Князь из десантуры - Тимур Максютов

Но сейчас любимый полководец Чингисхана был вне себя. Смял и бросил бесценный кубок – только смарагды брызнули по углам. Пинками выгнал из шатра слуг. Тяжело дыша, переспросил:

– Как ты сказал, кыпчак?! Отказали в союзе, потому что мы недостойны их внимания?

Азамат склонил голову:

– Да, но я сказал иными словами, чтобы не повторять гнусное шакалье тявканье и не оскорблять твоих ушей. Всё в этом свитке, подписанном их царём.

Темник кинул пергамент переводчику:

– Читай!

Толмач дрожащими руками развернул письмо, написанное учёным арабом под диктовку Дмитрия. Увидев первые же слова, от испуга начал заикаться, пропуская самое грубое, но всё равно получалось чудовищно оскорбительно. Когда заканчивал читать – боялся поднять глаза, уверенный, что его немедленно казнят.

– «…а вы-вы-ваш поганый Чингис, ошибочно прозванный “ханом”, выпавший из-под хвоста больной паршой овцы, пусть впредь не смеет беспокоить меня, великого царя Булгара. И-и-иначе я пошлю мою младшую дочь, и она своим крохотным сапожком раздавит всё ваше дурное племя. 620-й год хиджры, город Биляр. Солнцеподобный властитель Булгара, царь царей, верный раб Пророка (мир ему) Габдулла Чельбир».

– Во-о-н! – заорал Субэдэй, швыряя в спину убегающего толмача всё, что попадалось под руку.

Темник схватил нефритовую китайскую чашу, выхлебал кумыс. Бросил чашу под ноги и разбил каблуком. Наконец, подал голос Джэбэ:

– Что ещё, мой нукер Азамат? Какие дурные вести ты не успел сообщить?

– Русичи во главе с Солнечным Багатуром напали на нас в Добрише, убили тысячника Цырена и многих воинов. Я смог бежать к булгарской границе, попросил помощи, чтобы наказать этих взбесившихся рабов. Но надо мной стали надсмехаться, не оказывали мне почестей, достойных посла Великого Хана. Мне плевали в лицо, швыряли гнилую требуху, крича: «Жри, монгольский шакал, ваш народ достоин только падали». А потом передали мне это письмо и велели убираться. Поверь, этот позор был страшнее смерти, и я не раз порывался броситься на порочащих имя Океан-хана и перегрызть им горло, но сдержался с огромным трудом. Чтобы прийти сюда и рассказать вам, Субэдей и Джэбэ, как всё было на самом деле.

Азамат опустился на колени и продолжил:

– Я не выполнил поручение, привёз дурные вести. Я достоин смерти за это, и покоряюсь вашему решению.

– Встань, кыпчак, – пробурчал Субэдей, – ты сделал всё, что мог. Назначаю тебя тысячником, возьмёшь под команду три тысячи своих земляков. Твой отряд пойдёт первым и будет разведывать дорогу. Клянусь, не пройдёт и месяца, когда я велю содрать кожу с булгарского наглеца и прибить к воротам его горящей столицы. Мир содрогнётся от моей мести и навсегда забудет, что существовали эти выродки! А потом придёт черёд страны Русь. Иди. Ты достоин отдыха после трудного пути.

Азамат с достоинством поблагодарил и попятился к выходу из шатра, сдерживая торжествующую улыбку. Неужели всё вышло так, как задумывал Дмитрий?

– Постой, – тихо сказал Джэбэ. Кыпчак замер, чувствуя, как похолодел желудок.

– Что будем делать с взбунтовавшимися русичами, Субэдей? – спросил темник.

– Как обычно. Город сжечь, мужчин убить, женщин продать в рабство.

– И кого пошлём?

– Если мне позволят, то я готов исполнить этот приказ, – произнёс Азамат, – дорогу в Добриш я знаю.

Субэдей не согласился:

– Ты будешь полезнее, когда пойдёшь впереди нашего войска на Булгар. А наказать русичей пошлём Плоскиню. Ему нравится убивать единоверцев, и можно быть уверенным, что никто не уйдёт живым.

Кыпчак молча кивнул, вышел из шатра. Подозвал одного из своих половцев, которому полностью доверял.

– Немедленно в седло, возьми двух подменных коней и скачи в Добриш. Запрещаю тебе спать, есть, умирать, пока не доберёшься до города. Скажешь княжне Анастасии: пусть ждёт нападения бродников Плоскини. И подготовит встречу.

Из записей репатрианта Ярилова А. К.

вагон первого класса поезда «Берлин – Москва»,

25 сентября 1924 года

…чудом сохранился с довоенных времён. Бронзовые ручки, начищенная медь, ковры и занавески – этот пульман плыл в ночи, словно случайно уцелевший после кораблекрушения драгоценный сундук. Совершенно неуместный среди обломков мачт, разбитых досок и раздувшихся трупов.

И вагонный проводник был таким же обломком «ранешней жизни». Каким-то неистребимым холуйским чутьём разглядел во мне происхождение, несколько раз порывался обозвать «вашим благородием» и всячески выказывал пиетет. К Левинзону же этот усатый динозавр Императорского железнодорожного ведомства был почтителен, но сух. Маленький комиссар сразу заметил эту разницу в отношении и страшно злился; меня же происходящее скорее забавляло.

За окнами черепичные крыши фольварков сменили привисленские пейзажи; Польша вновь, спустя сто пятьдесят лет после разделов, обустраивала собственную страну. Левинзон был необычайно возбуждён, потирал крохотные ручки, угощал меня чудом найденным шустовским коньяком – словом, торжествовал.

– Эх, каких дел мы теперь наворотим, Александр свет Константинович! Загоним человечество в коммунистическое счастье яростным натиском пролетарских батальонов! Подумать только: достаточно одного кавалерийского корпуса с бронеавтомобилями и аэропланами, чтобы перевернуть всю историю вверх дном! Надо лишь определиться: начинать с древнеримской империи? Я бы выбрал египетских фараонов, с детства чешутся кулаки на этих зажравшихся рабовладельцев, измучивших самый достойный народ древности. Но слишком далёк путь из украинских степей в Египет. Хватит ли нам топлива и прочих воинских припасов? Конечно, несколько пароходов решили бы эту проблему, но как из местности, где открывается портал, доставить суда к Азовскому морю? Или же… Что, если взять с собой рельсы, паровозы, нужные механизмы и станки? Проложить путь к месту, где нынче Мариуполь. Построить там верфи. Это архиверная мысль!

Левинзон начал вышагивать по тесному купе и возбуждённо хлопать себя по ляжкам, выкрикивая:

– Отлично! Имея флот, мы в итоге сможем добраться и до древней Америки, свергнуть ацтекских кровавых императоров!

Я не смог сдержать язвительности:

– Попридержите пароходы, Левинзон. Портал имеет ограничения по пропуску людей и предметов. Это мне известно точно. Десяток человек на конях и минимум запасов.

Комиссар неимоверно огорчился. Расстроенный, сел, наконец на своё место, горько вздохнул и начал мне пенять:

– Что же вы не сказали заранее? Моя докладная записка о проекте уже рассмотрена на самом верху и одобрена. Как же я теперь буду объясняться перед начальством?

Он качал головой с таким видом, будто я лично виноват в недостаточных возможностях портала. На меня вдруг накатило раздражение и тоска; когда он начал выспрашивать подробности перехода в прошлое, который произошёл весной двадцатого года, я угрюмо молчал. Наконец, зло заметил:

– С какого перепугу вы уверились, что у ваших безумных идей вообще есть шансы на успех? Ведь миссия отца Василия провалилась, а этот человек был несгибаем и упрям. У него, конечно, не имелось бронеавтомобилей и убийц в будёновках, но зато была настоящая вера и глубоко продуманный план – обратить в православие предков Чингисхана.

Левинзон кивнул:

– Мне это известно. Мы давно следили за вашими друзьями: среди них были наши агенты. Да и ваши записи я читал. Чего вы хмуритесь? Это всего лишь моя работа и часть договорённости с доктором Думкопфом. Это я подкинул херру идею уговорить вас писать воспоминания, чтобы воссоздать картину событий.

– Гнусный шпион!

Я едва сдержался, чтобы не проломить ему голову – лишь мысль о безопасности Аси и сына остановила меня.

– Да ладно, остыньте. Вам уже пора смириться с мыслью, что у вас нет иного выбора, кроме сотрудничества. Лучше скажите, отчего вы решили, будто миссия отца Василия провалилась?

– Достаточно посмотреть на вас и на то, что вы сотворили с Россией. Как издевалась над моей родиной вся её история последнюю тысячу лет. И до монголов, и после. Наши правители словно на подбор – легендарные цари Гнидасы, ухитряющиеся превратить в кровавое дерьмо всё, к чему прикасаются.

– Странно, я считал вас убеждённым монархистом.

– Я – убеждённый патриот. А патриотизм подразумевает любовь к отечеству, а отнюдь не к властям.

Левинзон хлопнул себя по несуществующей кобуре и сказал:

– А вы ведь совсем не правы. Скажите, какую веру исповедовал Чингисхан и его приближённые?