У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века - Георгий Давидович Толорая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока велись многолетние переговоры, российские дипломаты уже прикидывали, как могло бы выглядеть будущее посольство. Первые эскизы были сделаны еще в 1994 г., когда руководители посольства проинспектировали данный участок в упомянутом ранее историческом районе Чондон, где этажность и расположения зданий строго лимитировались. В этом помог известный в Корее архитектор Ким Вон. Позднее к нему подключились московские коллеги, подготовившие эскизный проект здания. Много месяцев продолжалась трудоемкая процедура его согласования в сеульских инстанциях. Бывали и драматические моменты. При археологической экспертизе обнаружились остатки крепостной стены, которая когда-то окружала корейскую столицу. Российской стороне пришлось взять на себя обязательство о ее консервации при строительстве.
Наконец, 12 июня 1999 г., в национальный праздник России состоялась торжественная церемония закладки первого камня в здание посольства. Однако договор между МИДВТ РК и посольством на долгосрочную аренду участка был подписан лишь 3 декабря 1999 г. (корейская сторона увязывала прогресс в Сеуле с решением соответствующих вопросов в Москве).
По мере выправления финансового положения в РК становилось ясно, что средств на строительство так или иначе достаточно, и дальше оттягивать начало работ было неоправданно. И без того с момента принципиального решения вопроса подписания соглашений прошло два с лишним года, а всего-то был сделан лишь проект. В конце 1999 г. был проведен тендер среди корейских компаний (российские не имели разрешения для производства работ в Корее), который выиграла фирма “Самсунг”.
“Самсунг” смог построить комплекс, состоящий из 5-этажного служебно-представительского здания и 11-этажного жилого дома, менее чем за два года. В основном использовались местные стройматериалы и отделка. Здание выстроили “с запасом”, оно рассчитано на работу нескольких десятков дипломатов, приемы на несколько сотен гостей. Правда, жилищные условия для россиян можно счесть довольно стесненными, но таковы уж оставшиеся с советских времен нормы обеспечения жильем загранработников.
Таким образом, чтобы обосноваться в Сеуле, дипломатам потребовалось десять с лишним лет. В том числе пять с половиной лет переговоров и два года собственно строительных работ. Немало, но не так уж и много за восстановление исторической справедливости и создание долгосрочной, ориентированной на будущее базы для активной работы в интересах развития двусторонних отношений из поколения в поколение.
Новый старый партнер на Дальнем Востоке[293]
Визит Президента РФ В. В. Путина в КНДР стал своеобразной внешнеполитической сенсацией летнего сезона рубежа тысячелетий, озадачившей многих наблюдателей в России и за рубежом. Несмотря на то, что уже к осени стало ясно, что на Корейском полуострове начали разворачиваться серьезные политические процессы, в которых России необходимо участвовать, поначалу было немало недоумевающих и недовольных в связи с пхеньянским визитом российского лидера. Приходилось сталкиваться с немалым числом рассуждений о “внезапности” этой дипломатической акции, “подчиненности” ее какой-то скоропреходящей конъюнктуре (скажем, только лишь желанию подорвать основания для реализации американских планов в области ПРО) или даже о том, что в борьбе за “многополярность” Россия ищет новых союзников среди “государств-изгоев”, поэтому резкий поворот в сторону КНДР – это начало новой тенденции в российской внешней политике[294]. Некоторые не слишком осведомленные о “политической кухне” комментаторы увязывали принятие решения о визите с не вполне удачным исходом российско-американских переговоров на высшем уровне в Москве в начале июня 2000 г. (в частности, по теме ПРО США, одним из главных оправданий для которой служила “северокорейская ракетная угроза”) или же с визитом председателя Государственного комитета обороны КНДР Ким Чен-ира в Пекин в мае 2000 г., после которого, мол, и России надо было “не отстать”.
Следует, наверное, согласиться с тем, что время и обстоятельства визита (перед саммитом “восьмерки” на Окинаве) были выбраны исключительно удачно, дав мощный демонстрационный эффект, столь же важный в дипломатии, сколь и рутинная черновая работа. Визит действительно застал многих врасплох, поскольку перечеркнул ряд устоявшихся представлений и теорий. Во-первых, постулат о том, что Северная Корея – государство, находящееся в глубокой дипломатической изоляции, с которым невозможно иметь дело, непонятное, непредсказуемое, а потому опасное. Во-вторых, представления о незначительности роли России на Корейском полуострове в связи с тем, что “северокорейцы не хотят контактов с Москвой”. В-третьих, визит дал альтернативную “линии кнута и пряника” концепцию стабилизации обстановки на Корейском полуострове – через преодоление изоляции Пхеньяна, равноправное сотрудничество без нажима и шантажа.
Вместе с тем ничего сенсационного в таком развитии событий не было. Российско-северокорейский саммит вызревал на протяжении довольно длительного времени, хотя физически вряд ли мог состояться ранее середины мая 2000 г. (в связи со сроками инаугурации российского президента). Если данный шаг, олицетворяющий активизацию политики Москвы на корейском направлении, и был для кого-то неожиданным, то только не для внимательных наблюдателей, следящих за событиями в регионе. Для того, чтобы доказать это, придется напомнить недавнюю историю.
В первой половине 1990-х гг. перед российской внешней политикой встало множество новых вызовов, на фоне которых корейская проблематика пусть и сохраняла важность, но теряла остроту. Ситуация контролируемой напряженности в Корее хотя и составляла потенциальную угрозу безопасности дальневосточным рубежам России, но не шла ни в какое сравнение с действительно насущными вызовами (от Чечни до Ирака и Югославии), при том, что ракетно-ядерная угроза со стороны КНДР многим в Москве казалась не самой опасной для судеб человечества, а в скорый коллапс КНДР верило еще меньшее число серьезных людей. Россия, вопреки распространившемуся на Западе мнению, на деле сохраняла потенциальные рычаги влияния на корейскую ситуацию (та же военная помощь), но не прибегала к ним, потому что ситуация с российской точки зрения, то есть воспринимаемая через призму российских национальных интересов, того не требовала.
Конечно, на эмоциональном уровне отстранение нашей страны от переговоров по корейской проблематике вследствие введения формулы “два плюс два” (две Кореи, США, Китай) в середине 1990-х гг. вызвало в Москве негативную реакцию, но на практике оказалось, что эти переговоры малоэффективны, и неучастие в них России хотя бы избавляет ее от досады от бесплодности усилий. Вряд ли большой потерей было и неучастие России в КЕДО (Организация развития энергетики Кореи, сооружающая в КНДР АЭС): политические цели этой организации (“вовлечение” КНДР) для России не так важны, а с экономической точки зрения КЕДО сталкивается с постоянными проблемами (нет уверенности в том, что дело не закончится полным фиаско), которые Россия помочь решить не в состоянии, а ответственность несла бы
