Гражданская война. Миссия России - Дмитрий Абрамов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не причитай, казак. Да коней не привязывай, веди в поводу. Того гляди – красные недалече, – отвечал Туроверов, проходя уже по площади и махнув рукой вестовому.
– Ну, хоть бы одна живая душа нашлась! Ни одного смотрителя, ни одного сторожа! Все разбежались. Благо татары сами не воруют и других за воровство сурово наказуют, – на ходу говорил подъесаул, проходя по площади направо.
Когда он, миновав здание Дивана, прошел во внутренний дворик, ему почудилось, что из одного окна в здании гарема его словно окликнул кто-то женским голосом и там – внутри, за окном – будто бы мелькнула чья-то тень. Николай остановился, присмотрелся, прислушался. Вокруг и в здании явно не было ни одной души.
Вестовой, матерно ругаясь себе под нос, следуя за офицером, послушно вел за собой коней. Кони тревожно фыркали и негромко ржали. Ведя лошадей прямо через постройку, казак следовал за Туроверовым. Успокаивая жеребцов, он поглаживал их по холкам, храпам, шептал на ухо какие-то слова. Но серебристо-серый конь подъесаула словно кожей чувствовал опасность и нервно бил кованным копытом о каменные плитки дворика.
– Поводи их, Иваныч. Пусть поглядят вокруг, успокоятся. Ну, ни души! Эй, кто-нибудь! – молвил громко Николай и подошел к «фонтану слез». Тут он вдруг осмотрелся, замолчал и остался один на один с памятником и своими мыслями. Он не стоял там и четверти часа. Но сколько печального, трагического было пережито им в те минуты прощания. Лишь спустя несколько лет оно, облеченное в форму, легло строками на бумагу и рассказало о том, что мыслил и что чувствовал поэт в запыленной, потрепанной офицерской шинели в те часы.
В огне все было и в дыму —Мы уходили от погони.Увы, не в пушкинском КрымуТогда скакали наши кони.В дыму войны был этот край,Спешил наш полк долиной Качи,И покидал БахчисарайПоследний мой разъезд казачий.На юг, на юг. Всему конец.В незабываемом волненьеЯ посетил тогда дворецВ его печальном запустенье.И увидал я ветхий зал, —Мерцала тускло позолота, —С трудом стихи я вспоминал,В пустом дворце искал кого-то.Нетерпеливо вестовойВодил коней вокруг гарема, —Когда и где мне голос твойОпять почудится, Зарема?Прощай, фонтан холодных слез, —Мне сердце жгла слеза иная —И роз тебе я не принес,Тебя навеки покидая…
* * *Остатки Русской армии и гражданское население – приблизительно 100 тысяч человек – в организованном порядке грузились на пароходы и корабли. Транспортные и военно-морские корабли Антанты прикрывали эвакуацию. Ни паники, ни драк, ни грабежей, ни мародерства. Только тихие, скупые слезы, негромкие крики и команды матросов и офицеров флота, и над всем этим бесконечное, великое молчание – кульминация первого Исхода России. И военные, и гражданские беспрепятственно рассаживались по шлюпкам, дисциплинированно стояли в очередях на причалах, чтобы сесть на корабли Черноморского флота и французской эскадры в Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Керчи.
Эвакуация Русской армии из Крыма, намного более сложная, чем предшествующая ей за год Новороссийская, по мнению современников и историков, прошла успешно. Стройными колоннами подходили к причалам и всходили по трапам на пароходы поредевшие части дроздовцев во главе своих старших офицеров: генерала Туркула, полковников Невадовского, Новикова. Отдельные стрелковые роты негромко пели строевые песни, воодушевляя себя этим, пытаясь хоть как-то облегчить тяжкую разлуку с Родиной:
– Со Шкуро мы ходили,Синий Дон замутилиИ жестоко дрались у Орла.По курганам горбатым,По степным перекатамНаша молодость с боем прошла.Пал Царицын! – Каховкуи клинком, и винтовкойНа Днепре брали наши полки.Помнят псы-коммунисты,Латыши и чекистыДобрармии Русской штыки…
Во всех портах царил порядок, и основная масса желающих смогла попасть на пароходы. Перед тем как самому покинуть Россию, Врангель лично обошел все крымские порты на миноносце, чтобы убедиться, что пароходы, везущие беженцев, готовы выйти в открытое море.
* * *Есаул Пазухин так и не захотел расстаться со своей «девочкой». Он, как черт на ухвате, несся к ней верхом полтора суток. За ним в поводу бежал свежий жеребец, а есаул только перескакивал из седла в седло. Он успел прискакать за ней в Феодосию уже тогда, когда пришло известие, что красные взяли Бахчисарай. Отдельные части кубанской конницы все более и более наполняли город и двигались в сторону порта, оставляя за собой брошенных лошадей, телеги, повозки Красного Креста и прочее походное имущество. Пароходы в порту дымили всеми трубами и подавали тревожные гудки.
Алексей ворвался в ее маленькую квартирку утром, испугав, подняв с постели, сонную и трепетную. Быстро смяв женщину в своих объятиях, расцеловал ее лицо, губы, волосы и приказал немедля упаковать вещи в узлы и самое дорогое сложить в дорожную сумку. Она испуганно и послушно засуетилась. Остановилась на секунду, оглядывая его. Он стоял перед ней, грозный, запыленный, в серой драной черкеске, надетой поверх красного бешмета, в бурке, с саблей на левом боку. Папаха спала с головы. Но что-то еще было не так в его позе. Она вдруг увидела, что левая рука его в окровавленном бинте лежит согнутая в локте на черной перевязи у груди.
– Что с тобой, милый, Алексей? Ранен? Ах! Когда? Что с рукой? – осыпала она его вопросами.
– Пустяки! Пару дней назад… Три дня тому у Карповой балки! Пулей в предплечье… не беспокойся – навылет. Доктор сказал, все обойдется… – сбивчиво, словно о чем-то неважном, пробормотал Алексей. – Собирайся же, Лена! – вдруг в нетерпении крикнул он.
Она вновь засуетилась. Через час, оставив коней на пристани, они поднялись на один из последних пароходов, уходящих в Константинополь…
* * *Раненого в очередном (и последнем) скоротечном бою на реке Каче подъесаула Туроверова казаки несли по сходням на один из кораблей, уходящих из Севастополя. Юля с тревогой в больших синих глазах, поправляя белую косынку сестры милосердия с крестом на челе, держала Николая за кисть правой руки.
– Коленька, милый, как ты? Болит? Сейчас поднимемся на палубу, сделаю тебе укол, – торопливо повторяла она.
– Родная, Юлечка, не беспокойся, и не такое бывало. Вот под Воронежем меня шандарахнуло год назад… а сейчас пустяки. Помнишь ли, Иваныч?
– Как же не упомнить? Усе помню, Николай Николаич…
– И все равно надо сделать укол. Не дай Бог, заражение! Ну надо же, в последний момент… Я его жду на пароход садиться, а он под пули… – не унималась Юлия.
– Геройский у тобя муж буить, сестричка! – отвечал за Николая вестовой. – Бечь надоть, красные пруть, а ён в Бахчисарай, к фонтану, повидаться, стало-ть, в последний раз!
– Да, легко ль с родимой-то земли уходить, да на чужбину?! – промолвил один из казаков, несших носилки…
– Казаки, браты, разверните меня лицом к корме да посадите, хочу попрощаться с родимой землей, – попросил Николай, когда сослуживцы внесли его на верхнюю палубу парохода.
Просьба его была исполнена. Туроверов остался в окружении любимой женщины и вестового. Скоро команда парохода отдала концы. Корпус судна слегка качнуло, глухо заурчали винты, и оно, медленно набирая ход, стало разворачиваться носом на юго-запад. Минут десять среди людей на палубе стояла полная тишина. Юля поддерживала своего жениха, а он дышал всей грудью и словно не мог надышаться холодным воздухом родимой земли. Всматривался в очертания уходящей береговой линии, в очертания гор и не мог насмотреться. Мужская половина сняла шапки, фуражки и папахи, обнажив и склонив головы. Многие вздыхали и, тихо шепча, клали на себя крестное знамение. У Юлии кровь от лица отлила, она побледнела и осунулась. Не только у женщин, но и многих мужчин на глазах были слезы. Да, отныне этих людей ждала неопределенная, новая, сложная жизнь на чужбине. Они уходили в неизвестность. Между ними и их родной землей словно образовалась глубокая расселина. С каждой минутой она все более росла и скоро превратилась в пропасть…
Вдруг вестовой, указывая перстом в сторону причала, с удивлением в голосе воскликнул:
– Гляди-ко, Николай Николаич, серый твой под седлом прямо-таки с пристани в воду маханул и за нами плыветь!
– Да не может быть! – воскликнул подъесаул. – Что ж ты, Иваныч, не привязал его!?
– Да привязывал я, вашбродь! Отвязался ен.
– Э-эх, сгинеть таперь животина! Никто ведь не приведеть до берегу, – промолвил один из казаков, стоявших рядом и всматривающихся туда, куда указал вестовой.
– Хоть сигай в воду да плыви выручать! – вновь промолвил кто-то из казаков.
– Прыгай, выручай! Тя красные быстро достануть вместях с конем и обсушать у стенки, – злобновато сказал еще один.
– Што ж исделать, Николаич? Замучается конь! Ведь буить плыть, покеда не… Што делать-то? – с болью причитал вестовой.