Пелопоннесская война - Дональд Каган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА 25
РАЗГРОМ И УНИЧТОЖЕНИЕ
(413 Г. ДО Н.Э.)
Ошеломительная морская победа в гавани вернула сиракузян к жизни, и отныне они были решительно настроены не только спасти собственный город, но и добиться полного уничтожения афинского экспедиционного корпуса и свободы для всех греков, находившихся под властью Афин. Эти великие свершения, полагали они, принесут их городу честь и славу, «и они будут возбуждать к себе в прочих людях и в потомстве великое удивление» (VII.56.2). Первым делом сиракузяне вознамерились запереть афинский флот в Большой гавани: они перегородили выход из нее поставленными на якорь триремами и другими судами, а затем вымостили их сверху досками и связали друг с другом железными цепями. И поскольку для возвращения домой афинянам требовались корабли, а единственный возможный путь к отступлению пролегал по морю, афиняне решили попытаться вырваться из гавани, какой бы пугающе сложной такая попытка ни казалась.
ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ НА МОРЕ
Теперь афиняне готовились биться за само свое существование. Это был уже не тот гордый щеголеватый флот, вышедший из Пирея как на регату, а разношерстное сборище, растерявшее весь свой новомодный лоск. На кораблях находилось множество гоплитов, метателей дротиков и лучников, способных сражаться в старинной манере, когда упор делался на обстрел противника стрелами и дротиками с последующим взятием его кораблей на абордаж и переходом врукопашную, а не на доведенную до совершенства тактику тарана, сделавшую афинян повелителями морей. Как средство против вражеских лобовых атак с использованием утолщенных носовых брусьев афиняне придумали «железные абордажные крюки» (VII.62.3), которые должны были удерживать атакующий корабль на месте, не давая ему отступить после того, как он врезался в нос афинского судна. Афиняне рассчитывали, что, сковав противника подобным способом и располагая немалым количеством пехотинцев, они смогут добиться преимущества в тесных водах гавани, где нельзя было применить более утонченную тактику. Однако изменники вновь предупредили врага о принятых афинянами мерах, поэтому сиракузяне обтянули носы и верхние части своих кораблей шкурами, чтобы крючья не могли за них зацепиться.
Никий остался руководить воинами на суше, но после того, как он произнес речь перед всем собравшимся на берегу войском, он прошел на лодке через весь афинский флот, поднявшись на каждую трирему и обратившись к каждому из корабельных командиров по имени, имени отца и названию рода. Он увещевал их, взывая к памяти предков и семейным чувствам. Подобно Периклу, он напомнил им о свободе, которую отечество даровало своим гражданам, и уже в собственной, менее возвышенной манере сказал им то, «о чем говорят люди в столь решительный момент, не заботясь о том, что иному могли показаться устаревшими такие речи, при всех случаях одинаковые: говорил о женах и детях, об отеческих богах – под влиянием наступающей паники люди громко взывают ко всему этому, считая это полезным» (VII.69.2). Конечно, Никий не обладал врожденным аристократизмом, интеллектуальной мощью и политическим мастерством Перикла, но его простые старомодные манеры и умение находить с воинами общий язык сами по себе были значимым достоинством в условиях афинской демократии.
После этого флот афинян под командованием остальных стратегов был спущен на воду и двинулся по направлению к выходу из гавани, через который афиняне рассчитывали силой проложить себе путь к спасению. Выход сторожила группа сиракузских кораблей, а прочие из них были рассредоточены вокруг всей гавани, чтобы, когда придет время, иметь возможность напасть на афинский флот одновременно со всех сторон. Флангами сиракузян командовали Сикан и Агафарх, а в центре расположился Пифен. Сиракузские пехотинцы выстроились вдоль берега почти что всей гавани, а афиняне заняли лишь малую его часть – ту, которую уже контролировали. Подобно состязанию атлетов, битва развернулась на глазах у множества зрителей, ведь семьи сиракузских воинов заранее заняли все близлежащие возвышенности, с которых можно было наблюдать за сражением.
Афинский флот направился к небольшому проходу в заграждении, который сиракузяне оставили для собственных кораблей, и численное превосходство афинян позволило им прорваться сквозь строй противника. Когда они начали разбивать цепи, державшие суда в заслоне, другие сиракузские эскадры атаковали со всех направлений, стеснив афинян с флангов и с тыла. В узких водах гавани почти две сотни кораблей сошлись в ближнем бою, поскольку использовать тараны было невозможно. Все способствовало тому, чтобы лишить афинян преимуществ их опыта и навыков, полученных за долгие годы маневров и войны на море. Афинские воины осыпали противника стрелами и метали в него дротики, но, привыкшие сражаться на твердой земле, а не в условиях качки на быстро движущихся кораблях, они не могли добиться точности попаданий. В свою очередь, сиракузяне получили от хитроумного коринфского командующего Аристона, который сам погиб в этой битве, приказ кидать во врага камни – ими было легче целиться, и в сложившихся условиях они были более эффективны. Боевые действия по большей части заключались во взятии судов противника на абордаж и рукопашных схватках корабельных воинов с обеих сторон. В стесненном пространстве корабль, сцепившийся с врагом борт в борт, мог получить удар или сам подвергнуться вражеской атаке с другого борта. Крики воинов производили такой шум, что гребцы не слышали команд и не могли выдерживать ритм гребли, и это стоило афинянам еще одного важного преимущества. Через какое-то время даже келевсты дошли до полного исступления и стали выкриками подбадривать своих воинов, что мешало им задавать ритм гребцам.
За драматическим ходом этого морского сражения с разных удобных точек следило множество зрителей из числа воинов с обеих сторон, а также граждан Сиракуз. Все они поочередно то ликовали, то отчаивались в зависимости от того, хорошо или плохо, по их мнению, протекала битва. Это был захватывающий и пугающий спектакль, развязка которого была для зрителей вопросом жизни и смерти. Под конец сиракузяне обратили афинян в бегство. Те в панике устремились на берег, бросили свои корабли и побежали, чтобы укрыться в лагере. Дисциплина и боевой дух афинян рухнули, бóльшая их часть думала лишь о спасении собственных жизней. Они даже не попросили о перемирии, чтобы похоронить своих павших, – поразительное упущение. Но ничто не должно было задерживать их бегства, ведь они не сомневались, что спасти их может только чудо.
В этот страшный момент лишь один афинянин сумел сохранить разум и хладнокровие. Демосфен видел, что у афинян еще оставалось шестьдесят исправных трирем, в то время как у противника их было меньше пятидесяти. Он предложил собрать воедино все силы и на рассвете предпринять еще одну попытку прорыва из гавани. План мог бы сработать, ведь сиракузяне, скорее всего, не ожидали этой новой попытки, а уменьшившееся число участников означало, что афиняне имели бы достаточно пространства, чтобы воспользоваться своим тактическим превосходством. Никия удалось убедить принять этот замысел, но было слишком поздно. Боевой дух воинов полностью иссяк. Получив от стратегов приказ вновь подняться на корабли, они отказались его выполнить и потребовали искать путь к спасению на суше.
ПОСЛЕДНЕЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Сиракузяне также утратили всякую дисциплину, но совсем по другой причине: они не могли нарадоваться на свою победу и сохранение города. Они пили и веселились, не думая о разгромленном противнике. Однако кое-кто из сиракузян мыслил стратегически. Гермократ был уверен, что афиняне по-прежнему представляют опасность, и понимал, что в случае, если им удастся бежать в другую часть Сицилии, они смогут прийти в себя, восстановить боевой дух и выдержку, а затем вернуться и вновь создать угрозу для города. Он желал уничтожить афинское войско на месте, пока для этого была возможность, и предложил перекрыть дороги и проходы, выходящие из Сиракуз. Гилипп согласился, но, как и другие стратеги, полагал, что в нынешнем состоянии воины вряд ли станут подчиняться каким-либо приказам. Поэтому Гермократ пошел на хитрость. С наступлением темноты он отправил к афинскому
