Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они покладисто слушали с невинными лицами.
– А теперь давайте взглянем на картину.
Картина изображала пещеры на фоне синего неба, освещенного залитым луной крестом. На краю скалы стоял одинокий паломник, погруженный в безмолвные размышления.
– Похоже на глаз, – сказал кто-то из студентов.
– Да – и на что мог намекать Иннесс?
– Конечно, на Бога, – сказал другой.
– Верно – на всевидящего Бога. Иннесс считал, что искусство воплощает духовные принципы. Он не был символистом, но эта картина, похоже, представляет собой аллегорию веры. Он собирался – процитирую – «передать созерцающему впечатление состояния, в которое погружается душа, начиная путь к жизни духовной…»
Джордж посмотрел на студентов, они внимательно слушали. Смерть что-то для них значит, понял он. Ее тайна, великолепие и очарование. Посмертие, освещенное неоновыми огнями, с дешевым обещанием мира.
Он зачитал слова художника:
– «Это я передал через образ креста, разместив его на фоне луны, каковая естественным образом символизирует веру, отражая солнечный свет и заверяя нас, что, пусть источник жизни более не виден, он все еще существует; но здесь облака могут в любой момент сокрыть даже свет веры, а душа, оставленная в неведении, то есть, возможно, в своем конечном состоянии, может лишь в отчаянии поднять взор к Нему, кто один может спасти ее и вывести из хаоса и смятения».
«Хаос и смятение, – подумал он. – Ну же, расскажите мне об этом».
Идя к машине, он вспоминал занятие. Пришлось импровизировать, но он справился, и картина вызвала интересную дискуссию. Как они открыты этим идеям! Как впечатлительны. Как хотят верить. Сведенборг умер больше двух веков назад, Иннесс – почти век назад, а они все еще глотают облатку. Ничто не изменилось. Какой там Дарвин, какие наука и технология? Люди все еще хватаются за представление о спасителе. Мысль о том, что Сведенборг видел золотое сияние небес, бездонные глубины ада – и поведал об этом. Ну, что тут скажешь? Так невероятно, что не хочешь, а поверишь.
Ведя машину в темноте, он почувствовал, что не один. В зеркале он видел лишь пустое черное заднее сиденье и пустую дорогу позади. В свете фар – лес, голые деревья. На миг он перестал понимать, где находится и куда едет, но потом мелькнуло что-то знакомое, и он понял.
Он был один, разумеется один, но все еще не мог стряхнуть ощущение, что рядом кто-то есть.
Он слушал новости, пытаясь отвлечься на странные поступки каких-то совершенно чужих людей, но вдруг радио зажужжало помехами. Секунды спустя с пугающей ясностью зазвучала классика на другой волне – сентиментальная версия моцартовского «Реквиема». Он был решительно не в состоянии вести, пришлось остановиться. Так он и сидел в темноте, дрожал и ждал, что все это каким-нибудь образом да закончится.
Борьба за существование
1
Его брату Уэйду в то воскресенье исполнилось восемнадцать. Вида испекла торт. Дядя налил ему виски. Эдди и Коул скинулись на радио. Оно было неплохое, с длинной антенной, и ловило почти все станции.
После ужина они все отправились во двор лазать по побитым машинам. Эдди принес трубу. Они сидели на крышах, он играл, Уиллис скручивала папиросы, они с Уэйдом лазали в поисках забытых вещей. Иногда можно было что-то найти. Как-то он обнаружил золотую зажигалку с чьими-то инициалами. В другой раз – бумажник, пустой, за исключением дурацких фото с детишками. Эдди принес виски, они передавали бутылку друг другу, и в груди разливалось приятное тепло. Уиллис сказала, что у нее кружится голова и что ей это нравится. Она сказала, что хочет напиться до бесчувствия, и стала рисовать на себе ручкой. Она нарисовала на руке скачущего коня. «Мы все просто бегаем по кругу, – сказала она. – Вот и все. А потом умираем».
Эдди начал играть в джазовом ансамбле в Трое, в андеграундном клубе под названием «У Тони» на Фултон-стрит, и они все ходили послушать – дядя, Вида, он и Уэйд. Музыка разносилась по всей улице, и те, кто не мог заплатить, просто стояли рядом с клубом. Пришел даже отец Гири. Он сидел один за столиком и пил красное вино, постукивая рукой в такт по черной скатерти.
После концерта Райнер отвел Эдди в сторону и сказал:
– Твоя мама очень гордилась бы, если бы услышала, как ты играешь.
Коул нашел записку в понедельник после обеда, когда вернулся из школы. Корявым почерком Уэйд писал, что его направили в Форт-Джексон, штат Южная Каролина, и что потом он напишет уже оттуда. «Скажи Эдди, чтобы не сердился».
Он сел на безупречно заправленную постель. Комната внезапно показалась пустой. Уэйд мог заполнять собой пространство, и, когда он был рядом, все казалось каким-то законченным. Той ночью, когда не слышно было, как Уэйд храпит, он лежал без сна и думал о брате, пытаясь представить его в автобусе на темном шоссе. Уэйд всегда знал, что армия для него – единственный выход. Он говорил им, но никто не слушал. Они думали, что он просто мечтает. Но он это сделал. И вот его кровать пуста.
Коул очень скучал по брату, но и гордился им. Уэйд доказал, что в этом мире еще можно что-то сделать. И это показало Коулу, что он здесь не навсегда, что он сможет сам найти свой путь. Принять самостоятельное решение.
У него были уроки общения с мистером Дельриччио, который носил длинные баки и футболку с символикой группы Hot Tuna[92] под блейзером. Им приходилось ставить стулья в круг и рассказывать, как они себя чувствуют. Коул всегда говорил только «норм», и учитель не давил на него, потому что все знали, что случилось с его родителями, и думали, что Коул может, в принципе, поступить так же. Никто не хотел оказаться виновным. Мистер Дельриччио был его любимым учителем. Он смотрел им прямо в
