Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820 - Александр Александров

— Хотя бы Бакунина и актрисочка…

— И не только они! — рассмеялся во все горло Пушкин, показывая свои большие белые зубы.

Пущин покачал головой.

— Ваня, нет ничего малодушней порока, когда нападают на него с нерешительностью. Гони двугривенный! А проповеди оставь для дам! Они хороши, если ты хочешь кого-нибудь соблазнить.

Глава четырнадцатая,

в которой имеет быть публичное испытание воспитанников первого приема, Сергей Львович Пушкин ищет попутчика в Царское Село, Батюшков тоскует и мечтает об Италии, а великий Державин прибывает на экзамен, чтобы послушать лицеистов, но первым делом ищет нужник. — 22 декабря 1814 года — 8 января 1815 года.

Перед самым Рождеством Сергею Львовичу сказали, что в приложении к «Санкт-Петербургским ведомостям» помещено объявление об экзамене в Царскосельском Лицее. Он послал Никиту купить его в ближайшую книжную лавку и с наслаждением перечитывал несколько раз: «Императорский Царскосельский Лицей имеет честь уведомить, что 4 и 8 числ будущего января месяца, от 10 часов утра до 3 пополудни имеет быть в оном публичное испытание воспитанников первого приема по случаю перевода их из младшего в старший возраст».

— Надежда Осиповна, — вздыхал он за завтраком, откладывая газету в сторону. — Ты послушай — музыка! «По случаю перевода их из младшего в старший возраст». Это — наш Александр! Вот мы с тобой и дожили! Надо ехать на экзамен.

— Хорошо бы найти тебе попутчика, — посоветовала Надежда Осиповна. — На извозчика мы поиздержали б вдвое меньше.

— А ты разве не поедешь? — спросил Сергей Львович.

— Зачем? — прервала она разговор, отвернувшись, и Сергей Львович не стал его возобновлять, зная свою благоверную. Особа она была взбалмошная, сына своего старшего с детства не жаловала.

И Сергей Львович бросился искать попутчика по Петербургу. Первым делом он направился на набережную Фонтанки, в дом Министерства просвещения, где проживал в служебной квартире Александр Иванович Тургенев с братом Николаем, служащим в Министерстве финансов. Дом этот находился напротив печально известного Михайловского замка. Может быть, думал он, Александр Иванович поедет в Лицей по долгу службы, тогда карета и вовсе будет бесплатной. Однако Тургенева не оказалось дома, носиться за ним по Петербургу было бессмысленно, ибо Александр Иванович славился своей неукротимой энергией: он переезжал с визитами из одного дома в другой, ухитряясь исколесить за день весь город.

Тогда он решил наведаться к Константину Батюшкову в доме его тетушки Екатерины Федоровны Муравьевой, вдовы Михаила Никитича, его воспитателя и двоюродного дядюшки, находившемся всего через несколько домов от квартиры братьев Тургеневых. Тот был дома, тосковал, куксился и ехать отказался, сославшись на нездоровье.

— Говорят, Гаврила Романович будет, — сообщил Сергей Львович. — Что он скажет про стихи Александра?

Батюшков сидел в кресле, нахохлившись, как маленькая птичка, и при словах о Державине глазки его подернулись пеленой, как подергиваются глаза пленкой у больной или засыпающей птицы.

— Сейчас в Италии хорошо, — вздохнул он. — А в Петербурге плохо.

— Нет, отчего же, — сказал Сергей Львович. — Сегодня морозец, снег поскрипывает. Легче дышится.

— В Италии, я думаю, все-таки лучше, — снова сказал Батюшков. — А Петербург город дрянной!

Сергей Львович понял, что от него ничего не добьется, и попытался соблазнить на поездку Екатерину Федоровну, тетушку Батюшкова, которая вышла в гостиную. Но и она, сославшись на множество приглашений и на обязательные визиты, отказалась от поездки; так что пришлось на первый экзамен ему ехать самому. К счастью, ничего потеряно не было: там он узнал, что Державин будет на втором экзамене, восьмого числа, где сын его будет читать в присутствии великого поэта свое стихотворение. Сергей Львович выпросил у сына перебеленные стихи и увез с собой в Петербург, клятвенно пообещав ему, что никому до экзамена стихи не покажет, лишь порадует матушку, которая не сможет быть на экзамене по болезни. Сергей Львович и сам писал вирши, в основном французские, русские ему совсем не давались, никак не мог он вломить стих в размер. Братец его Василий Львович оказался мастеровитей.

В день экзамена по словесности под лестницей караулил прибытие великого поэта Державина воспитанник Лицея барон Дельвиг. Гости, среди которых были родственники, официальные лица и гусары квартировавшего в Царском Лейб-гусарского полка, давно прибыли, но экзамен не начинали, ждали запаздывавшего Державина. Иногда появлялся на лестнице кто-нибудь из преподавателей, чаще Кошанский (который хоть и был в долговременном отпуске, но прибыл на экзамен), и справлялся, нет ли генерала.

— Генерала нетуть! — исправно ответствовал швейцар, прикасаясь пальцами к треугольной шляпе.

Барон надеялся, что ему удастся первому увидеть Державина, и не обманулся. Открылась массивная дверь, и на пороге возник старый поэт-сановник в богатой шубе, крытой бархатом, и бобровой шапке, которого вел под руку приехавший с ним слуга. Он был довольно высокого роста, но слегка, по-старчески, горбился.

Державин остановился и на пороге постучал плисовыми сапогами друг о друга, сбивая снег, в это время подскочил швейцар, ловко подхватил на одну руку сброшенную царственным движением шубу, опередив нерасторопного слугу, чего поэт, впрочем, не заметил, другой рукой взял веничек, стоявший у входа, и обмел сапоги величавому барину.

Державин приехал в мундире, подпиравшем высоким воротником его старческий подбородок. Губы его тряслись вместе с головой. Дельвиг из-под лестницы завороженно глядел на легендарного старца, посетившего их обитель, потом наконец решился и выступил вперед с заготовленным обращением:

— Ваше высокопревосходительство, разрешите выразить великому поэту, написавшему «Водопад» и другие… Я… Я… — запнулся он, и слезы брызнули у него из глаз. — Позвольте поцеловать руку, написавшую великие строки… — Дельвиг потянулся к руке старца, но тот глянул на него мутноватыми старческими глазами, буркнул что-то, руку убрал за спину и обратился громко к швейцару, стоявшему навытяжку рядом:

— Где, братец, здесь нужник?

— Пожалте, пожалте! — склонился перед ним швейцар и повел за собой.

А сверху уже набегала толпа встречающих знатного гостя преподавателей и воспитанников.

Барон Дельвиг, постояв в сторонке, скромно ретировался.

Глава пятнадцатая,

в которой лицеисты держат публичный экзамен. — Выступление Горчакова. — Историческое чтение Пушкина. — Дядька Сазонов смывает пятна крови. — Державин хочет благословить Пушкина. — 8 января 1815 года.

За столом, покрытым красным сукном с золотой бахромой, собрались почетные гости Лицея. Переводной экзамен лицеистов из младшего в старший возраст был открытым для публики, и поэтому на нем, кроме официальных лиц, присутствовали родственники и знакомые лицеистов, царскосельская знать, близкая ко двору, лейб-гусары квартировавшего полка — поручик Молоствов, поручик граф Меллин, командир полка генерал-майор В. В. Левашов и даже полицмейстер Царского Села Бетхе.

Довольный Сергей Львович прибыл на экзамен с Александром Ивановичем Тургеневым, который сам заехал к нему с визитом после Нового года и договорился ехать на второе испытание. Он таял от счастья еще и потому, что благодаря Сергею Семеновичу Уварову, попечителю Санкт-Петербургского учебного округа, который тоже был здесь, отчасти по службе, отчасти и потому, что был зятем самого министра просвещения, Сергей Львович был приглашен на обед, который давал в честь завершения испытаний граф Алексей Кириллович Разумовский.

Первый экзамен, по Закону Божьему, логике, географии и истории, прошел 4 января вполне успешно для всех экзаменовавшихся. На втором экзамене присутствовали министр просвещения граф Разумовский и другие официальные лица. Поэт Державин в мундире с орденом сидел рядом с ректором Петербургской духовной академии тридцатидвухлетним Филаретом (Дроздовым). Старый поэт тихо подремывал, его совсем не интересовали латинский и французский языки, математика и физика…

Перед комиссией стоял воспитанник князь Горчаков и рассуждал. Говорил он, словно по писаному, легко, незаученно, как будто выношенные им самим, лились слова его речи. Ему нравилось, что здесь находится его отец, генерал-майор Михаил Алексеевич Горчаков, слушает его и, кажется, вполне одобряет его прилежание. Слушали и другие с интересом, одни — по должности, а старик Державин, к которому волей-неволей обращались взоры, все подремывал и клевал носом.

— У нас обыкновенно говорят: прекрасный дом, прекрасные книги, прекрасные развалины, прекрасные газеты. Что же такое сия красота, или изящность? Употребление языка, конечно, есть тиран; но надобно же быть какой-нибудь причине, почему одна вещь лучше, нежели другая, не зависит ли это от порядка, от гармонии, от приличия? Но какой порядок в развалинах? Какая гармония в дикости дебрей? — Горчаков обвел глазами зал. По залу прошелестел как будто легкий ропот, но это не сбило юного князя, он продолжал говорить, сам наслаждаясь легкостью, с которой ему это давалось. Князь вообще смолоду говорил легко, много и красиво, и сбить его было невозможно.