Двор чудес - Мишель Зевако

А на шута королевский любимец был зол еще больше, чем на вора. У них была старая вражда, и Монтгомери подумал: «Если Ла Шатеньере встретит Трибуле, старик, может быть, в живых и не останется».

Если же Трибуле будет убит, то Монтгомери рассчитывал легко добиться от Ла Шатеньере сохранения тайны, оказав ему какую-нибудь важную услугу.

Оставшись один, Ла Шатеньере без промедлений направился в трактир «Великий Карл», сел за стол и велел принести себе вина. Но не успел он усесться, как в трактирную залу вошел еще один дворянин и сел неподалеку. Это был Жарнак.

Ла Шатеньере нахмурился. Он заметил, как Жарнак уставился на него еще в передней у короля. Потом Жарнак спустился во двор почти прямо вслед за ним и продолжал шнырять там. И вот он в убогом трактире…

Очевидно было, что он искал ссоры. Однако Ла Шатеньере сдержался.

Но когда трактирщик вошел в залу с бутылкой, заказанной Ла Шатеньере, Жарнак встал, выхватил у опешившего хозяина бутылку из рук, отбил у нее горлышко и сказал:

— Запомни, деревенщина: если в таверне я — меня обслуживать первым! Теперь поди принеси этому господину другую бутылку, если там еще осталось.

Ла Шатеньере встал и подошел прямо к Жарнаку:

— Милостивый государь, вы явились сюда ради ссоры?

— А вы, милостивый государь, что-то долго соображали.

— Может быть, соображал я долго, но шесть вершков стали вам в брюхо могу вогнать куда быстрее!

— Господа, господа! — жалобно заголосил трактирщик.

— Молчи, пьяница! — крикнул Жарнак и, не глядя, далеко оттолкнул беднягу. — Господин Ла Шатеньере, — продолжал он, вставая в позицию, — знаете ли, где теперь ваш друг д’Эссе? Лежит на лужайке в парке, где я оставил его, считая мертвым. А так как вы донесете на меня королю, мне и вас придется убить.

— Негодяй! — завопил Ла Шатеньере. — Ты убил д’Эссе? Ну так скоро сам к нему отправишься!

Продолжая ругаться, господа дворяне обменивались выпадами, и если бы кто-нибудь беспристрастный мог наблюдать за этим зрелищем, оно было бы для него захватывающим.

Добрые четверть часа противники сражались с равным усердием, встречая сложные удары не менее изощренными парадами. Потом они разом, без слов, согласились передохнуть.

Ла Шатеньере был бы совсем не прочь на том и покончить и, быть может, даже и выступил бы с таким предложением, но Жарнак опять встал в позицию и сказал:

— К вашим услугам…

Ла Шатеньере тотчас атаковал. Он тем яростней напала на противника, что сам только что готов был сдаться. Жарнак не отступил. Шпаги скрестились у самых гард.

Вдруг Жарнак с молниеносной быстротой нагнулся. Ла Шатеньере подумал, что противник в его власти, и занес шпагу для удара сверху вниз. Он не успел исполнить это движение.

Внезапно он выронил из рук оружие, захрипел и рухнул; изо рта у него хлынула кровь: нагнувшись, Жарнак выхватил кинжал и с силой ударил незадачливого противника в живот.

На раненого Жарнак едва взглянул.

Потом он спокойно вытер кинжал и засунул шпагу в ножны. Затем заметил в уголке бледного от ужаса трактирщика, подошел, взял его за ухо и сказал:

— А тебе, если скажешь хоть слово, я сперва отрежу оба уха, а потом кишки выпущу.

Трактирщик, не в силах вымолвить ни звука, только кивнул.

Жарнак вышел из трактира. Не успел он уйти, как из-за стеклянной двери появился человек и наклонился над раненым.

— Я ничем не могу вам помочь? — спросил он.

Ла Шатеньере открыл глаза, и бесконечное изумление смешалось на его лице с муками близкой смерти. Ла Шатеньере узнал того, кто за ним наклонился. Это был Трибуле.

— Я все видел, — продолжал тот. — Вы оба славно сражались, и хотя я не всегда мог похвастать вашей благосклонностью ко мне, я огорчен, что вижу вас в таком печальном положении. Если я могу вам быть полезен — прошу вас, располагайте мной и забудьте вашу прежнюю вражду ко мне.

Ла Шатеньере сделал усилие, чтобы что-то сказать. Может быть, ему пришло в голову дать своему старому врагу доказательство благодарности.

Собрав последние силы, он готовился произнести целую фразу. Но выговорил только первое слово:

— Жилет…

В тот же миг Ла Шатеньере упал навзничь, напрягся всем телом, издал хриплый стон — и все было кончено.

При имени Жилет Трибуле вздрогнул, наклонился еще ниже, как будто надеялся прочесть своим пламенным взором последнюю мысль умирающего.

Но в этот самый миг, когда еще сердце его бешено колотилось и он еще надеялся что-то узнать о дочери, Трибуле понял, что в руках у него труп.

Жарнак вернулся во дворец и направился прямо в покои, которые занимала Диана де Пуатье.

Она вопросительно поглядела на него.

— Готово, — сказал в ответ Жарнак.

— Вы настоящий герой… Расскажите…

— О, это было очень просто. Сначала я встретил д’Эссе и сказал, что мне очень не нравится его камзол: он почему-то носил вишневый атласный, а на мне ведь черный бархатный. Он оказался таким пошляком, что обиделся на мои укоры, и через три минуты я навсегда объяснил ему парадом в кварту и прямым ударом в приму, что не следует так сердиться. Теперь бедняга уже никогда не наденет камзола — ни бархатного, ни атласного.

Диана была женщиной бесстрастной и бесстрашной, но и она не удержалась от содрогания.

— А второй?

— С Ла Шатеньере, — продолжал Жарнак, — все также устроилось как нельзя лучше, хотя противник оказался посерьезнее. Я встретил его в жалком кабаке — черт его знает, что он там делал: вино там прескверное. Короче, он там сидел, и когда наглец трактирщик попытался обслужить его раньше, чем меня, я выхватил у него бутылку и отбил горлышко. Бедняга Ла Шатеньере сделал ту же ошибку: он обиделся, и мне пришлось вогнать ему обиду в живот ударом кинжала.

Диана сидела с отрешенным видом.

— Страшный вы слуга, — сказала она, выйдя из той особой задумчивости, которая бывает у преступников, совершивших непоправимое.

Жарнак посмотрел на любовницу дофина не моргнув глазом и сказал:

— Мадам, я, право, не понимаю, что в этом такого страшного. Давайте раз навсегда договоримся, о чем мы думаем и что при этом чувствуем. Кто я? Просто рука с оружием. А вы, мадам, — мозг, который думает и замышляет. Так если смерть Эссе и Ла Шатеньре так для вас страшна, то я тут ни при чем.

— Хорошо, хорошо, — возразила Диана де Пуатье, овладев собой, — я от своих слов не отказываюсь — поверьте. Просто у меня бывают бессонные ночи — у вас, должно быть, тоже. (Жарнак отрицательно покачал головой.) Просто явились два лишних призрака.

— Это призраки последнего разбора, мелочь пузатая, — усмехнулся Жарнак. — А бывают и настоящие…