Наступление - Величко Нешков

— Кто прав, тому ничего не страшно, — спокойно проговорил Траян.

— Ты видишь этого человека? — спросил Матейчо, указывая пальцем на Самарского.

— И что?

— Скажи теперь при нем, что ты знаешь о Киро Слановском, об арестах в селе, о его участии в расстреле Васки, Мечки, учителя Станчева…

— Ничего не знаю, — равнодушно ответил Траян.

— Как не знаешь? — обиженно заморгал Матейчо и по привычке потрогал на поясе пистолет. — Ты что, забыл, что у меня есть твои письменные показания?

— Они недействительны. — Траян растер ногой окурок на полу.

— Ах вот оно что! — рассердился Матейчо. — Значит, раз мы тебя посылаем на фронт, так ты готов покрывать гадов? Будешь отвечать перед законом за ложные показания! Может, станешь отрицать, что летом, когда был в отпуске, видел, как однажды ночью встречались Слановский и Данчо Данев?

— Как я могу это признавать, если я их не видел?! — дерзко ответил Траян.

— Посмотри на него, — вращал вытаращенными глазами Матейчо, — этот человек готов послать тебя на виселицу, не моргнув глазом… Но ведь ты же писал, у меня все твои показания! — сердито стукнул по столу Матейчо.

— Ты требовал так писать, а я вот при свидетеле все отрицаю. Не видел я Киро Слановского летом, когда арестовывали наших, и Данчо Данева не видел.

Самарский не удержался и заговорил. Голос у него был хриплый и усталый.

— Если вы действительно свидетель этих фактов, нельзя отказываться от своих показаний только из-за того, что вас посылают на фронт. Вы, наверное, слышали о Данчо Даневе…

— Ну, слышал, только что у меня с ним общего? — все так же дерзко спросил Траян.

— Может быть, и ничего, — продолжал Самарский, — но отказываться от уже сделанных признаний равносильно соучастию.

— Знаешь, парень, дело-то совсем в другом, говорить только не хочется, — небрежно махнул рукой Траян.

— Нет, я вас спрашиваю, вы действительно давали письменные показания об этих фактах?

— Да вот они у меня в столе, — нервно задергал ручку ящика стола Матейчо.

— А знаешь, сколько мне наобещала его милость? — Траян глазами указал на Матейчо. — И все за то, чтобы я сказал, будто видел все это своими глазами. Да кто мне поверит, я ведь в это время в тюрьме был… Он хотел, чтобы я оказал ему якобы служебную услугу, да только, я вижу, дело здесь пахнет керосином. Не хочу брать грех на душу.

— Ах, у тебя еще и душа есть? — наклонился над столом Матейчо. — Вишь, чего он испугался: не хочет брать грех на душу! Ну погоди, ты меня запомнишь на всю жизнь, хорошо запомнишь.

— А я ничего не боюсь. Завтра утром ухожу на фронт, а если мне повезет и я вернусь живым и здоровым, тогда и поговорим…

— Ты еще и угрожаешь? — вышел из-за стола Матейчо.

В дверь сильно постучали.

— Войди! — разрешил Матейчо.

Сначала бабушка Луканица просунула только голову, а затем нерешительно вошла. Под мышкой она держала небольшой узелок, завернутый в домашнее полотенце. Она поставила свою палочку у двери и сделала шага два вперед.

— Матей, добрый день. А вот и он, сын Пышова. А я уже к вам ходила, — обратилась она к Траяну и скороговоркой добавила: — Твой отец сказал мне, что тебя вызвали в общину. Принесла тебе небольшую передачу для нашего Асенчо.

— Эх, бабушка Луканица, — с досадой нахмурил брови Траян, — я уже целый мешок посылок набрал. Денчо Чолаку передал для Пени большую сумку, жена Кутулы — целую баклажку, бабушка Яна и та принесла передачу для Ангелчо, а когда я сюда шел, встретила меня Бойка Слановская, и она готовит посылку для брата.

— Сынок, да разве ж так можно? Другим передашь и то и это, а наш ничего не получит? Ты не подумай чего такого особого, я всего-то и посылаю одну исподнюю и одну полотняную верхнюю рубаху, да еще баницу испекла.

— Бери, бери, — сказал Самарский.

— А от меня передашь им всем по пачке сигарет. Ничего с тобой не станет, выдержишь, — вмешался и Матейчо.

— Легко сказать, — продолжал упорствовать Траян, — бери да бери, а там неизвестно, докуда поезд довезет и где на своих двоих добираться придется, а тут нагрузят как осла. — Он косо посмотрел на посылку бабушки Луканицы и небрежно взял ее.

Она улыбнулась и все так же скороговоркой прибавила:

— Скажи ему еще, чтобы берег себя да на рожон не лез. Пусть глядит: где люди, там и он. Писал дружкам своим, что целую кучу орденов собирается принести.

— Разве ж это плохо? — прервал ее Матейчо.

— Хорошо, Матей, да только лучше, чтобы жив-здоров вернулся…

Когда Матейчо и Самарский остались одни, они несколько минут молчали. Потом Самарский сонно зевнул и, потерев лоб, лениво сказал:

— В другой раз не попадайся на такие дешевые номера.

— Мошенник, вначале сам мне все это говорил, а теперь заартачился, узнал, что на фронт идет, и отказался от всего. Тогда передай Крачунову, что Данчо Данев лично мне приказал больше не заниматься Слановским. Я готов пойти на очную ставку с Данчо, в глаза ему плюну, если он скажет, что не давал мне такого приказания.

— На чем будешь строить свои догадки? — в недоумении спросил Самарский.

— Есть у меня кое-что на уме, — стукнул себя по лбу Матейчо. — Почему бы не допросить Лиляну Узунову из Лозена? Она встречалась и с Данчо и с Киро. Почему полиция ее арестовала, а потом сразу же выпустила, и она после этого ушла к партизанам?

— Ну и что? — снисходительно усмехнулся Самарский.

— Не смекаешь? — оживился Матейчо. — Любого из нас на ее месте посадили бы в тюрьму, сослали бы в лагерь, расстреляли бы, а ее выпустили. Мы с тобой прошли через их руки и знаем, что это такое. Как же она, ученый человек, не поняла, что с Данчо Даневым не все чисто? Отрежь мне голову, если не окажется, что и она человек полиции! — повысил голос Матейчо. — Все трое служили в полиции. Да вот и осенью, когда я сделал обыск у Киро Слановского, Данчо чуть было не разорвал меня на куски, значит, у него было что-то на уме… — Матейчо не спускал глаз с Самарского, ожидая от него поддержки.

— Все-таки нужны улики, нужна хоть какая-нибудь ниточка, чтобы зацепиться. — Самарский посмотрел на часы и тихо добавил: — Мне надо торопиться на поезд.

Матейчо, смущенно моргая, заискивающе спросил:

— Ну так что доложишь начальству? Знаешь, у Цоньо Крачунова на меня зуб.

— Не знаю, что и сказать, — неопределенно пожал плечами Самарский, показывая, что сожалеет о напрасно потерянном времени. — Тебе не надо было раньше времени шум подымать. Проверь, уточни все и тогда сигнализируй.

— Ну ладно! — Матейчо, надев шинель, преградил дорогу Самарскому. Стоя у двери, он стал просить его: — Скажи им, что я нащупал что-то важное… Сегодня же вечером я заставлю этого мошенника Траяна говорить…

— Не надо, — небрежно махнул рукой Самарский, — таких, как он, лучше не трогать. Да, вот что! — Он остановился на пороге и тихо добавил: — Санди строго-настрого приказал схватить Шишманю.

— Скажи ему, что я только об этом и думаю. Еще немного, и я его связанным доставлю вам…

Когда генералы уходили в запас, то им кроме большой пенсии выдавали единовременное пособие в размере нескольких тысяч левов. Многие из них сразу же начинали думать, как лучше использовать эту значительную сумму. Если у них не было крупных долгов, если они не собирались начать торговлю табаком или стать представителями какой-нибудь немецкой фирмы, то покупали себе квартиру, обновляли мебель, а остаток этой суммы откладывали на приданое дочерям.

Генерал Манев не думал о чем-либо подобном. У него было такое ощущение, что еще долгие годы он будет находиться на военной службе. Кроме того, он презирал любую работу, не имевшую отношения к солдатскому строю, парадам и военным маневрам. И когда вдруг ушел в запас, оказался без погон, орденов и сабли, без генеральской мишуры, которую так любил, то понял, что в среде цивильных людей он чужой. Он не умел не только вести деловых разговоров, но даже и выслушивать других. Это его злило, утомляло, и он старался побыстрее перевести разговор на армейскую тему. Желая показать себя остроумным человеком, он рассказывал о каком-нибудь глупом ординарце или о молодых офицерах, сыновьях знатных семей, на что слушатели обычно реагировали снисходительными улыбками.

Оставшись без подчиненных офицеров и солдат, без работы, которая всю жизнь заполняла его время, крепкий и сильный Манев неожиданно начал чахнуть. Уже через год дали себя знать сразу несколько болезней. Его начали посещать самые известные профессора, месяцами он сидел на диете, принимал всевозможные лекарства. К счастью, один дальний родственник генеральши, предприимчивый архитектор, узнал, что в наследство генералу остался участок со старым домом на одной из оживленных улиц. Вскоре на этом пустыре выросло пятиэтажное здание. Даже не пошевелив пальцем, генерал получил нотариальный акт на две квартиры. В одной квартире он обосновался сам, а другую стал сдавать внаем.