Я умер вчера - Александра Маринина

– Отчего же не высказал? – улыбнулась Татьяна.

– Вот, высказываю. А вообще ты, Танька, молодец. И на хрена ты тут корячишься, хотел бы я знать? Сидела бы дома и книжки писала. И тебе удовольствие, и людям радость.

– Не знаю, Ваня. Когда столько лет ходишь в погонах, не так просто их разом взять и снять. Страшно.

– Да тебе-то чего бояться? У тебя муж, говорят, огромные деньги зашибает.

– Врут, Ваня. Деньги хорошие, но не огромные. Все, что было, угрохали на переезд и на ремонт.

Выйдя на улицу, она хотела было взять такси, чтобы доехать до дома, но передумала и пошла в метро. Нечего деньги почем зря тратить, новая книга еще не дописана и неизвестно, когда она сможет ее закончить, а семейный бюджет – штука не безразмерная. В конце концов, не очень-то она и устала.

Пересаживаясь на свою ветку и идя по длинному подземному переходу, она в очередной раз отметила огромное количество нищих и калек, просящих милостыню. Татьяна никогда не подавала милостыню, и вовсе не из жадности, а из инстинктивной боязни быть обманутой. Она слишком хорошо знала, в какие группы и бригады на самом деле организованы такие вот «нищие». И женщина, стоящая в позе молчаливой скорби с картонной табличкой в руках, извещающей прохожих, что ей не на что похоронить дочь, не вызывала у Татьяны сочувствия уже по одному тому, что женщину эту она видела по крайней мере на четырех разных станциях в течение двух месяцев. Что же она, два месяца тело из морга не забирала? Что-то слабо верится.

Очередная нищенка, сидящая на полу в окружении троих чумазых ребятишек, протянула ей руку. Татьяна молча прошла мимо, но в этот момент откуда-то из-за спины раздался визгливый голос:

– Как не стыдно! Такие деньжищи гребет, а нищим детям копейку пожалела! Смотрите, люди добрые, на эту писательницу! Во отъелась на своих гонорарах, глаза жиром заплыли, а на прокорм детишек малолетних денег не дает! Стыдоба!

Татьяна в изумлении обернулась и увидела тетку лет пятидесяти, худую, с испитым морщинистым лицом и бешено сверкающими глазами. Тетка тыкала в Татьяну трясущимся пальцем, привлекая внимание спешащих мимо людей. Народ стал оглядываться на них.

– Чего глядишь? – не унималась тетка, подходя вплотную к Татьяне. – Доставай кошелек и плати, если в тебе совесть есть. Небось по пятьдесят тысяч долларов-то получать – кошелек охотно открываешь, а как на детишек маленьких да голодных – так тебе жалко? У, бесстыжая корова!

Вокруг них стали останавливаться. Татьяна даже услышала краем уха чей-то шепот:

– Смотри, Томилина. Ну да, та самая, которая детективы пишет. Да точно, точно она, у нас на работе все ее читают, а там на всех книжках фотография. Надо же, неужели правда, что она такие деньги получает?

В воздухе явственно запахло скандалом.

– Товарищи, вызовите, пожалуйста, «Скорую помощь», – громко и четко произнесла Татьяна. – У женщины острое психическое расстройство, у нее галлюцинации. И не пускайте ее на платформу, а то под поезд попадет.

С этими словами она повернулась и спокойно пошла дальше. Сердце колотилось, дыхание останавливалось, ей хотелось присесть, но она шла по длинному переходу, изо всех сил стараясь справиться с собой. Сначала было просто противно. Ну, подумаешь, узнала ее какая-то сумасшедшая и разоралась в общественном месте. Всякое бывает. Но что за бред насчет пятидесяти тысяч долларов? Таких денег Татьяна сроду в руках не держала, только, может быть, когда продавала питерскую квартиру.

Ей довольно быстро удалось взять себя в руки и успокоиться. Ну что такого страшного произошло? Ничего. Ровным счетом ничего. Конечно, неприятно, когда тебя публично оскорбляют, громко называя жирной бесстыжей коровой на глазах у десятков людей, но это можно пережить.

Сердце все-таки начало болеть, и от метро до своего новостроечного дома Татьяне пришлось взять машину, чтобы не рисковать. Войдя в квартиру, она в первый момент удивилась тому, что не слышит Ирочкиного веселого голоса и не чувствует привычного запаха вкусной стряпни, но уже в следующую секунду вспомнила, что Ира на целый день убыла развлекаться со своим кавалером. Накапав себе валокордина, она прилегла на диван в гостиной в надежде немного вздремнуть, но сна не было. Минут через двадцать Татьяна встала, завернулась в теплый клетчатый плед и разложила на столе принесенные с собой записи колдуньи Инессы. У нее не было какой-то определенной цели, просто где-то в глубинах сознания шевелилась мысль: материалы – ключи. Мысль появилась по дороге от дома Пашковой до метро «Лубянка» и с тех пор не давала Татьяне покоя.

Около восьми вечера позвонил Стасов и предупредил, что придет не скоро.

– Ужинайте без меня, девочки, – сказал он, – а я смотаюсь к Лиле, чтобы она больше не плакала по всяким глупым поводам.

– Конечно, поезжай, – согласилась Татьяна. – Я тебя подожду с ужином.

– Ни в коем случае. Ты должна соблюдать режим питания. Скажи Ире, что я велел садиться за стол строго по расписанию.

– Ничего у тебя не выйдет, диктатор, – засмеялась она. – Иры нет, так что командовать некому.

– Как это нет? А где она?

– На свидании.

– С этим «Бентли-Континенталем»?

– С ним самым. Поезжай, Стасов, и ни о чем не беспокойся.

Ей предстоял долгий одинокий вечер, каких давно уже не случалось в ее жизни. Там, в Питере, у Ирины постоянно бывали какие-нибудь романы, и вечерами она частенько убегала то на свидание, то к подругам. Но с тех пор, как они переехали в Москву, Ира обычно сидела по вечерам дома. А если ее не было, то был Стасов.

Что ж, семейного ужина сегодня не получится, Стасова, наверное, покормит Маргарита, и он вернется сытым, Ира же поужинает в обществе своего «Бентли». Татьяна открыла холодильник, вытащила, в соответствии с данными утром указаниями родственницы, блинчики с творогом и банку сметаны. Поставив на огонь сковороду, она налила в ковшик топленого молока, которое очень любила, и отрезала большой кусок мягкого бородинского хлеба. Ира еще велела, кажется, съесть салат из капусты, но это Татьяна решила проигнорировать. Капуста подождет до завтра.

Покончив с ужином, она вернулась к записям Пашковой. Читала их подряд, совершенно бесцельно, надеясь на то, что какое-то слово или фраза бросится в глаза. Не случайно ведь мысль «записи – ключи» появилась в голове, что-то в памяти сохранилось и подает сигнал.

За окном начало смеркаться, когда Татьяна нашла то, что искала. Записи Пашковой о человеке, по-видимому, художнике или скульпторе, который хотел избавиться от навязчивого образа сломанной руки. «Жалобы на то, что без этого образа произведение, на его взгляд, не выглядит законченным, а все критики в один голос утверждают, что он уже излишний, что это повтор. Р. и сам понимает, что повторяется, но не может испытать творческого удовлетворения, пока не воплотит образ. Первый сеанс – общее знакомство и погружение до событий трехлетней давности. Результата нет. Второй сеанс – погружение примерно на 10 – 12 лет. Похоже, была суицидальная попытка, которую Р. отрицает. Третий сеанс – суицидальная попытка подтвердилась, но Р. по-прежнему ее отрицает. Пока не пойму, почему, двигаться дальше нельзя».

«Р.» в записях Пашковой означало «Рафаэль» – именно это имя дала она неведомому клиенту для «контакта с высшими силами», именно это имя стояло сверху на листе с записями.

Тяжело поднявшись с мягкого дивана и придерживая одной рукой плед, который так и норовил соскользнуть с плеч, Татьяна подошла к книжным полкам. Где-то здесь стоят книги по искусству и альбомы с репродукциями. Она точно помнила, что в этих альбомах видела картины, в которых присутствовал образ «сломанной руки». Поиски увенчались успехом. Вот они, репродукции картин художника Фролова. Да, смысл его жалоб теперь Татьяне понятен. Действительно, в каждой картине либо изломанная ветка дерева, либо безжизненно повисшая рука, либо цветы со сломанными стеблями. Хоть в мелочи, но пресловутый образ обязательно есть.

Значит, Фролов. Народный художник России, личность известная. И ходил к банальной колдунье? Что-то не вяжется. Хотя творческие личности – люди неординарные, богемные, и поступки их непредсказуемы. Ведь есть же модные художники и поэты, которые зарабатывают очень много, а носят не костюмы от Кардена, а старые, затертые джинсы и свитера с порванными локтями. И вовсе не от скупости, а потому что они «так самоощущаются».

Она посмотрела на часы – справки наводить уже поздно, одиннадцатый час. Ладно, Фролов никуда не денется до завтра. Аккуратно собрав разбросанные по столу записи в большой коричневый конверт, Татьяна достала толстую папку с рукописью недописанной книги. Пора браться за ум и работать над повестью. А она даже не помнит, что написано в начале. Надо все перечитать и садиться дописывать.

Стасов вернулся около полуночи, и был он непривычно молчаливым и притихшим.