Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

Я знал его в течение сорока лет. Зачем он швыряется в меня этими абстракциями? А зачем я слушаю? Я выбросил всё, но заменил всё им. Почему я его слушаю? Просто слушая, получить это невозможно. Это делало меня несчастным, поэтому я продолжал думать в терминах религиозного опыта. Я не мог представить блаженства без ума.

Однажды вкусив этого, вам больше не придётся никого спрашивать. Чем бы он ни обладал, это было всего лишь идеей, так зачем я его слушаю? Только затем, что у меня есть представление о том, что у него есть. Я подходил к обрыву, смотрел в него, видел долину и хотел прыгнуть. Он меня туда приводил и говорил: «Мальчик, ты должен прыгнуть!» Он столько раз намекал, что там ничего нет. А я до сих пор представлял, что там есть некая вершина. Я думал, что совершил прыжок на эту вершину, а я никуда не прыгал! Вершина была только в моём воображении. Ничего нет…

О, мы разговариваем каждый день…

Это было самое подробное описание его «большого взрыва», которое я когда-либо слышал. Я легко мог представить всю картину, поскольку тоже знал Джидду Кришнамурти. Юджи сказал, что случившееся с ним было совершенно не похоже на то, что случилось с Джидду Кришнамурти, и если такое случится с кем-либо ещё, оно будет отличаться полностью. Жизнь — это несвязанные между собой события, проявляющиеся одно за одним различными способами. Жизнь — не из памяти. «Понимание — это не тот путь. Понимание — это ментальный процесс. Ментальные процессы основываются на памяти, поэтому понимание мертво».

И затем этот небрежный прекрасный комментарий в конце интервью… Он бесценен: «О, мы разговариваем каждый день…»

Позже Юджи настаивал на том, что слушать Джидду Кришнамурти было ошибкой. Вполне может быть, что когда всё пошло своим ходом, для него это стало очевидно. У меня было совершенно отчётливое чувство, что он использовал Джидду Кришнамурти как клин, выбивший его из его собственной дилеммы. До этого момента он, как на костыли, опирался на созданный внутри себя образ человека. Я делал то же самое с его образом.

Я позвонил Йогине в Швейцарию и попросил поговорить с Юджи — хотелось как-то приободриться. Я в шутку попросил к телефону «мистера Кришнамурти», на что он ответил: «Он умер в 1986-м! Его здесь нет!»

В самых ранних записях видно, как он словно спотыкается о только что приобретённый опыт, пытаясь выяснить, что происходит с его телом, будто проваливаясь сквозь зеркало на другую сторону. Как-то один мужчина спросил его: «Юджи, вы можете поместить меня в это состояние?» Юджи ответил тихо, почти неслышно: «Послушайте, сэр, я работал над этим двадцать лет».

Мысль о том, что он, по крайней мере, проходил через борьбу, помогала. Позже он откажется, скажет, что никакой борьбы никогда не было. По мнению Гухи, он страдал гораздо больше, чем показывал. Оставить молодую семью было делом нешуточным. Его жена умерла в одиночестве, сойдя с ума после того, как он её бросил. Высокая цена, которую он заплатил, должно быть, сильно повлияла на него. Он бродил один, без гроша в кармане, оплакивая свою судьбу и удивляясь тому, как всё закончилось. Именно об этом периоде он вспомнил, когда Гуха спросил его, действительно ли он не плакал никогда в жизни.

Безусловно, всё это указывало на человека, не останавливавшегося ни перед чем, чтобы получить желаемое. Это заставило задуматься о том, а что же мешало мне? «Все вы — испуганные куры!» Он говорил, что попытка подражать ему является всего лишь ещё одной идеей. Думаю, так оно и было.

«Любое движение в любом направлении только усиливает проблему».

Ничего другого не оставалось, кроме как продолжать беспомощно сидеть рядом с ним.

Из того, как он описывал события, приведшие к «катастрофе», у меня возникло чувство, что он столкнулся с самим собой именно в тот момент, когда смог сделать шаг назад и посмотреть со стороны на свои отношения с Джидду Кришнамурти. Найти себя — это трюк, который невозможно выполнить по собственной воле, должен произойти некий крах. Ты должен дойти до полного отчаяния, но и тогда нет гарантий, что это случится. «Ты тут же упадёшь замертво». Нет, не самоубийство. Эта смерть от тебя не зависит, это страшная милость, которая полностью оголяет тебя и оставляет стоять на улице, как в тех словах, которые, как я выяснил позже, приписывали отшельнику Шиве:

«На кого падёт Моя милость, тот будет ограблен и раздет догола, и будет оставлен стоять на улице».

Шедшая от мясокомбината пыль густой пеленой застилала улицу. Кирпич и огораживающая колючая проволока резко контрастировали с сельской местностью Швейцарии, где я собирался провести ещё одно лето. В комнате жужжала муха — такая же тошнотворная, как и моё состояние. Я провёл слишком много времени в одиночестве. Совсем скоро времени на себя у меня не будет совсем. С бетонной ограды заднего двора я наблюдал, как самолёты, совершающие рейс из «Ла Гуардии» оставляют след в сумерках ночного неба. Скоро я тоже буду там, вверху, на пути к раздольным зелёным лугам.

ГЛАВА 60

«Каждый раз, когда рождается мысль, рождаетесь вы».

Расположенная в подвале студия была тёмной и сырой, кухни в ней не было, а единственное окно выходило на цементную лестничную клетку. Весь первый летний месяц я просидел внизу, в студии, скорчившись над ноутбуком, прослушивая ранние записи с Юджи, исследуя доказательства тридцатилетней давности, в то время как он разговаривал наверху. В одной из записей он рассказывал о том, что видел часы, висевшие на другой стене комнаты, сквозь тело Валентины. Он даже не сразу сам осознал это. По причине состояния, в котором он больше не чувствовал себя отдельным от чего бы то ни было, с ним то и дело случались странные вещи. Ни измерить, ни протестировать это никто не мог. Он был абсолютно один в своих ощущениях. Его истории смахивали на научно-фантастические рассказы.

Он продолжал утверждать, что его состояние было не таким, как у Джидду Кришнамурти. Будучи связанным со всем, он оказался в положении абсолютной беззащитности. Я понимал, о чём он говорил, когда заявлял о своей бесполезности для общества и нас как личностей. Он также утверждал, что это был единственный способ пребывать в покое. Это состояние явно граничило со смертью. Для него жизнь и смерть были так же близки, как вдох и выдох.

Представление о том, что я являюсь отдельным существом, взаимодействующим с «внешним миром», — основополагающая ошибка самоопределения. По его словам, «я» представляет собой набор идей, нанизанных одна на другую. Меня учили и хорошенько натаскивали, чтобы я мог действовать и выживать в этом обществе. То, что я вижу, слышу и чувствую, является таким же продуктом социальной идеологии, как и слова.

Там, наверху, Юджи выглядел фантастически. У него был прекрасный аппетит. Утром он безжалостно дразнил немецкого астролога, насильно пытаясь впихнуть ему кофе, ругался на него, а затем мягко гладил по руке. Потом, хитро улыбаясь, начинал всё заново. Атмосфера была очень лёгкой.

Йогиня собиралась вернуться в Штаты, где не была уже очень давно. И хотя пока мы с ней не ссорились, я был рад тому, что мне не придётся жить в ожидании неожиданного взрыва. Небо с балкона казалось живой копией одной из иллюстраций Максфилда Пэрриша. Пышные облака пенились вокруг силуэта берёзы, за которой простиралась синь неба. Тепло этой весной пришло гораздо раньше обычного, и снег на горах быстро таял. По всему городу оранжевыми шпилями торчали строительные подъёмные краны.

В начале июня я, как обычно, отправился работать на ярмарку в Базеле. В последний вечер на ярмарке зашёл разговор о Гштааде. Один из менеджеров поинтересовался, чем я там занимаюсь.

— Что ты там делаешь всё лето?

Я сказал ему, что пишу книгу, и, как смог, чуть-чуть рассказал про Юджи.

— Сколько ты ещё собираешься этим заниматься?

— Я не знаю на самом деле. Наверное, пока он не умрёт.

— Это духовная штука?

— Думаю, за отсутствием лучшего определения мне придётся согласиться.

Он посмотрел на меня долгим взглядом и ничего не сказал. Меня задело то, что я не смог найти правильные слова для описания происходящего. Я думал, как более понятно донести это до них в следующем году.

Уезжая с ярмарки, я наблюдал за группой мужчин, двигавшихся этажом ниже меня. Они напомнили мне стадо животных. В последнее время я остро чувствовал животное начало в окружавших меня людях. Самый опасный поведенческий инстинкт животных — территориальность. Но гораздо сильнее животных к приобретению, сохранению и защите своей территории склонны люди. В Юджи это качество полностью отсутствовало. Он ничего не имел, кроме одежды на себе, да и с ней был готов легко расстаться, так же, как и с деньгами в кармане.

Ожидая поезда, я наблюдал за тем, как птицы ловят тепловые потоки. Принимая во внимание утверждение, что физический глаз видит вещи плоскими, я размышлял над тем, каким образом я всё время собирал мир в единую картинку. То, на что я смотрел, так же как и то, как я смотрел, уже представляло собой интерпретацию. Даже мои ощущения были заученной реакцией на внешний раздражитель. И всё это пришло ко мне от «тех ублюдков». Как объяснить всё это в простых терминах, когда спрашивают о нём? Простота его комментариев была обманчивой. Я не обладал той «однозначностью», которая была у него. Вырванные из контекста, его слова теряли смысл. Во мне не было никакой силы. Я был копией, сделанной из копий, как попка, повторяющий слова, в то время как его слова подтверждались действиями. Без его присутствия невозможно было передать смысл того, что он имел в виду. Даже находясь рядом с ним, я плохо понимал его.