Про жизнь и про любовь - Яна Завацкая

Марк сначала был рад уже тому, что девочку разрешили положить на каталку, одну из каталок, на которых лежали раненые, вдоль полутемного коридора, у обеих стен. А врачи все были заняты, и только медсестры и медбратья бегали по коридору, подходя то к одной, то к другой каталке… И стоял сплошной, непрерывный стон - большинству уже вкололи что-то, но несколько человек стонали не переставая, Марку казалось, что у него сейчас лопнут виски, или он заорет, как ненормальный… И запах. Он уже почти привык к этому запаху. Казалось, что он в аду. Казалось, что это не кончится никогда. Но он представить не мог - уйти и оставить девочку здесь, одну - у них и руки до нее не дойдут, и она умрет. Он то и дело нащупывал на шее пульс, сердце билось неровно, часто и слабо, Марка окатывал холодный пот при мысли, что она вот, сейчас прямо, умрет. Почему-то было очень страшно за нее - совершенно чужую, незнакомую Марку девчонку. Господи, подумал он, и ведь они всегда живут так. Медики всегда в этом аду… И гэйны - они знают, что в любой момент могут вот так. Нет и мы, конечно, можем, война есть война, дорши никого не жалеют, но гэйны… И вот такая девочка?! Никогда раньше Марк не задумывался об этом. Он вообще старался думать о войне как можно меньше. А сейчас вот пришлось, и казалось слишком страшным, слишком несправедливым то, что такая вот девчонка - на войне. Что она умирает.

В конце коридора мелькнул белый комбинезон. Марк побежал туда. Вцепился в плечо молодой врачихи. Женщина яростно сверкнула на него очками.

— Немедленно отпустите! Вы не видите, я работаю!

Она нагнулась к раненому, лежащему на одной из каталок. Медбрат поспешно готовил какие-то инструменты.

— Там… подойдите туда, - попросил Марк жалобно, - пожалуйста. Там девочка… умирает.

— Здесь все умирают, - отрезала врачиха, - не мешайте работать!

Марк растерянно посмотрел на медбрата. Тот вздохнул. Повернул голову и крикнул.

— Кир! Иди сюда, быстро!

— Чего? - другой парнишка в синеватом костюме младшего персонала подбежал к нему.

— Помоги вон человеку.

— Идемте, - сказал Кир. По дороге он оправдывался, - бой был, вы понимаете? Привозят и привозят… столько их. Большой прорыв… такое редко бывает.

— Да, да, - бормотал Марк. Девушка была еще жива. Кир взялся за ручки каталки.

— Помогите мне, - сказал он Марку, - я один не смогу.

Марк никогда не думал, что ему придется таким заниматься. И не собирался, и не хотел сроду. Но не бросать же ее и теперь? Если он уйдет, ни у кого до нее руки не дойдут. И Киру правда была нужна помощь. Они закатили раненую в одну из палат. Кир разрезал на ней куртку и штаны, кое-как стащили все это - левая часть груди и рука были обожжены, ткань въелась в ожог, Кир просто обрезал все вокруг ножницами. Марка снова стало подташнивать, пот разъедал глаза, сердце колотилось. Господи, и что он за неженка? И ведь никто об этом не знает. Марк тщательно скрывал свою слабость - страх перед кровью и ранами. Он уже ничего не соображал, только машинально выполнял распоряжения медбрата.

— Это оперировать будут. Кожу пересаживать. Много сожжено, процентов тридцать. А справа - чем это ее?

— Не знаю.

— В Медиане наверняка… не огнестрельное. Хрен поймешь, когда их в Медиане зацепит… но как сильно! Обычно так не бывает… как еще выжила.

Тем временем Кир воткнул девочке иголку в вену на правой руке, закрепил ее, подключил капельницу.

— У нее шок, - пояснил он, - пока врача дождется…

Сняли остатки одежды, Кир стал бинтовать грудную клетку, потом бедро, Марку приходилось поддерживать тело. На раны он старался не смотреть. Ему было плохо. Девочку накрыли одеялом.

— Как ее зовут-то? - спросил Кир.

— Не знаю.

— Вы бы лучше с ней тут посидели. Пока у нас такой бардак.

Кир стал осматривать куртку, нашел вшитый номер. Сказал "сейчас", ушел и вернулся с отпечатанной наклейкой - в компьютере он по номеру нашел имя гэйны, это была Ивенна иль Кон, из ВЧ Маир, по Тверди - в 40 километрах отсюда. Ей было 17 лет.

Ивик открыла глаза.

Мир был подернут тонкой полупрозрачной пеленой, и эта пелена чуть колебалась туда и сюда, и от этого Ивик тошнило. Боль была относительно терпимой - так, ныло что-то, не понять даже, где. Просто очень ощущалось тело, неподъемное, недвижное, и из этого было понятно, что она жива.

Ну и попала же ты в переделку, гэйна.

Прямо над ней качалось чье-то круглое симпатичное лицо. Большеглазое. Ивик шевельнула губами, и почувствовала, как во рту пересохло, как хочется пить.

— Где? - только и вышло у нее.

— Вы в Ламари, в больнице, - поспешно сказал тот, кто сидел рядом, - хотите пить?

— Та-а, - прошелестела Ивик. Ей подняли голову. К губам поднесли воду. Она стала пить.

— Ивенна, - сказал этот, незнакомый, и потом еще раз, робко, - Ивик… вам больно?

— Не-е… ниче.

Он осторожно положил руку ей на голову. Погладил по волосам. От этого становилось как будто легче.

— Ивик, все будет хорошо. Вы поправитесь. Все будет хорошо, милая.

Марк приходил всегда после работы. Вечером. Ивик уже привыкла к его посещениям. И вся палата привыкла. Ивик положили вместе с пятью другими ранеными гэйнами, из них три - как она, из Маирской части. Не из ее шехи, правда, но Ивик знала их. Все они были старше Ивик, все замужем и уже родили детей. Вначале в палате было семь человек, но одна, Фалена, на третью ночь умерла. Остальные стали выздоравливать. У всех, кроме Ивик, ранения были огнестрельные - чаще всего гэйны гибнут и получают раны на Тверди. В Медиане - только если силы очень уж неравны.

Страшно было ночью. Ивик почти не спала. Днем как-то все отвлекало - шум, хождения туда-сюда, разговоры с ближайшими соседками, процедуры, перевязки. Потом приходил Марк, его полюбила вся палата. Он приносил всегда что-нибудь совершенно фантастическое - апельсины, свежие летние ягоды свиринки (оказывается, местные старожилы умудрялись как-то замораживать эти ягоды на зиму), морс (и побольше, побольше), сладости. Ивик почти не могла есть, а приносил он много - и доставалось всем.

А вот ночью становилось плохо. Первые ночи очень болели кости - бедро и плечо. Наркотиков врачи не разрешали никому. Ивик проводила ночи в борьбе с собой, потому что очень хотелось постонать или мерно, протяжно повыть, казалось, что так будет легче. Но она не стала этого делать, потому что так делала Шана - та совсем теряла контроль над собой и выла, и никто не мог из-за этого забыться сном хотя бы ненадолго. К счастью, Шана иногда засыпала. Ей никто ничего не говорил по этому поводу, все и всё понимали, но… Ивик страшно было подумать, что и она вот так же будет всех мучить своими воплями, а ведь соседкам без того несладко. Эта мысль заставляла терпеть.

Она думала, что вот этого никто ведь и не знает… и не задумывается об этой стороне жизни. Ни сами гэйны, ни люди вообще, и даже медики к этому относятся спокойно, как мясник на бойне - к страданиям забиваемых животных. Да и понятно, иначе ни один медик жизни такой не выдержит - если еще и сочувствовать. Никто же, никто, шендак, не знает, и не догадывается, где на самом деле ад… И что такое ад - это когда время останавливается. Когда мысль только одна - дожить бы до утра. Дотерпеть бы. То, что боль когда-нибудь пройдет - не верится, да и когда это случится. Молиться - невозможно. Думать о чем-то - тоже нет. Сочинять - какое там. Дожить бы до утра - а когда чудом удается извернуться и глянуть на часы с белыми стрелками, видными в темноте - оказывается, что прошло всего три минуты. Еще одна. Еще одна. Этих минут - целая бесконечность.

Когда боль чуть стихала, Ивик вспоминала, как все случилось. Ей было стыдно за себя. Силы были равны. Опытная гэйна справилась бы и с большим числом врагов. Но она, Ивик - действительно полная никчемность. В самый неподходящий момент дрогнуть. Она ведь чуть не сдохла на самом деле! Позор был бы - гэйна, погибшая в Медиане… правда, никто бы и не узнал, сочли бы пропавшей без вести. Хорошо еще, что она, видно, смертельно перепугалась и в последний момент все-таки взяла себя в руки…

Она еще смутно помнила что-то - сверкающий свет, фигуру сзади, физически ощутимый рывок вверх. Было ли это на самом деле? Ощущение того, какой на самом деле должна быть любовь. Какая она, наверное, в Царстве Божьем. Ощущение было реальным, Ивик его помнила. Но все остальное? Никаких доказательств и объяснений этому не было. Ивик решила, что все-таки, видимо, у нее была галлюцинация. От страха. Он ведь, тот, не уничтожил доршей. Вообще ничего не сделал, только развеял дым, создал видимость (это могла сделать она сама, бессознательно), и поставил ее на ноги (так она на адреналине и сама могла вскочить).

А может, не галлюцинация - но ведь все равно поверить этому невозможно. И не надо об этом думать.

— Может, Ивик, позвонить твоей маме? - спросил Марк.

— Нет, - быстро сказала она, - не надо.

Мама, конечно, будет беспокоиться, добралась ли она до места, писать запросы. Но беспокоиться она начнет не сразу, скорее всего, еще не начала. Ивик ей позвонит, как только встанет на ноги, скажет, не было времени и так далее. Пусть она будет бессердечной дочерью, которая не беспокоится о маминых нервах.