Августовские пушки - Барбара Такман

Генеральный штаб не был так скор в признании собственных стратегических ошибок. Даже 24 августа, когда разведка сделала поразительное открытие, обнаружив, что немецкие резервные корпуса, следовавшие за полевыми, имели те же самые номера. Таким образом, это было первым доказательством использования резервов на передовой линии, объяснением, почему немцам удавалось быть одинаково сильными одновременно и на правом фланге, и в центре. Однако это не вызвало у Жоффра сомнений в том, что «план-17» был построен на ошибочной основе. Он продолжал считать его хорошим планом, не удавшимся из-за плохого исполнения. После войны ему пришлось давать показания в парламенте по поводу катастрофы, в результате которой Франция оказалась открытой для вторжения. Его попросили сообщить мнение относительно предвоенной теории генерального штаба — чем сильнее германский правый фланг, тем лучше для Франции.

«Я и сейчас так считаю, — ответил Жоффр. — Доказательством этому является наше «пограничное сражение», спланированное как раз таким образом, и если бы оно закончилось успешно, наш путь был бы открыт... Более того, оно было бы выиграно, если бы 4-я и 5-я армии лучше сражались, германские наступающие войска были бы уничтожены».

Но в то августовское утро 1914 года, когда началось отступление, он не обвинял 4-ю, а тем более 5-ю армии и их командующих. И хотя англичане обвиняли генеоала Ланрезака, неизвестный представитель английской армии недвусмысленно заявил, что решение Ланрезака отступить вместо того, чтобы контратаковать 23 августа, спасло от «еще одного Седана». О настойчивом предложении Ланрезака перевести 5-ю армию к Шарлеруа, на запад от Мааса, тот же представитель сказал: «Нет сомнения, что это изменение плана спасло британские экспедиционные силы и, возможно, французские армии от уничтожения».

24 августа было ясно только одно: французские армии отступают, и противник неутомимо продвигается вперед. Размеры поражения не были известны публике до 25-го, когда немцы объявили о взятии Намюра и 5000 пленных. Это известие поразило недоверчивый мир. Лондонская «Таймс» писала перед этим, что Намюр выдержит шестимесячную осаду, а он пал через четыре дня. В Англии говорили с явным желанием преуменьшения, что «падение Намюра всеми признается как явная неудача... значительно сократившая шансы на быстрое окончание войны».

Насколько эти шансы сокращены и как далеко отодвинулось окончание войны, еще никто не знал. Никто не осознавал, что по количеству действующих войск и по уровню потерь, понесенных за сравнительно короткий период боевых действий, величайшая битва в войне уже совершилась. Никто еще не мог предвидеть ее последствий: как полная оккупация Бельгии и Северной Франции предоставила в распоряжение Германии промышленные мощности обеих стран — мануфактуры Льежа, уголь Боринажа, железную руду Лотарингии, фабрики Лилля, реки, железные дороги, сельское хозяйство, и как эта оккупация, питавшая германские амбиции и укреплявшая решение Франции сражаться до последнего в вопросах восстановления и репатриации, мешала попыткам последней пойти на компромиссный мир, или «мир без победы», затянув войну на долгие четыре года.

Все это стало ясно позднее. 24 августа немцы почувствовали огромный прилив самоуверенности. Впереди они видели только разбитые армии, гениальность Шлиффена была доказана, казалось, что решительная победа уже находится в руках Германии. Во Франции президент Пуанкаре записал в своем дневнике: «Мы должны согласиться на отступление и оккупацию. Так закончились иллюзии последних двух недель. Теперь будущее Франции зависит от ее способности сопротивляться».

Одной храбрости оказалось недостаточно.

КАЗАКИ!

5 августа французский посол в Петербурге Палеолог проезжал мимо казачьего полка, отправлявшегося на фронт. Его командир, увидев на автомобиле французский флажок, наклонился с седла, чтобы обнять посла, и попросил разрешения провести перед ним свой полк. Посол торжественно приветствовал проезжавших мимо него казаков, а полковник громко воскликнул: «Мы разгоним этих грязных пруссаков! Никакой Пруссии, никакой Германии! Вильгельма — на Святую Елену!»

Русские, чья ссора с Австро-Венгрией явилась поводом к войне[61], были благодарны Франции за союзническую поддержку и стремились так же преданно поддержать французский план. «Наша основная цель, — вынужден был объявить царь с большей смелостью, чем испытывал на самом деле, — уничтожение германской армии». Он заверил французов, что считает действия против Австрии «второстепенными», и приказал великому князю «во что бы то ни стало открыть путь на Берлин и как можно скорее».

Великий князь в самые последние дни кризиса был назначен главнокомандующим, несмотря на отчаянное соперничество Сухомлинова, который сам очень хотел занять этот пост. Даже русское правительство в последние дни Романовых не сошло еще с ума, чтобы доверить прогермански настроенному Сухомлинову вести войну против Германии. Однако он продолжал оставаться военным министром.

С самого начала войны французы были не уверены в том, что Россия действительно выполнит свои обещания, они торопили своего союзника. «Я умоляю Ваше величество, — просил Палеолог во время аудиенции 5 августа, — приказать Вашим армиям начать немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной». Не довольствуясь только визитом к царю, Палеолог посетил великого князя, который заверил посла, что намеревается начать решительное наступление 14 августа, то есть, в соответствии с обещанием, на пятнадцатый день мобилизации, не ожидая полной концентрации войск. Известный своими энергичными, даже порой непечатными выражениями, великий князь тут же составил средневековое изысканное послание к Жоффру. «Твердо уверенный в победе», он выступит против врага, имея рядом со своим штандартом флаг Французской республики, подаренный ему Жоффром во время маневров в 1912 году.

Разрыв, который существовал между данными французам обещаниями и готовностью к действиям, был слишком очевиден. Возможно, это стало причиной слез великого князя, которые, как говорят, он пролил, когда был назначен верховным главнокомандующим. По его слезам, он «был совершенно не готов к этой роли и, получив царский приказ, плакал навзрыд, потому что не знал, как приступить к своим обязанностям». Являвшийся, по мнению одного ведущего русского военного историка, «чрезвычайно подготовленным» к выполнению возложенной на него задачи, великий князь, вероятно, плакал не столько о себе, сколько о России и мире. Предчувствие, охватившее некоторых лиц в 1914 году, заставляло их трепетать за судьбы человечества.

В то время слезы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая заседание кабинета министров 5 августа речью, полной отваги и уверенности, остановился посередине ее, закрыл лицо руками и зарыдал. Уинстон Черчилль, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, когда провожал Генри Вильсона, «рыдал так, что не мог закончить фразы». В Петербурге могли переживать те же самые эмоции.

На коллег великого князя нельзя было надежно опереться. Начальником штаба верховного главнокомандующего в 1914 году был генерал Янушкевич, молодой человек сорока четырех лет, с черными усами и вьющимися волосами, известный в основном тем, что не носил бороды. Военный министр отзывался о нем как о «все еще ребенке».

Больше придворный, чем солдат, он не участвовал в русско-японской войне. Служил в том же гвардейском полку, что и Николай II, причина не хуже другой для быстрого продвижения по службе. Он окончил академию генерального штаба, был ее начальником, служил в военном министерстве. Когда началась война, он находился на должности начальника генерального штаба всего лишь три месяца. Как и германский кронпринц, он был полностью под влиянием своего заместителя, сухого и молчаливого генерала Данилова, усидчивого работника и строгого службиста, который был мозгом штаба.

Предшественник Янушкевича, генерал Жилинский, предпочел уйти с поста начальника генерального штаба и уговорил Сухомлинова, чтобы тот назначил его командующим Варшавским военным округом. Теперь он, находясь в подчинении великого князя, командовал всем Северо-западным фронтом, развернутым против Германии.

Во время русско-японской войны он был ни плохим, ни хорошим начальником штаба у главнокомандующего генерала Куропаткина, где многие погубили свои репутации, сумев остаться в высших сферах, не имея, однако, ни личной популярности, ни военного таланта.

Россия не сделала никаких приготовлений, чтобы выполнить сжатый до предела срок начала наступления, обещанного французам. Пришлось прибегать к импровизации в самый последний момент. Было приказано подготовить план «ускоренной мобилизации», опускавший некоторые промежуточные стадии, чтобы выиграть несколько дней.