Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи - Гульельмо Ферреро

И теперь судьба уводила его, четвертого Гая римской демократии, по той Фламиниевой дороге, которую ее первый вождь открыл в будущее; она вела его окончить великое предприятие, начатое Гаем Фламинием и продолженное Гаем Гракхом и Гаем Марием. Однако его единственной целью при отъезде в Галлию было удачными победами снова завоевать удивление высших классов, отнятое у него цепью роковых обстоятельств.[742] Закон жизни был тогда тот же, что во все времена, и великие люди той эпохи были так же невежественны, как и великие люди других времен, в историческом деле, бессознательными орудиями и жертвами которого они были в одно и то же время. Они, как все другие человеческие существа, были игрушкой того, что мы можем назвать Судьбой истории и что является только совпадением, непредвиденной стремительностью событий и взрывом скрытых сил. Этому взрыву было суждено быть ужасным как раз для трех лиц, соединившихся с целью сделаться властителями империи. Если эти люди поднялись так высоко, если слава, богатство, честолюбие, ум, удача дали им могущество, возраставшее по мере того, как разрушались учреждения древней республики в прогрессе политического скептицизма высших классов, то им все же нельзя было избегнуть общего закона, господствующего во всей мировой истории. Скоро должен был наступить день, в который их величие принудило бы их взять на себя ответственность и бремя, превышавшее их силы так же, как они пользовались почестями более их заслуг. Темная Судьба готовила для всех их трагические сюрпризы.

Посреди такого беспорядка один Лукулл, наиболее удивительный человек в истории Рима, из обширных садов на Пинчио, с возвышенного места, где теперь находится бельведер виллы Медичи, мог, философствуя с греческими учеными, мирно созерцать Рим, расстилавшийся у его ног подобно неизмеримому морю, постоянно волнуемому приливами и бурями. Он навсегда покинул его; он жил в атмосфере света и спокойствия, на восхитительном островке удовольствия и отдыха. Его одного желала Евфанасия, богиня спокойной смерти. Этот единственный гений, этот счастливый отшельник приближался к вечеру своего жизненного дня, выполнив великую историческую миссию, и в то же время, как приготовлялась трагическая катастрофа созданного им нового империализма, он один из всех великих людей своего времени спокойно уснул на руках молчаливой богини.

ПРИЛОЖЕНИЯ

А

О хлебной торговле в древнем мире (к с. 28 и 220)

Общее мнение историков, что причиной земледельческого кризиса, начавшегося в Италии после 150 г. до P. X., была конкуренция иностранного, сицилийского и африканского, хлеба. Только Вебер (R. A. G., 225) и Сальвиоли (D. Р. F., 62 сл.) высказали в этом сомнение. Я, напротив, смотрю на это объяснение как на совершенно ложное. В древности не существовало частной и международной торговли хлебом, подобной современной, но каждая страна потребляла свой хлеб.

Вот доказательства этого: когда в V и IV вв. до P. X. Аттика сделалась промышленной страной и приобрела известное политическое могущество, население сделалось так густо, что собственных урожаев было недостаточно. Поэтому Аттика даже в урожайные годы принуждена была ввозить запасы хлеба, по Демосфену (in Lept., 31), до 800 000 медимнов, т. е. около 415 000 гектолитров; но Бёк (Ε. Р. Α., 154) считает миллион медимнов, т. е. приблизительно 518 000 гектолитров. Принять ли цифру великого оратора или новейшего ученого, все же дело идет о довольном малом запасе сравнительно с цифрами современной торговли. И однако частная торговля не могла доставить в Аттику эти полмиллиона гектолитров без помощи, а иногда без принуждения, со стороны государства. Из речи Демосфена (in Lacrit., 50–51) следует, что все суда, принадлежавшие афинянам или субсидированные афинскими гражданами и метеками, были принуждены под страхом строгих наказаний возвращаться нагруженными отчасти хлебом. Речь Демосфена (in Phorm., 36–37) доказывает, что судохозяин, ведший торговлю между Афинами и греческими колониями в Крыму и выгрузивший зерно в другой гавани, а не в Афинах, мог быть казнен. Гл. 38 этой речи доказывает, что рассматривали как гражданскую заслугу для богатого капиталиста всегда соблюдать эти законы. (См. также об этих законах: Демосфен in Theoc, 10.) Следовательно, ввозная торговля хлебом даже в расположенных у моря Афинах была родом тягостной повинности, налагавшейся государством на купцов в обмен на покровительство и другие предоставленные им выгоды. Кроме того, если ввоз хлеба был полупринудительным, сама торговля привезенным в Аттику хлебом вовсе не была свободной. Две трети хлеба, выгруженного в Пирее, говорит нам Аристотель (Ath. resp., 51), должны были отвозиться в Афины. Лисий в речи Adversus frumentarios рассказывает, что спекуляции с хлебом наказывались смертью. В то время как за мелкой продажей всех других съестных продуктов надзирали άγαράνομοι, за хлебным рынком следили особые магистраты σίτοφύλαχες (Lys. XXII, 16), которые (Demosth., XX, 32) должны были вести подсчет ввезенному из разных стран хлебу. Однако продовольствование было недостаточно, и голод был нередок, так что время от времени необходимо было производить в Афинах за счет государства или частных благотворителей раздачу хлеба по пониженной цене, как позднее такое обыкновение существовало в Риме (Arist. Vesp., 718 et schol. ad loc.; Schol. Equit, 103; Demosth. in Phorm., 37 sq.; С. I. Α., II, 108, 143, 170, 194, 195. Схолиаст ad Arist. Ach. (548), по-видимому, указывает, что Перикл построил большую общественную житницу). Были даже особые магистраты для покупки хлеба (σιτωναι), не назначавшиеся по жребию, а выбиравшиеся народом и часто производившие эту покупку за свой счет (Demosth. de Cor., 248; С. I. Α., II, 335 и 353).

Наконец, в то время как теперь промышленные страны всеми силами стараются ограничить ввоз хлеба, устанавливая покровительственные пошлины, Афины всеми дипломатическими и военными средствами старались сделать ввоз хлеба насколько возможно обеспеченным и изобильным. Демосфен восхваляет великодушие Левкона, тирана Крыма, предоставившего афинским купцам привилегию вывозить любое количество хлеба, не платя никаких пошлин, что равнялось ежегодному дару в 13 000 медимнов, т. е. менее 7000 гектолитров. И однако этот дар казался Демосфену очень щедрым. Стремлением афинян во время расцвета их могущества было сделаться господами Черного моря, а особенно Босфора, для того, чтобы быть в состоянии захватить хлебную торговлю в свои руки или предоставить ее на определенных условиях кому пожелают (Boeck. Е. Р. А., 124; Demosth. de Cor., 87; С. I. A., I, 40). Существуют многочисленные декреты в честь египетских царей, дававших привилегию вывозить хлеб.

Эти факты можно объяснить, только допуская, что хлеб нелегко было перевозить и продавать вне местного рынка. Исключая некоторые страны, где население было редко, а земля очень плодородна, как в Крыму, и другие, где население, напротив, было густо, но умеренно, а земля необычайно плодородна, как в Египте, урожаев с трудом хватало для собственного потребления. Поэтому были склонны запрещать вывоз хлеба, и, действительно, мы видим, что он очень часто запрещается. Добыча хлеба даже при обыкновенных условиях не была, следовательно, очень значительной. Кроме того, в древности издержки и риск, связанные с перевозом товаров даже по морю, были велики. Это зависело от редкости капитала и очень высокого процента, от небольших размеров и медлительности судов, от частых войн, от пиратов, вероломства и варварства. Эти издержки и опасности еще увеличились при перевозке по суше. При таких условиях торговцы старались не развивать число операций, а стремились заработать побольше на каждой из них. Охотно привозили товары небольшого объема, цена которых в той стране, где их покупали, была низка и высока в той стране, где их продавали, чтобы быть в состоянии получить большую прибыль при небольшом транспорте. По этой причине, как часто отмечалось, древние народы обменивались между собой только предметами роскоши, потребление которых было ограничено и цену которых можно было повысить, ибо они продавались людям богатым. Сверх того, так как на берегах Средиземного моря было немного цивилизованных народов между массой варварских и так как цена вещей находится в прямом отношении к цивилизации, то многие предметы, даже не бывшие предметами роскоши, например, сушеные фрукты, шерсть, мед, благовония, были дешевы в очень бедной и варварской стране и дороги в стране богатой и цивилизованной. Этими предметами также велась торговля. Одним словом, торговля велась так, чтобы груз корабля или каравана всегда мог принести значительную сумму и вознаградить за издержки путешествия, проценты на капитал и риск, которому подвергался купец. Хлеб же был громоздким товаром, и его перевоз стоил дорого; следовательно, частные лица имели выгоду привозить в другую страну иностранный хлеб, даже купленный по очень низкой цене, только в эпохи сильного голода и при условии ввоза небольшого количества, несколько уменьшавшего голод, но не уничтожавшего его совершенно. Если бы купцы привезли количество хлеба, достаточное для того, чтобы значительно понизить цену, они не получили бы прибыли, достаточной для покрытия огромных издержек от такого громоздкого товара и сопряженного с ним риска. Другими словами, частная торговля хлебом делалась тогда спекуляцией на местный и частичный голод; она не была, как теперь, средством распределять припасы по всем странам и уравнивать цены так, чтобы они не поднимались очень высоко, но и не падали слишком низко в какой-нибудь стране. Это подтверждают Ксенофонт (Econ. XX, 27, 28), определенно говорящий нам, что хлеботорговцы спекулируют на голоде, продавая хлеб из одной страны в другую, и Демосфен (in Dionys, 7—11), описывающий очень интересный род треста, образованного многими торговцами для спекуляции во время голода всякий раз, когда он случался бы в средиземноморских странах, путем привоза небольшого количества хлеба из стран, где он был дешев, в те, где был голод, и получения большой разницы в этих ценах. Если бы торговля хлебом была международной, то спекуляция на повышение зависела бы не от рынков, а от времени года, как теперь; теперь спекулируют, не покупая хлеб, где его много, а покупая его в то время, когда он очень дешев, чтобы продать его, когда он подорожает. Кроме того, так как местные ограниченные рынки были очень изменчивы, спекуляторы подвергались тогда большому риску (Demosth. in Zenothemidem, 25).