Испанские репортажи 1931-1939 - Илья Эренбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завтра венгры войдут в Ужгород, в Мукачево, в села Закарпатской Украины. Два дипломата провели карандашом по карте. Теперь жандармы могут исчерчивать плетками спины крестьян.
После этого бессовестные люди в странах, гордых «Хабеас корпусом»{131} или «Декларацией прав человека», спокойно говорят, что восторжествовало право.
Французские буржуа откупились на год или на полгода. Они предали все ради покоя и все же покоя не нашли. Я видел в газете объявление пошляка, не лишенного смекалки: «Ввиду тревожного времени ищу хотя бы на краткий срок веселую беззаботную блондинку». Они стараются повкуснее есть и принимают на ночь снотворное. Они хлещут вперемешку коньяк и валерьянку. Судьба Португалии – вот их затаенная мечта, и они хотят завести у себя своего французского Салазара.
Обыватели с ужасом смотрят на небо. Они думали, что самолеты заменят извозчиков. Фашистские самолеты воскресили чуму 1000 года.
В Испанской республике нет хлеба. Недавно над маленьким каталонским городом показались пять «хейнкелей». Немцы скидывали не бомбы, но хлеб. Голодные женщины и ребята выползли из убежищ и стали подбирать хлеб. Тогда-то германские летчики принялись расстреливать их из пулеметов. Это новый спорт – охота на людей с приманкой, величайшее достижение Европы 1938 года.
Мужественно испанский народ защищает свою родину и культуру Европы. Мужественно в Париже и в Лондоне, в Берлине и в Риме миллионы рабочих, измученных одни безработицей и нуждой, другие кнутом и решеткой, отстаивают ценности большой цивилизации.
Мы взяли все, что было лучшего в Европе. Мы взяли Гёте и Гегеля, Маркса и Гейне, мы им оставили Геббельса. [341] Мы взяли Леонардо да Винчи, Леопарди, Гарибальди. Мы им оставили скоморохов в черных рубахах. Мы взяли Вольтера и Конвент, Гюго и Бальзака. Мы оставили им грустных героев этой осени. Мы взяли Байрона в Греции. Мы оставили им лорда Ренсимена{132} в Праге.
Настанет день, и все живые люди повернутся лицом к той стране, которая одна сохранила традиции всеевропейской культуры. Подлинная Европа теперь у нас, и теперь их черед открыть окно в Европу.
Париж, ноябрь 1938
Волки
На парижских экранах часто можно увидеть Муссолини: он любит сниматься. Мы видим его то воинственного в каске, то в трусиках на пляже. Недавно он снялся на сельском празднике с косой. Жаль, позади не сняли стогов – детей Харрара и Барселоны, скошенных этим державным косцом.
В Риме, согласно обычаю, проживает тощая, облезшая волчица. Ей дают в день два кило конины, и она никого не пугает. Рядом с ней теперь засели двуногие волки. Сотни тысяч матерей в Риме и Аддис-Абебе, в Неаполе и в Мадриде плачут оттого, что эти двуногие волки любят не конину, но человечину.
Тучный, обрюзгший человек, который снимается на пляже в трусиках, объявил убийство подвигом, грабеж – добродетелью: «Война – дело божественного происхождения. Война для мужчины – то же, что материнство для женщины».
Придворный шут академик Маринетти развил мысль своего учителя: «Война прекрасна, потому что она создает единую симфонию из выстрелов, грохота бомб, немых пауз, ароматов и трупного смрада».
Сын правителя – Бруно – собственноручно принимал участие в создании «единой симфонии»: он бомбил абиссинские деревни и каталонские города. Этот «герой» выпустил книгу воспоминаний, в которой он пишет: «При помощи зажигательных бомб мы подожгли лесистые [342] холмы и деревни. Все это было чрезвычайно занимательно…»
Есть русская поговорка: «Сын в отца, отец в пса, а все в бешеную собаку».
Один из вожаков германских волков – тщедушный графоман Геббельс поделился с миром своей философией: «Война – самая простая форма утверждения жизни. Нельзя уничтожить войну, как нельзя уничтожить феномен рождения».
Эти люди не в палате для буйных, они управляют огромными странами.
Капитализм когда-то строил библиотеки, обсерватории, мосты. Теперь, обезумев от страха, он призвал на выручку убийц, которые жгут библиотеки, разрушают обсерватории, взрывают мосты. В стране Данте и Леонардо да Винчи отец Бруно спокойно заявляет: «Я предпочитаю одну ручную бомбу десяти томам».
В стране Гёте и Шиллера графоман Геббельс говорит: «Когда я вижу интеллигента, мне хочется выхватить из кармана револьвер».
В стране Сервантеса фашистский генерал Мильян Астрай провозглашает: «Смерть разуму!»
Я повторяю: они не в клинике для помешанных, они – на командных постах.
Они учат детей одному: убивать. Даже арифметика у них смердит: они считают трупы. Немецкий «Бунд дер лерер» («Союз учителей») издал новый задачник. Вот несколько задач:
«Каждая зажигательная бомба весит полтора кило. Сколько бомб может захватить самолет грузоподъемностью 600 кило?»
«47 бомбардировщиков бомбят вражеский город. Каждый самолет взял по 500 бомб весом в полтора кило каждая. Сколько сброшено кило взрывчатых веществ? Принимая во внимание, что 70 процентов бомб не попадут в цель и что только 20 процентов попавших в цель произведут нужное действие, сколько пожаров произойдет в городе?»
Это для десятилетних немцев. Для десятилетних испанцев – бомбы зажигательные, фугасные или осколочные.
Фашисты – грабители. Среди них имеются и взломщики – итальянцы в Испании, и «форточники» – поляки в Тешине. Грабеж они оправдывают высокими [343] побуждениями. Они захватили Абиссинию потому, что там вместо культуры было рабство. Оказывается, неграмотные крестьяне Калабрии и Сардинии принесли абиссинцам просвещение. В Италии нет свободных людей, там все рабы, кроме тучного человека, который любит сниматься, и вот сотни тысяч рабов пришли освобождать абиссинцев. Они принесли им высшую форму волчьей культуры: иприт и портреты человека в каске.
Ворвавшись в Испанию, фашистские варвары тоже говорили хорошие слова. Они заверяли, что каталонцы – дикари, что в Мадриде на площадях насилуют монахинь и что в горах Астурии бродят преступники. Эти неучи объявили народ с высокой культурой, за счет которой долго жили другие народы Европы, народом дикарей. Смотрители концлагерей, рыцари кнута, топора и касторки, освобождали испанский народ от республики, от парламента, от свободы.
В сентябре этого года все тот же графоман Геббельс назвал дикарями чехов. Истребители книг, профессиональные поджигатели решили просветить «дикарскую Прагу» с ее старейшим в Европе университетом.
Когда в сентябре Гитлер произнес очередную речь, вся Европа сидела у радиоприемников. Неуравновешенный душевно человек кому-то грозил, и философы, ученые, поэты слушали, затаив дыхание: их судьба зависела от этого невнятного и, скажем прямо, нечеловеческого воя.
Один крупный и два мелких разбойника разграбили страну. Запуганные буржуа Европы вежливо кивали головами, и грабеж они называли «самоопределением национальных меньшинств».
Фашистские волки нахальны, но трусливы. Мы знаем, до чего победоносен Муссолини в Риме. Мы знаем также, как удирают его храбрые дивизии в Испании всякий раз, когда против них оказывается несколько батальонов.
Почему правители Англии и Франции не остановили захватчиков? Один француз цинично сказал: «Это могло бы привести к усилению Народного фронта». Чемберлен говорил: «Я боюсь, что у нас мало самолетов». Он думал про себя: «Я боюсь, что у Гитлера слабый тыл». Он боялся одного: свалить германский фашизм. В Мюнхене ни о чем не договаривались. В Мюнхене только завтракали, обедали, а потом оставили на память четыре автографа. Все было решено заранее. Гитлеру выдали с головой [344] не только Чехословакию, но и немецкий народ. Даладье приехал в Париж гордый, как победитель при Аустерлице. Он сразу сказал шоферу адрес: к Триумфальной арке.
Теперь все живут одной мыслью: чей черед? Куда двинутся захватчики? На Литву или на Эльзас? На Румынию или на Данию? Во Франции жизнь замерла. Лаборатории ученых стали кочевыми: их эвакуируют, потом возвращают. Писатели больше не пишут длинных книг: все равно до конца не допишешь. Война скребется у дверей.
Фашисты не могут жить мирной жизнью. Им больше десяти лет, и они уже решили все задачи с зажигательными бомбами. Они хотят жечь, грабить, убивать. Ввиду антракта правители Германии предложили своим храбрым воинам заняться еврейскими погромами. В ноябрьскую ночь людей вытаскивали из домов и обливали ледяной водой, у стариков выдергивали бороды, женщинам набивали рот нечистотами. Геббельс назвал это «высоким проявлением германской души»; он сказал: «Никаких грабежей не было. Если женщина и взяла шубу в магазине, чтобы поднести ее матери на рождество, я не могу назвать это грабежом».
Можно ли назвать грабежом, если женщина арийской расы стащила для маменьки неарийскую беличью шубку? Это только торжество справедливости. Теперь Геббельс и Даладье договариваются с Муссолини. Дело идет не о беличьей шубке: Муссолини хочет получить Испанию. Этот ребенок капризен, и Чемберлен, вздыхая, говорит: ничего не поделаешь! Чемберлена прозвали «крылатым вестником мира»: он присутствует при европейских грабежах – такова его специальность. Притом мы знаем, что, присутствуя при грабежах, он всегда ходит с зонтиком и всегда говорит о мире.
