Гражданская война. Миссия России - Дмитрий Абрамов

Фрунзе первоначально планировал нанести главный удар на Чонгарском направлении, используя поддержку Азовской военной флотилии красных с моря. Однако из-за рано установившегося льда на Азовском море командующему Южным фронтом пришлось перенести главный удар на Перекопское направление. Здесь должны были наступать 6-я армия командарма Корка, Первая и Вторая Конные армии. Через Чонгар и по Арабатской Стрелке намечалось нанесение вспомогательных ударов.

В ночь на 8 ноября Южный фронт Красной армии под общим командованием М. В. Фрунзе начал генеральное наступление, целью которого было взятие Перекопа, Чонгара и прорыв в Крым. В наступлении были задействованы части Первой и Второй Конных армий, 6-й армии, 51-я дивизия Блюхера и армия Нестора Махно, вновь переметнувшегося на сторону РККА. И красные показали, на что способен русский солдат, даже с красной звездой на фуражке или красной лентой на папахе. В ту же ночь на 8 ноября при сильном ветре и морозе в 11–12 градусов тысячи солдат ударной группы 6-й армии вошли в воды Сиваша – Гнилого моря. Красноармейцы шли по грудь в вонючей, черной, ледяной жиже. Они тащили на плечах винтовки, ленты и цинки с патронами, гранаты. На плотиках и плотах везли пулеметы, орудия, снаряды. Из сил выбивались кони, цепляясь кованными копытами за скользкое, болотистое дно Сиваша. Но люди упрямо шли вперед туда, где у противника была слабая оборона, где враг не ждал их. Той темной, страшной и судьбоносной ночью солдаты Красной армии прошли по дну Гнилого моря восемь-десять верст. Но именно этот ночной переход по смрадному Сивашу решил судьбу белого Крыма. Многие не дошли до берега – оторвались от проводников, затерялись, утонули в пучине, замерзли на лютом холодном ветре. Другие уже близ берега легли под пулеметными очередями всполошившегося, не ожидавшего здесь атаки противника. Но днем бойцы ударной группы 6-й армии прочно овладели слабо укрепленным Литовским полуостровом. А вот фронтальная атака Турецкого вала успеха не имела…

Ноги в стременах, руки, державшие конский повод, стыли от мороза и ледяного ветра. Зуб на зуб не попадал. Спасали только несколько глотков спирту, и то на первые полчаса, а потом становилось еще холодней. Страшно хотелось есть и спать. Но люди терпели и знали, что, как только они остановятся, их спешат и бросят в штыковую. Полк рысью шел к Перекопу всю ночь. Командование явно торопилось, гнало казаков латать дыры, понимая, что красные уже навалились на Турецкий вал всей силой своих орудий, пулеметов, бронемашин и аэропланов. Да, теперь их авиация господствовала в воздухе. Но ночь спасала и укрывала казаков от их воздушных атак. Первый снег припорошил и высветлил темные дороги. На лиманах и озерцах встал первый лед, отражавший вспышки орудийных залпов. А вся северная часть степного горизонта пылала сполохами. Воздух гудел от беспрерывного артиллерийского боя и грома.

Николай Туроверов, упрямо стиснув зубы, сжимал темляк шашки правой рукой, а в его хмельной от спирта голове, как сполохи орудийных залпов, рождались новые стихи. Он еще не знал, что только спустя четверо суток после страшного, смертного боя у Турецкого вала, после тяжелого стремительного отхода на юг, он запишет, точнее, набросает только первые строфы своего будущего «Перекопа», и только спустя восемь лет русская эмиграция прочтет строки, вещающие о последнем, грозном, смертельном сражении за Белую Россию:

1

Сильней в стремёнах стыли ноги,И мерзла с поводом рука.Всю ночь шли рысью без дорогиС душой травимого волка.Искрился лед отсветом блескаКоротких вспышек батарей,И от Днепра до ГеническаСтояло зарево огней.Кто завтра жребий смертный вынет,Чей будет труп в снегу лежать?Молись, молись о дальнем сынеПеред святой иконой, мать!

2

Нас было мало, слишком мало.От вражьих толп темнела даль;Но твердым блеском засверкалаИз ножен вынутая сталь.Последних пламенных порывовБыла исполнена душа,В железном грохоте разрывовВскипали воды Сиваша.И ждали все, внимая знаку,И подан был знакомый знак…Полк шел в последнюю атаку,Венчая путь своих атак.

3

Забыть ли, как на снегу сбитомПоследний раз рубил казак,Как под размашистым копытомЗвенел промерзлый солончак,И как минутная победаШвырнула нас через окоп,И храп коней, и крик соседа,И кровью залитый сугроб.Но нас ли помнила Европа,И кто в нас верил, кто нас знал,Когда над валом ПерекопаОрды вставал девятый вал…

Взять Турецкий вал красные смогли только после второго приступа. Взяли его потому, что на Литовском – в тылу белых – у Турецкого вала уже дралась их поредевшая, но отважная группировка. Белые отступили, но их отступление было похоже на маневр раненого, загнанного волка. Отступая, они огрызались и переходили в яростные контратаки.

В боях за Крым 11 ноября в районе Карповой Балки (северо-восточнее оз. Красное) при сближении с атакующей конницей генерала Барбовича части Второй Конной и армии Нестора Махно внезапно выдвинули прикрытые до этого кавалерийским строем 150 пулеметных тачанок. Те шквалом огня смели передние ряды конницы противника и заставили ее остатки повернуть назад.

В тот же день Реввоенсовет Южного фронта по радио обратился к правителю Крыма с предложением «немедленно прекратить борьбу и положить оружие» с «гарантиями» амнистии «…по всем проступкам, связанным с гражданской борьбой». П. Н. Врангель ответа М. В. Фрунзе не дал. От личного состава Русской армии Врангель скрыл содержание этого радиообращения, приказав закрыть все радиостанции, кроме одной, обслуживаемой офицерами. Отсутствие ответа позволило впоследствии советской стороне утверждать, что предложение об амнистии формально было аннулировано.

12 ноября части РККА после тяжелого боя овладели Ишуньской укрепленной линией. Следом заслоны белых были сбиты на Чонгаре и на Арабатской Стрелке. Только после этого части Русской армии начали отходить к портовым городам на Южном берегу Крыма. Тогда в Крым для окончательного разгрома белых были введены фронтовые войска второго эшелона. Однако упорные бои за Ишунь позволили основной части Русской армии оторваться от преследователей на один-два перехода.

Старый седобородый татарин-аксакал, сидевший, поджав ноги, на низенькой маленькой скамейке под навесом возле своего каменного дома, крытого черепицей, пил горячий кофе из небольшой пиалы, щурил глаза от восходящего над ущельем солнца и с удовольствием причмокивал. Утреннее солнце, взошедшее над холодной, каменной котловиной, радовало глаз и медленно согревало свежий, приятный для дыхания воздух. В городе давно уже не было ни белых, ни красных аскеров.

«Иншаллах!» – подумал татарин.

Война никак не пугала и не заявляла о себе. Кони, быки и коровы в его хозяйстве были целы. Белые забрали только пол-отары овец, и за то заплатили старыми бумажными деньгами. Вдруг конский галоп на улице нарушил утреннюю тишину. Старик приподнялся с сиденья, вытянул шею и поверх каменной ограды увидел двух казаков, во весь опор летевших вверх по главной улице Бахчисарая. Долго, сколько позволяла улица, провожал он их удивленным взглядом.

Казаки остановили коней возле дворца Крымских Гиреев. Спешились. Один из них – запорошенный дорожной пылью подъесаул – решительно подошел к притворенным воротам дворца и с силой толкнул правую створу. Створа, скрипнув, открылась, пропуская казака на дворцовую площадь.

– Ну, ни души! Ни в городе, ни во дворце никого. Как вымерло все! – произнес подъесаул.

– Дак рано ишо, Николай Николаич! – молвил вестовой. – Да и татаре местныя народ ни военный, попрятались, поди, по сараям и саклям своим!

– Эх, Иваныч, знал бы ты, как они лет двести-триста назад воевали. Спасу от них России не было, – отвечал Туроверов, ибо это был он…

– И чо ты, вашбродь, потерял в энтом Бахчисарае. Бечь надоть. Красныя ужо-т на хвост наступають. А ты ж, поди, дай ему дворец поглядеть в последний раз! Да пропади он пропадом, еже ли за него пулю схлопочешь! – негромко ворчал вестовой.

– Не причитай, казак. Да коней не привязывай, веди в поводу. Того гляди – красные недалече, – отвечал Туроверов, проходя уже по площади и махнув рукой вестовому.

– Ну, хоть бы одна живая душа нашлась! Ни одного смотрителя, ни одного сторожа! Все разбежались. Благо татары сами не воруют и других за воровство сурово наказуют, – на ходу говорил подъесаул, проходя по площади направо.

Когда он, миновав здание Дивана, прошел во внутренний дворик, ему почудилось, что из одного окна в здании гарема его словно окликнул кто-то женским голосом и там – внутри, за окном – будто бы мелькнула чья-то тень. Николай остановился, присмотрелся, прислушался. Вокруг и в здании явно не было ни одной души.