Ленинградские тетради Алексея Дубравина - Александр Хренков

Лежа на печке после крестьянского ужина, я вспомнил Ленинград зимы 1942 года. По Ладоге только налаживали коммуникации, ленинградцы и армия все еще сидели на голодном пайке, и в эти тяжелые дни партизаны области — как уж умудрились, одним им известно — доставили в город целый обоз продовольствия: более сотни подвод с мясом, мукой и крупой переправили через линию фронта. Мы удивлялись тогда этому предерзкому подвигу, а я силился представить, где, за какими лесами и горами они обитают, такие отважные люди. Где обитают и как уживаются с немцами. Неужели совершенно им не подчиняются? Герои? Безусловно. Они рисовались мне людьми беззаветной храбрости, строгой морали и непреклонной воли…

И вот перед нами этот загадочный край: русская деревня, приземистые темные избы, колхоз, простые, спокойные люди. Никакой суровости и никакого героизма. Все просто и обычно, как и быть положено. Мужчины в отряде, женщины сами управляются. «Запасли и хлеба и картошки, осенью грибов насолили уйму». Народ… Его не возьмешь голыми руками. Немцы пушками и танками не взяли.

Утром, позавтракав пшенными блинами и отблагодарив хозяйку, мы отправились в правление колхоза — там ночевали командир полка и начальник штаба.

Полковник Макаров, раздетый до пояса, шумно умывался возле крыльца холодной колодезной водой; поодаль стояла группа солдат второго батальона, один из них нервно покусывал бледные губы и все время опускал глаза; морщинистый рыжий старик в полушубке топтался позади солдат. На ступеньках крыльца на куске рогожи лежала розовая туша барана.

Пока полковник умывался, мы разузнали, что произошло. Случилась неприятная история. Солдат, опускавший глаза, зашел этой ночью…. в сарай — одно из помещений колхозного склада — и вынес оттуда мороженую тушу. Старик в полушубке, заведующий складом, застал его на месте происшествия. Баран предназначался партизанам.

Умывшись, полковник проворно оделся и причесал седые волосы. Затем крикнул в открытые сени: «Майор Белоглазов!» — и подошел к солдатам. На крыльцо из помещения вышел Белоглазов.

— Кто украл этого барана? — спросил у солдат Макаров.

— Я, рядовой Иголкин, — тихо ответил виновник.

— Зачем украл?

Солдат промолчал. Полковник был чрезвычайно гневен. Таким я не видел его даже в бою.

— У кого ты взял?

— Из сарая.

— Под замок забрался?

— Никак нет.

Полковник бросил взгляд на старика.

— Истинно, товарищ начальник, — ответил старик. — В сарай зашел. Двери мы не запираем. Иду я после петухов за лошадью — слышу, шебаршит в соломе…

— Мать, наверно, есть? — спросил Макаров у солдата.

— Была. Теперь не знаю.

Полковник секунду молчал — все напряженно ждали. Потом, повернувшись к начальнику штаба, он резко безжалостно крикнул:

— Отдать под трибунал!

— Слушаюсь, — тихо сказал Белоглазов.

— Дознание поручить парторгу.

Солдат смертельно побледнел, глаза его остекленели. Меня бросило в дрожь. Старик испуганно перекрестился и сделал робкий шаг к полковнику. Снял шапку, почесал затылок.

— Может, по-другому как, товарищ командир? Баран — все равно баран, а он, хоть и грешный человек, ан человек.

— Знаю, старик! — крикнул еще громче полковник. — В нашем полку с восемнадцатого года не было и больше не будет мародеров. Не бу-дет!

— Оно конечно, — пробормотал старик и, пятясь назад, возвратился на прежнее место.

Полковник поднялся в избу.

Майор Белоглазов скомандовал:

— Снять погоны! Снять звездочку! Снять поясной ремень!

Перед лицом товарищей, растерянно хлопавших глазами, солдат сдернул с плеч погоны, отцепил от шапки рубиновую звездочку, бережно положил и то и другое на снег. Снял и положил рядом с ними ремень. Вынул из брючного кармана для часов пластмассовую трубочку — в такой аккуратной трубочке каждый солдат хранил, на случай смерти, свою фамилию и домашний адрес, — бросил ее в сторону.

Старик волновался, топтал худыми валенками снег и тихо бормотал:

— Вот тебе тушка. Старый плешивый баран… — Похоже, он ругал самого себя. — Ай, мать честная! Не чаешь беды, так она сама из подворотни…

Подошел к начальнику штаба.

— Разрешите, товарищ командир? Не губите парня. Ежели не нужен Красной Армии, отпустите к нам. Мы сами с ним справимся и доведем до спелости. У нас тоже Советская власть. Мы строго. Ни-ни!..

Вышел Макаров, одетый по-походному. Белоглазов сказал:

— Просят на поруки, товарищ полковник.

— Истинно просим, — осмелел старик. — Грех расходовать человека за плешивого барана.

— Человека, не вора, — ответил Макаров. — Ворам мы не потакаем.

— Так он же для ребят старался, неужто для себя! — Старик подбежал к солдату, толкнул его в бок. — Ну скажи, скажи ты, разнесчастный: для ребят наподличал. Зачем тебе целый баран? Все равно не съел бы. Не съел бы, говорю.

Солдат не отозвался. Полковник с презрением смерил его с ног до головы, нахмурился, строго сказал Белоглазову:

— Подготовить документы на подпись — после боя.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — козырнул начштаба.

Солдату полковник сказал:

— Отнести барана!

Виновник события, блеснув поживевшими глазами, тут же с помощью товарищей водрузил на место погоны и звездочку. Подтянул ремень. Потом подошел к ступенькам крыльца и взвалил на плечо злосчастную тушу.

— Пойдем, — сказал старику..

Старый, озираясь на полковника, что-то шепнул солдату. Тот наотрез отказался.

— Нет уж, благодарю покорно.

И они пошли вдоль улицы.

Реквием

Горько, очень горько потерять безвременно друга, особенно, если истинных друзей у тебя немного и каждый из них крайне тебе надобен. Никак не могу примириться с мыслью, что Виктора уж нет и больше мы не встретимся. Горько, очень горько…

За партизанским краем мы снова вступили в бои — жестокие бои с разрозненными силами немцев. То были дни и ночи типично маневренной борьбы. Линия фронта причудливо изгибалась, неожиданно рвалась, противник появлялся то справа, то слева, а было, появлялся и в тылу у нас, когда его отрезанные части стремились напролом соединиться со своими. Приходилось не только навязывать, нередко случалось самим принимать невыгодный бой. Принимали и сражались, ничего не сделаешь.

Мы заняли деревню — освободили, как выяснилось, ее вторично. Три дня назад ею с марша овладела соседняя дивизия и тут же, не теряя темпа, ушла далеко вперед. А ровно через сутки деревню снова захватили немцы. Их-то мы и выбили. Бой утих в середине дня.

Догорали танки, цистерны, автомобили, пахло маслянистым дымом, стояла густая, недобрая тишина. В центре деревни под высоким тополем я увидел свежую могилу — маленький холм комковатой земли, присыпанный снегом. Грубый дубовый шестигранник, заостренный кверху, стоял посредине холма, увенчанный красной звездой из фанеры; у подножия этого столба висела вправленная в рамку из жести фотокарточка военного. Я взглянул на карточку, и внизу, у обреза рамки, прочитал: «В. Приклонский». Не веря глазам, прочитал по буквам снова. Несколько раз прочитал — неизменно получалось: «В. Приклонский». Я потерял способность думать и рассуждать, тело вдруг как-то ослабло, в висках надсадно заломило. Снял машинально шапку и долго стоял с непокрытой головой, всматриваясь в изображение. С фото спокойно глядел на меня живой, чуть взгрустнувший Виктор…

Один из жителей деревни, партизан Сергеев, вечером поведал мне, как это случилось.

После тяжелого боя в Никольском скопилось много раненых. Были среди них и партизаны — сражались вместе с регулярной армией. Решили за ночь всех эвакуировать. Медсанбат оставался в тылу, километрах в восемнадцати. Ехали лесом, на санях, обоз составлял двадцать три подводы. На первых санях находились Виктор, Сергеев и капитан административной службы — начальник финансовой части полка. Все трое ранены, тяжелее всех — в грудь и плечо — ранен был Виктор. Отрядом командовал начфин. Ночь выдалась мягкая, тихая, мирно скрипели полозья, многие спали. Все произошло под утро.

— Стали спускаться к реке — вдруг увидели: с той стороны нам навстречу движется колонна. Немцы. Видим, большая колонна — люди и машины. Вот-вот выйдут к берегу, вступят на мост и мы — пиши пропало. Увернуться некуда: кругом непроезжий лес и глубокий снег — лошадям по брюхо. Капитан заметно растерялся. Тычет в свою карту и бормочет: «Что же делать? Что же делать, братцы?» Виктор поднялся и сказал: «Единственный выход — сражаться. Ни за что не подпускать их к мосту. Командуйте в ружье, товарищ капитан». Но капитан молчал. Тогда Виктор крикнул: «Все, кто умеет ходить и стрелять, — ко мне!» Таких собралось человек двенадцать, плюс ездовые. Вышли тихонько на опушку, залегли. Только устроились более-менее — немцы выслали разведчиков. За ними тронулась колонна. Вдруг слышу: «Держаться до последнего! Нас батальон, а их всего лишь полк. Не подпустим к мосту. Огонь!» Это скомандовал Виктор. И мы не пустили их. Немцы оставили заслон и пошли другой дорогой — вдоль того берега реки. И все было бы отлично, но беда пришла в последнюю минуту. Заслон застрочил из пулемета, и пуля зацепила Виктора. Утром его похоронили. Здесь тогда медсанбат стоял… А вы к чему интересуетесь? Неужто дружок? Видать, бескорыстный был парень. Вечная память человеку!..