Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович

По пути в Москву Красин несколько дней провел в Лондоне, где 28 июля состоялась его последняя встреча с Ллойд Джорджем. Уже было известно, что тот покидает пост премьера, а с его преемником Бонар-Лоу отношения у дипломата были куда менее приязненными. На следующий день он выехал в Москву, впервые преодолев часть пути на самолете. Пролетая над Смоленском 3 августа, он подробно написал о своих впечатлениях Тамаре Миклашевской: «Смотрю сейчас в окно на необозримые дали: леса, луга, озера и только кое-где желто-зеленые или серые квадраты полей, а утром у немцев все начисто распахано. Интересно, что тут будет лет через 50. Одно могу сказать: по железной дороге тогда наверно никто не будет ездить. Так что твоя карапулька наверно будет так запанибрата с аэропланами, как ее мама с автомобилями». Позже он привыкнет к полетам, а тогда это было делом новым и опасным; самолет угодил в грозовую тучу и едва не разбился, совершив аварийную посадку где-то возле Витебска: «Через несколько минут мы были в положении высадившегося среди дикарей путешественника, десятки крестьян и особенно ребятишек сбежались смотреть на эту громадную стрекозу. <…> Вскоре пришли власти и немедленно приставили охрану в образе босых милицейских, но с ружьями, дабы детвора не начала ползать по машине».

В сентябре снова начались переживания, связанные с делом Уркварта, с которым Красин провел переговоры в Берлине. Как уже говорилось, предварительно подписанный договор был отвергнут Политбюро, что стало поражением не только самого Красина, но и всех сторонников расширения экономических связей со странами Европы. О падении его влияния в советской политике говорило то, что его не привлекли к подготовке Лозаннской конференции, открывшейся в ноябре 1922 года для урегулирования вопроса о черноморских проливах. Он даже не был включен в состав официальной делегации, но как раз в то время получил другое ответственное задание, которое вряд ли мог выполнить другой советский дипломат. Это была встреча с фашистским диктатором Италии Бенито Муссолини, лишь недавно пришедшим к власти и еще не забывшим про свое прежнее увлечение социализмом.

Приехав в Италию в ноябре вместе с Тамарой Миклашевской, Красин 4 декабря встретился с дуче, о чем на следующий день написал Чичерину. По его словам, он «указал Муссолини на те громадные экономические возможности, которые открываются перед Италией, если она решится затратить некоторые капиталы на работу в России. Возможны весьма обширные концессии в области земледелия, добычи каменного угля, нефти, железа и меди». Диктатор выразил интерес к этим предложениям, отметив, что надеется на скорейшее восстановление дипломатических отношений между двумя странами и подписание торгового соглашения, но выдвинул условием невмешательство в дела друг друга. С любезного разрешения Муссолини Красин смог совместить полезное с приятным, совершив с Тамарой замечательную поездку по Италии — Рим, Неаполь, Сицилия… Интересно, что, несмотря на отрицательное отношение к фашизму в СССР, он еще не представлялся непримиримым врагом — о визите Красина в Италию советская пресса писала кратко, но вполне позитивно.

Здоровье Красина неуклонно ухудшалось, и ему было все труднее совмещать должности торгпреда и наркома внешней торговли. В начале 1923 года он вернулся в Москву, отметив позитивные улучшения в столице в письме Миклашевской: «Люди ходят сытыми, во всех домах тепло, и против 1919 года разница громадная. Что здесь поражает, это, несмотря на плохую одежду и общий серенький пейзаж, — тон улицы бодрый, даже веселый и люди не выглядят такими скучными и пришибленными, как у вас в Берлине». Он написал, что ему, скорее всего, придется оставить должность торгпреда и сосредоточиться на работе в НКВТ. И действительно, вскоре Чичерин поднял в Совнаркоме вопрос о замене Красина в Лондоне его старым знакомым Воровским, который тогда находился в Риме. Вопрос был одобрен, но 10 мая Воровского застрелил в лозаннском ресторане белоэмигрант Мориц Конради, воскликнувший после этого: «Я сделал доброе дело — русские большевики погубили всю Европу… Это пойдет на пользу всему миру!»

Нина Окс с мужем и Людмилой Матиас. 1972 г. [Семейный архив К. Тарасова]

Это трагическое событие совпало с появлением дипломатического документа, получившего известность как «ультиматум Керзона». Восьмого мая лорд-антисоветчик направил Советскому правительству ноту, в которой обвинял его в нарушении торгового соглашения 1921 года, захвате британских рыболовецких судов, преследованиях советских граждан по политическим и религиозным мотивам и т. д. Главным обвинением стало продолжение антибританской пропаганды на Востоке, который Британия воспринимала как свою вотчину. Керзон требовал в десятидневный срок отозвать советских полпредов из Кабула и Тегерана, пригрозив в случае невыполнения этого условия разорвать торговое соглашение. Ультиматум был использован в СССР как предлог для пропагандистской кампании против «мировой буржуазии»; рабочие на заводах клеймили лорда, а в газетах его обвиняли чуть ли не в организации убийства Воровского.

Красин не мог допустить, чтобы выстраданное им торговое соглашение пало жертвой политических амбиций с обеих сторон. Он попросил у Политбюро направить его в Лондон для урегулирования конфликта и 13 мая, сразу после прибытия, дал интервью английской прессе. В случае разрыва соглашения, говорил он, торговля между двумя странами прекратится, поскольку для нее не будет правовой базы. К тому же соседние страны (опять прежде всего имелась в виду Польша) могут воспринять это как сигнал к нападению на СССР, после которого Британии придется воевать на стороне своих союзников. Попугав англичан войной, он постарался убедить их, что Советское правительство просто пытается развивать равноправные отношения со странами Востока, которые сравнивают его политику с британской не в пользу последней.

В письме Тамаре Миклашевской от 18 мая он сообщал: «Тревога и возбуждение в Англии большое, большинство, несомненно, против разрыва с нами, и все-таки Керзон достаточно силен, чтобы разорвать, и порвет, если мы не уступим по всем важным статьям. Каково будет дальнейшее, то есть начнут ли англичане нас отсюда выкуривать или ограничатся тем, что политики уедут, а красные купцы останутся разговаривать, покажет будущее». Накануне он посетил самого Керзона: «Персонально прием был очень любезный, даже необычный для этого сухаря, но по существу я добился малого и все зависит от того, насколько Москва считает необходимым избежать сейчас разрыва». В новом письме от 24 мая Красин выражал мнение, что разрыва отношений, может быть, удастся избежать, но еще не мог утверждать этого уверенно. На этот раз помог случай: 22 мая Бонар-Лоу из-за неизлечимой болезни ушел в отставку, и его сменил Стэнли Болдуин, выступавший против прекращения отношений с Москвой.

Девятого июня Красин передал Керзону ноту, в которой Советское правительство выражало готовность пойти навстречу пожеланиям Великобритании. Хотя в ноте ничего не говорилось об отзыве советских дипломатов из Кабула и Тегерана, Красин устно заверил британцев, что полпред в Афганистане Федор Раскольников отозван в Москву и больше в Кабул не вернется. Этой уступки хватило, чтобы новый кабинет забыл про остальные условия ультиматума и 11 июня признал инцидент исчерпанным, решив, что советская сторона в целом соблюдает условия торгового соглашения. Таким образом, Красин сыграл важную роль в разрешении конфликта, но ему помогли обстоятельства — неожиданная смена главы кабинета. Он остро чувствовал недостаточность своих сил как в Лондоне, так и в Москве, где на него продолжались нападки со стороны ревнителей идейной чистоты.

Вернувшись в Москву 6 июня, он писал Миклашевской: «Об условиях работы здесь сказать что-нибудь трудно, положение очень неопределенное, по-настоящему никто не знает, кто именно хозяин положения. Ленина положение безнадежное. Может быть, выживет, но никогда не восстановит работоспособности». В том же письме пересказывался слух, что в должности полпреда его заменит Христиан Раковский, хотя после его отставки 5 июля Раковский выехал в Лондон только 23-го — британское правительство всячески оттягивало его утверждение. Красина этого не очень интересовало; он писал Любови Васильевне: «Я по вопросам внешней политики настолько разошелся со всей почтенной компанией, что ни за что и ни при каких условиях никакого поста и поручения за границу не приму». При этом он верил, что Советский Союз сможет успешно развиваться, несмотря на все внешнеполитические трудности.