Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Человек осторожный и хитрый, Хорват понимал, что принятие японских условий даже в их предварительном виде не только испортит ему репутацию, но и оттолкнет все остальные державы, на чью помощь он также рассчитывал. Поэтому он сообщил о сделанных предложениях американцам, а чтобы те не чувствовали себя обделенными, обещал передать Соединенным Штатам «руководство Сибирской и Маньчжурской железными дорогами на период до окончания войны» и «гарантировать республиканскую форму правления». Поставив таким образом в известность иностранных союзников (что с точки зрения международной политики выглядело вполне здравым шагом), Хорват, однако, ничего не сказал о переговорах с японцами своему помощнику по военной части – адмиралу Колчаку. Учитывая, что Накашима о такой скрытности Хорвата мог ничего не подозревать и поднять в беседе с Александром Васильевичем тему «компенсаций» безо всякой задней мысли, просто как продолжение проходивших ранее переговоров, и от этого выглядеть еще более бесцеремонным, – нетрудно представить, какое впечатление произвела беседа на Колчака. В таком настроении адмирал и поехал на станцию Маньчжурия, где располагался полевой штаб Атамана Семенова.

Встреча произошла, судя по всему, во второй половине мая (источники умалчивают о точной дате или противоречат друг другу) и по своему характеру с самого начала представляла собою нечто странное – «переговоры» начальника с подчиненным (поскольку Семенов все-таки признавал власть Хорвата в полосе отчуждения). Позже рассказывали и о бестактности есаула, который, желая избежать неприятной беседы, первоначально якобы приказал передать, что его на станции вообще нет, он на фронте и ведет бой. Григорий Михайлович, в свою очередь, вспоминает, что в момент прибытия Колчака на станцию Маньчжурия его там действительно не было: «Занятый постоянными боями, я решил не выезжать в Маньчжурию для встречи нового командующего, полагая, что, если он желает видеть отряд, он приедет сам к нам на позицию (довольно вызывающее поведение! – А.К.). В один прекрасный день мне передали по телефону из Маньчжурии, что адмирал Колчак прибыл и желает видеть меня. Я поехал в Маньчжурию и явился адмиралу…»

Мемуаристы «колчаковского» лагеря, как и сам Колчак, утверждают, что Семенов адмиралу не «являлся», и похоже, что Александр Васильевич действительно сам отправился к строптивому подчиненному, должно быть, уже будучи всем этим изрядно разгневанным (приближенные уговаривали его, «чтобы он поборол себя и не как адмирал, а как Александр Васильевич Колчак пошел бы к атаману!» – и он вспоминал, что действительно сразу же заявил Семенову: «… не понимаю цели и смысла нанесенного мне оскорбления, но пришел к нему как русский человек сказать, что все происшедшее дает слишком большое торжество нашим врагам, и для того, чтобы не дать им оснований очень радоваться, я пренебрег вопросами личного самолюбия»). Надо также сказать, что Григорий Михайлович, внутренне готовясь к предстоящему разговору, вполне мог не меньше взвинтить сам себя. Следует ли после этого удивляться, что разговора не получилось?

Колчак резонно настаивал, что для дальнейшей работы необходимо хотя бы распределить сферы и оговорить условия и формы получения помощи из средств КВЖД, – «но раз он отказывается даже говорить со мной, то и я вынужден в дальнейшем отказаться от всяких забот о его отряде, так как никаких других сношений с подчиненными мне, как в порядке командования, я не могу признать»; обиженный Семенов заявил, что ему вообще помощь не нужна – если захочет, он сам найдет себе источники снабжения. «… Я напомнил адмиралу, – рассказывал двадцать лет спустя Григорий Михайлович, – что, приступая к формированию отряда, я предлагал возглавление его и ему самому, и генералу Хорвату. Если бы кто-нибудь из них своевременно принял мое предложение, я безоговорочно подчинился бы сам и со всеми своими людьми, и никакие разговоры о моей самостоятельной политике и сношениях с иностранными консулами не могли иметь места. В настоящее же время, когда я с ноября месяца прошлого года оказался предоставленным самому себе, я считаю вмешательство в дела отряда с какой бы то ни было стороны совершенно недопустимым и в своих действиях, так же как и в своей ориентации, буду давать отчет только законному и общепризнанному Всероссийскому правительству».

Надо сказать, что Семенов был безусловно прав в одном: в тогдашних условиях любое взаимное подчинение самостоятельно зарождающихся и независимо существующих сил должно было быть не более чем актом доброй воли со стороны их руководителей, – но теоретическая правота вряд ли могла тогда быть оценена по достоинству. Через час адмирал покинул Атаманский штаб, и его поезд «понесся с недозволенной скоростью домой» (вспоминает мемуарист-«орловец»).

На этом, однако, дело не закончилось: сторонники Атамана впоследствии обвиняли Колчака, что тот начал просто вредить Маньчжурскому Отряду, и приводили при этом конкретные примеры: «1) Колчак задержал 400 тысяч патронов, отпущенных ген[ералом] Хорватом для отряда Атамана Семенова; 2) задерживал на продолжительное время военные грузы, отправляемые союзниками на помощь тому же отряду [61]; 3) воспретил реквизицию телег, лошадей и прочих принадлежностей для организации обозных частей отряда, считая обозы излишней роскошью; 4) несмотря на разрешение ген[ерала] Хорвата, отказал в выдаче отряду обмундирования из Харбинских складов, выразившись при этом: “Особому Маньчжурскому Отряду ни одной нитки, пусть чувствуют силу Колчака”; 5) считая большевистские силы пустяшными, Колчак заявил: “я не позволю Семенову иметь отряд свыше трех тысяч человек”, – обрекая тем самым отряд на явную гибель; 6) во время июньских боев с большевиками Особый Маньчжурский Отряд находился в страшно тяжелых обстоятельствах… между тем в это время в Харбине находились без всякого дела две роты Орловского отряда; на просьбу прислать их в помощь измученным бойцам на Даурском фронте Колчак ответил грубым отказом: “пусть Семенов делает все, что ему угодно, а я не дам ему ни одного солдата”». Именно вследствие своей определенности эти обвинения как будто приобретают особый вес; задумаемся же, на чем они в действительности могут основываться?

Очевидно, наименее достоверными в них являются фразы, приписываемые Александру Васильевичу: в Харбине, полном сплетен и интриг, без сомнения находилось немало досужих «информаторов», со злорадством сочинявших или переносивших действительные или мнимые оскорбления от одного лагеря к другому. Тем не менее Колчака, в общем, легко представить произносящим что-либо подобное после неудачной встречи с Атаманом (хотя его «позволение» или «непозволение» Семенову пополняться добровольцами или мобилизованными из района боевых действий Отряда, конечно, никакого значения не имело). Несколько более сложным и намного более важным представляется вопрос о достоверности остальных обвинений.