Багдад до востребования - Хаим Калин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Талызин вновь заморгал, после чего потряс головой – фантасмагория испарилась. То же машбюро, те же «Адлеры» на столах и тот же «ромб», правда, чуть закруглившийся – смотрится уже как поплавок, подхваченный течением авантюры, но едва одушевленный.
– Могу чем-то помочь, Виктор Викторович? – как бы случайно вырвалось у Семена Петровича. На самом деле ему давно хотелось броситься к Посувалюку и залипшее человеческое начало в нем растормошить – когда отхлестав «ромб-паляницу», а когда по-дружески обняв.
«Поплавок» в очередной раз сподобился в «ромб» – на Семена Петровича, экспедитора «похоронки», воззрились безумные глаза.
– Давайте, прогуляемся, – чуть подумав, предложил Талызин.
Посувалюк слегка просветлел, словно выказывая, что не прочь присоединиться к моциону, но вскоре стал рассеянно переводить взгляд с футляра заколки на «Экспансию».
Тут Семена Петровича настигло: коль «гостинцы» – в поле внимания посла, морально – он в орбите заговора. Осознает Чрезвычайный и Полномочный это или нет, не столь уж важно. Главное, не просмптривается и намека на протест с момента его знакомства с подметным жанром.
Талызин резко шагнул к столу, пробудив у посла защитный рефлекс – тот с опаской начал приподниматься. Между тем физически контактировать с послом у гонца дурных вестей и в мыслях не было. Как рачительный, хваткий хозяйственник, в правилах которого – порядок на подмандатной территории, он не мог допустить, чтобы «гостинцы», аукнувшиеся у посла душевными волдырями, банально затерялись.
У стола Семен Петрович согнулся и с шумом выдвинул средний ящик. Увидев, что тот забит бумагами, призадумался на мгновение. После чего извлек треть стопки и переместил на столешницу. Поддев ладонью остаток фолианта, просунул под него «Экспансию» и футляр. Захлопнул ящик. Выпрямившись, кивнул Посувалюку на дверь. Хотел было двинуться на выход, когда сообразил, что, «укрывшись» эскортом, он нейтрализует служебный раж «инквизиции в тапках». Да и дверь, через которую он проник в посольство, скорее всего, заперта, хоть и не припоминалось ему, замыкал ее Посувалюк или нет.
Между тем покинул Талызин посольство намного проще, чем в него проник. В лобби – пусто, притом что из правого крыла здания доносились звуки какой-то жизни. К тому же, вскочив как ошпаренный, Посувалюк, словно проснувшийся локомотив, буквально протащил его до самых ворот. Семен Петрович едва за ним поспевал. Не сулил проблем и выход – в замке входной двери торчал ключ.
У ворот Посувалюк остановился и, чуть вытянув шею, выказывал угодливую пытливость. Сбитый с толку недавним рывком посла из машбюро, Семен Петрович в первые мгновения послание даже не разобрал. Собственно, что не договорено? Но тут вспомнил, что именно он приглашал посла выйти наружу, прежде упомянув дружеское плечо.
«Верно, но пригожусь чем? – цапался с самим собой Талызин. – Отпустить грехи, напутствовать на измену отчизне, свою уже совершив? Было, конечно, жаль беднягу, но больше противно. Вот и вырвалось, дабы расквитаться с оброком, обдавшем на финише амбре, словно из нужника узловой. Кроме того, чем фигуре большой политики может поспособствовать случайно приблудившаяся, завшивленная овца?»
Немая сцена затягивалась: полпред тянул шею, а гонец дурных вестей прятал взгляд, будто конфузясь. Наконец Талызин исподлобья виновато взглянул на Посувалюка, сообщая взором: мне пора. Вытащил руки из карманов и секунду-другую раздумывал, уместно ли подать руку. Хмыкнул про себя: «Дезертир – истопнику судилища, где место припасено обоим…» Изготовился было сказать «Прощайте», когда услышал:
– Кто они, Семен Петрович?
Талызин потряс головой, словно не расслышал или нуждается в разъяснениях.
– Те, кто вас послал, – огорошил наледью в голосе посол, вдруг обретя сановный лик.
– Признаться, удивили вы меня, Виктор Викторович, – простецки почесав за ухом, откликнулся Талызин. – Хотя не так вы, как те самые «те», естественную любознательность у получателя не предусмотрев. В своих наставлениях, разумеется… Правда, это мало что меняет. Если как на духу, они сами не представились…
– Вы кажетесь мне умным и, что немаловажно для момента, порядочным человеком… – то ли взывал к неким ценностям, то ли провоцировал посол.
Талызин нахмурился и пару раз повел левым плечом, будто разминая.
Между тем встряхивал он не мышцы, а представления о мире, в котором некогда с интересом жил, но однажды себя потерял. Причем, вдруг приоткрылось, отнюдь не в результате семейной драмы, а оттого, что сущее неизбывно дисгармонично, нет в нем ни справедливости, ни верховной истины, ни добра, коль даже НИИ таковых субстанций не существует. А царствует грызня эгоизмов, многоликая, раскраиваемая под заказ правда, произвол аппетитов, то бишь, низменное, биологическое. И если бы не навязанный природой инстинкт самосохранения, то давно бы он оставил этот мир по-английски – с его устойчивой культурой лжи, самообмана, тупиковых, навязываемых по праву сильного идей.
Казалось бы, кто ближе? Соотечественник и фактический собрат по несчастью или международный синдикат костоправов, взявший в заложники близких? То-то и оно, что не сказать! Посол – полпред нации, раболепно, под гул оваций возведшей ГУЛАГ, общности, родством с которой сегодня просто непорядочно гордиться. Да и вряд ли он жертва, очень похоже, замаран по самые уши, если родиной не торганул. Словом, один другого стоят. Так что самое разумное – смотать удочки, пока не поздно…
Семен Петрович шагнул к выходу и, нажав на ручку, потащил металлическую дверь на себя. Заперто, но не беда. Поверни лишь ключ, и кукурузник-развалюха, выбравшийся из пике, возьмет курс на посадку, пусть видимость нулевая…
– Семен Петрович! – окликнул Талызина посол. – Дивлюсь тому, как держитесь, завидно даже. Но хотелось бы напомнить: статью за измену Родине в УК СССР никто не отменял. О смягчающих это я…
«Чья бы корова мычала…» – обронил про себя Талызин, поворачивая ключ. Вдруг резво обернулся, явив физиономию, синонимичную подспудному отклику.
Посувалюк глуповато улыбнулся, будто осознав, что брякнул не то, и вновь раскатал паляницу.
– Знаете, что, Виктор Викторович, – принял позу обличителя Талызин. – Я это замусоленное кем попало «родина» за свою жизнь наслышался больше, чем, скажем «спать»! Вот такие, как вы, и выдавили из нее душу, превратив в нечто глухонемое, а скорее, мертвечину, раздираемую стервятниками всех мастей. Это, во-первых. А во-вторых, если бы той самой несть числа поруганной родине в данном контексте хоть что-либо угрожало, вы бы меня здесь не встретили!
– А вы откуда знаете, что ей полезно, а что нет? – встрял посол, указывая инженеришке на его место.
Семен Петрович застыл на мгновение, после чего озадачился. Казалось, сражен чем-то очевидным, прохлопанным по страшному недоразумению.
Словно
