Мария Антуанетта - Стефан Цвейг

Мелкий лавочник, внутренней преданный королю, полный страха угодить в скверное дело, бегло просматривает паспорта и говорит: "Всё в порядке". Что касается его, он готов отпустить карету. Но почтмейстер Друэ, уже чувствующий рыбку на крючке, ударяет по столу кулаком и кричит: "Это король и его семья, и если вы выпустите их из страны, то будете обвинены в государственной измене". От такой угрозы у славного отца семейства душа уходит в пятки, а тут товарищи Друэ бьют в набат, во всех окнах зажигаются огни, город поднят по тревоге. Возле карет растёт толпа, о продолжении пути не может быть и речи, лошади не сменены. Чтобы выпутаться из затруднительного положения, бравый лавочник–мэр предлагает госпоже баронессе Корф переночевать со своими домочадцами у него – уже поздно, не ехать же дальше ночью. "К завтрашнему утру, – думает хитрец, – так или иначе всё выяснится, а я не буду в ответе". Поколебавшись – ничего лучшего всё равно не придумать, к утру же драгуны явятся наверняка, – король принимает приглашение.

Через час–другой Шуазель или Буйе должны появиться здесь. И Людовик XVI в парике лакея спокойно входит в дом; первое его государственное деяние – он требует бутылку вина и кусок сыра. "Король ли это? Королева ли?" беспокойно, возбуждённо шепчутся старые женщины, подоспевшие крестьяне. Так далеко отстоит в те времена маленький французский городок от великого недосягаемого двора, что ни один из этих подданных короля никогда не видел его лика иначе как только на монетах. Поэтому решено послать за каким–нибудь аристократом, чтобы наконец–то выяснить, действительно ли неизвестный путешественник – лакей баронессы Корф, или же это Людовик XVI, христианнейший король Франции и Наварры.

НОЧЬ В ВАРЕННЕ

В тот день, 21 июня 1791 года, Мария Антуанетта, уже семнадцатый год как королева Франции, на тридцать шестом году своей жизни впервые переступает порог дома французского горожанина. Это единственное отклонение от её маршрутов: дворец – дворец, тюрьма – тюрьма. Сперва надо пройти через маленькую лавчонку, полную затхлых запахов прогорклого масла, лежалой колбасы, острых пряностей. По узкой, крутой и скрипучей лесенке король или, вернее, неизвестная личность в парике лакея и гувернантка мнимой баронессы Корф поднимаются друг за другом на второй этаж; два помещения, общая комната и спальня, низкие потолки, убогая обстановка, грязь. У двери тотчас же встают гвардейцы нового времени, ничего общего не имеющие с блистательными гвардейцами Версаля, – двое крестьян с сенными вилами в руках. Все восемь: королева, король, Мадам Елизавета, оба ребёнка, гувернантка и горничные располагаются, кто сидя, кто стоя, в этом тесном помещении. Смертельно усталых детей укладывают в постель, и под защитой мадам де Турзель они тотчас же засыпают. Королева садится в кресло и опускает вуаль на лицо; никто не сможет похвастаться, что наблюдал её гнев, её раздражение. Один лишь король сразу же начинает устраиваться по–домашнему, спокойно садится за стол и ножом отрезает от головки сыра огромные куски. Все молчат.

Наконец слышен цокот копыт, и одновременно раздаётся дикий крик сотен разбегающихся людей: "Гусары! Гусары!". Наконец–то является Шуазель, также введённый в заблуждение ложными сообщениями; несколькими сабельными ударами он освобождает себе дорогу и собирает своих солдат возле дома. Речь, с которой он обращается к ним, бравые немецкие гусары не понимают, они не знают, в чём дело, ничего они не поняли, кроме двух немецких слов: "Der Konig" и "Die Konigin"[170]. Но тем не менее повинуются команде и наезжают на толпу, мгновенно освобождая экипажи от окружающих людей.

Затем герцог Шуазель поспешно вбегает по ступенькам в помещение и предлагает королевской семье свой план. Он готов дать семёрку коней. Король, королева и сопровождающие их люди должны верхами в окружении его отряда бежать отсюда до того, как Национальная гвардия соберёт здесь своих солдат. Почтительно склонившись после своего доклада, офицер говорит: "Ваше величество, я жду приказа".

Отдать приказ, принять быстрое решение, нет, Людовик XVI никогда не был способен на такое. Готов ли Шуазель поручиться, что при таком прорыве шальная пуля не поразит его жену, его сестру, одного из его детей, сомневается король. Не лучше ли подождать, пока соберутся сидящие по трактирам города драгуны? В этих долгих разговорах проходят минуты, драгоценные минуты. На соломенных креслах в маленькой убогой комнатенке сидит старое время, колеблется, медлит, ведёт переговоры.

Но революция, новое, молодое поколение не ждёт. Из близлежащих деревень стягиваются поднятые с постелей набатными ударами колоколов вооружённые люди. Собираются солдаты Национальной гвардии, с городских валов приволокли старые пушки, улицы забаррикадированы. Вновь рассеянные в толпе солдаты, без толку проведшие в седле сутки, охотно принимают вино, предлагаемое им горожанами и крестьянами, братаются с ними. Всё больше и больше людей собирается на улицах. Как–будто какое–то коллективное неосознанное предчувствие решающего часа охватывает массы. Крестьяне, пастухи, рабочие из мест и местечек, прилегающих к городу, среди ночи поднимаются и тянутся к Варенну; древние старухи, чтобы хоть раз увидеть короля, бредут издалека со своими клюками, и теперь, когда король должен скрыться, они все полны решимости не выпустить его за стены своего города. Любая попытка перепрячь лошадей встречает отпор.

"В Париж, или будем стрелять, застрелим его в карете!" – кричат разъярённые люди почтальону, и среди этой сумятицы вновь бьет набат. Ещё одна тревога в эту драматическую ночь: прибыла карета из Парижа. Национальное собрание разослало во все концы страны своих комиссаров на поиски короля. Двоим сидящим в этой вновь прибывшей карете повезло: они настигли беглецов. Теперь с Варенна снята ответственность, теперь маленькие люди, пекари, сапожники, портные, мясники этого городишки не должны решать судьбу мира: здесь посланцы Национального собрания, единственно признаваемого народов авторитета. С триумфом ведут вновь прибывших в дом лавочника Сосса, вверх по лестнице, к королю.

Тем временем проходит ужасная ночь, наступает утро, уже половина седьмого. Один из двух комиссаров, Ромеф, бледен и смущён. Не очень–то он доволен данным ему поручением. Как адъютант Лафайета, он часто нес караульную службу в Тюильри в покоях королевы, которая ко всем своим подчинённым относилась со свойственной ей доброжелательностью и сердечностью, всегда была приветлива с ним. Порой она, да и король также, дружелюбно разговаривали с ним. В глубине души этот адъютант Лафайета имеет одно желание – спасти обоих. Но рок невидимо противодействует королю, Ромефа сопровождает второй комиссар, очень честолюбивый, преданный революции человек, Байон. Едва напав на след, Ромеф пытается тайно замедлить погоню, чтобы дать королю лишний шанс, но неумолимый Байон наседает на него, и вот стоит он, краснея от стыда, страшась сообщить королеве роковой декрет Национального собрания, приказывающий задержать королевскую семью.

Мария Антуанетта не может скрыть своё удивление: "Как, сударь, вы? Нет, я никак этого не ожидала!" В замешательстве Ромеф бормочет: "Весь Париж возбуждён, государственные интересы требуют, чтобы король вернулся". Королева проявляет нетерпение, отворачивается. За путаными объяснениями она чувствует нечто страшное. Наконец король требует декрет и читает: "Национальное собрание лишает его прав монарха, каждый курьер, встретивший короолевскую семью, должен применять любые средства, дабы воспрепятствовать её дальнейшему продвижению". Правда, слов "бегство", "арест", "задержание" в декрете нет. Но этим декретом Национальное собрание впервые заявляет, что король не свободен и полностью подчинён его воле. Даже Людовик Неуклюжий понимает эту перемену, имеющую историческое значение.

Но он не защищается. "Во Франции нет больше короля", – говорит он свои сонным голосом, как если бы речь шла не о нём, и кладёт рассеянно декрет на кровать, в которой спят обессиленные дети. Но тут Мария Антуанетта внезапно стряхивает с себя оцепенение. Эта женщина, мелкая во всём мелочном, церемонная во всём внешнем, показном, оказывается величественной, значительной, когда задевают её гордость, угрожают её чести. Она комкает декрет Национального собрания, осмелившегося распоряжаться её судьбой и судьбой её семьи, и презрительно швыряет его на пол: "Я не желаю, чтобы эта бумажка замарала моих детей".

Ужас охватывает маленьких чиновников при этом вызове. Чтобы замять неловкость, Шуазель быстро поднимает документ. Всё в этой комнате одинаково смущены: король – смелостью жены, оба посланца Национального собрания тягостным положением, в котором они оказались, не зная, что предпринять. Тут король предлагает решение, на первый взгляд согласующееся с декретом, однако таящее в себе коварство. Надо дать отдохнуть им здесь два–три часа, затем они вернутся в Париж. Ведь видно же, как смертельно устали дети, после двух таких ужасных ночей нужен небольшой отдых. Ромеф тотчас же понимает, чего хочет король. Через пару часов здесь будет кавалерия Буйе, а за ней – пушки и пехота. Внутренне желая спасти короля, он не возражает; в конце концов его задача – лишь выполнить приказ: приостановить экипажи короля, воспрепятствовать их дальнейшему продвижению. Это он сделал. Но второй комиссар, Байон, быстро смекнув, что здесь разыгрывается, решает ответить хитростью на хитрость. Он как бы соглашается, лениво спускается по лестнице и, когда его окружают возбуждённые люди, спрашивая, какое решение принято, ханжески вздыхает: "Ах, они не желают возвращаться… Буйе уже близко, они ждут его".