Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

Чтобы не терзать себя, понимая, насколько плачевна ситуация… когда пострадали люди… некоторые даже дошли до самоубийства… я ушел в искусство. Я чувствовал, что боль от экономических потерь пройдет. Это как солнечное затмение… Люди столкнулись с этим и покончили с собой… не осознавая, что все когда-нибудь пройдет» (11).

Джулия Вальтер, которая в 1929 году была женой бизнесмена, рассказывала:

«Когда рынок обвалился, банки отозвали финансирование, а маржинальные сделки по акциям потребовали закрыть. В условиях падающего рынка Фред не справился с ситуацией и все потерял. Он был разорен. Фред всегда говорил, смеясь: “Единственный миллион долларов, который я видел в своей жизни, – это тот миллион долларов, который я потерял”.

Время рыночной лихорадки казалось мне чем-то нереальным. А Великая депрессия была слишком реальной и от этого казалась неправдоподобной. Это было ужасное время, когда люди просто выбрасывались из окон» (12).

Судя по графику на рис. 16.1, эффект от эпидемии 1987 года был сильнее, чем от эпидемии 1929 года. Эпидемия 1987 года черпала свою силу из воспоминаний о событиях 1929 года. О суицидах говорили и в контексте краха 1987 года, однако эти истории, судя по всему, не остались в памяти людей надолго, поскольку не сформировали сильного нарратива. А кроме того, не было подкрепляющей его истории об угнетенном состоянии народных масс после событий 1987 года. Требование к минимальной марже в 50 %, действовавшее в 1987 году, но не в 1929 году, означает, что крах 1987 года «уничтожил» и «разорил» гораздо меньшее количество людей, чем крах 1929 года.

Нарративы о морали и 1929 годе

Как же нарратив о крахе 1929 года набрал такую силу? Возможно, свою роль сыграли идеи о морали. 1920-е годы были не только временем экономической избыточности, но также и разного рода махинаций, эгоизма и сексуальной свободы. Некоторые критики негативно относились к этим аспектам культуры, однако найти убедительные аргументы, подтверждающие их аморальность, люди не могли до тех пор, пока фондовый рынок не обвалился.

3 ноября 1929 года, в первое воскресенье после краха, на проповедях речь шла о случившейся катастрофе, в качестве причин которой называли моральные и духовные прегрешения. Проповеди помогли сформировать нарратив о Судном дне и «Ревущих двадцатых». По данным Google Ngram, термин «Ревущие двадцатые» (Roaring Twenties) редко использовался на протяжении 1920-х годов. Этот термин, который звучит несколько осуждающе, начали использовать повсеместно лишь в 1930-е годы, когда размышления о морали во времена Великой депрессии вылились в общенациональное отвращение к излишествам и паталогической самоуверенности. Блюстители морали сравнивали событие 28 октября 1929 года с ударом грома небесного.

Мюррей Кемптон описывал нарративы, возникшие в день краха 1929 года, ссылаясь на «миф» 1920-х и «миф» 1930-х годов:

«Миф 1920-х подразумевал поиск способа самовыражения индивида – в красоте ли, смехе или пренебрежении условностями – то есть в поведении, которое миф 1930-х оценивал как эгоистичное, глупое и эгоцентричное. В то время считалось неуместным говорить о том, что двадцатые годы неоднозначны, а ценности той эпохи неоднородны: некоторые из них хороши, некоторые плохи» (13).

Таким образом, крах фондового рынка считался чертой, которая разделила наполненные эгоизмом и самообманом 1920-е годы и интеллектуально и морально превосходящие их, хотя и депрессивные, 1930-е. Даже сегодня мы склонны воспринимать крах фондового рынка как Божью кару.

Знаменитости и нарратив о мальчике – чистильщике обуви

Одним из примеров привязки имени известной личности к нарративу о крахе 1929 года является история о мальчишке – чистильщике обуви. Согласно этому нарративу, известная личность вроде Джона Д. Рокфеллера, или Бернарда Баруха, или Джозефа Кеннеди (их имена известны и сегодня, за исключением Кеннеди, который знаменит по той причине, что был отцом Джона Ф. Кеннеди, впоследствии избранного на пост президента Соединенных Штатов) решала продать акции до достижения ими максимальных цен в 1929 году после того, как чистильщик обуви давал ему совет по поводу инвестирования на фондовом рынке. Джоди Чадли представила одну из версий этой истории на портале Business Insider:

«В 1929 году отец Джона Ф. Кеннеди Джозеф Кеннеди – старший внял одному из тех самых едва уловимых сигналов и не просто поднялся на вершину, но и получил огромную прибыль, спускаясь с нее. 1920-е годы для Джозефа Кеннеди – старшего, как и для большинства игроков на фондовом рынке, были очень хорошим временем. Да и могло ли быть иначе, когда все, что от тебя требовалось, – это приобрести все акции, какие можешь себе позволить, и наблюдать, как они растут в цене?

И вот после того, как он получил кучу денег от акций на ревущем бычьем рынке 1920-х годов, Джо Кеннеди решил как-то почистить ботинки. Сидя в кресле для чистки обуви Кеннеди-старший получил от мальчика – чистильщика обуви несколько весьма встревоживших его советов по поводу акций, которые он считал необходимым приобрести. Да-да, чистильщик обуви играл на бирже.

Этот неожиданный совет стал переломным в жизни Кеннеди-старшего, который поспешно вернулся в свой офис и принялся распродавать свой портфель акций. Он не просто ушел с рынка: он жестоко этот рынок обманул и благодаря этому в ходе последовавшего вскоре масштабного краха стал до неприличия богатым человеком. Там, наверху, никто не бьет в набат, но, если советы о фондовом рынке начинают давать даже чистильщики обуви, пора задуматься о выходе с рынка» (14).

В базе ProQuest News & Newspapers за 1920-е и 1930-е годы я не нашел информации, подтверждающей правдивость этой истории. Самое первое упоминание об истории, в которой чистильщик обуви дает советы об инвестировании богатому и влиятельному человеку, появилось в мемуарах Бернарда Баруха, опубликованных в 1957 году (15). Но даже в них это история не совсем об озарении, случившемся в тот момент, когда мальчишка – чистильщик обуви заговорил с ним.

В разных версиях этой истории советчиками выступают чистильщики обуви, парикмахеры или полицейские. К примеру, автор статьи, опубликованной в газете Minneapolis Morning Tribune в 1915 году, утверждал, что растущий рынок далек от краха, потому что:

«Мы не слышим историй о горничных и чистильщиках сапог, сколотивших состояние, играя в уличные лотереи. Эти небылицы, как правило, знаменуют приближение к точке максимально возможного роста рынка» (16).

Этот нарратив 1915 года, по-видимому, не обладает такой моральной силой, как нарратив о мальчике – чистильщике обуви, поскольку он не связан с каким-либо катастрофическим событием, подобным концу света, не столь эффективно подталкивает к конкретным выводам и не ассоциируется с именем знаменитости.

Актуальность нарратива о крахе фондового рынка сегодня

Хотя со времен краха 1929 года прошло много лет и веяния 1930-х для нас сегодня по большей части уже недоступны, до сих пор присутствует ощущение, что новый крах фондового рынка может вновь потрясти Соединенные Штаты. Эти растянутые во времени экономические нарративы являются долговечным наследием 1929 года, и они,