Марсианское диво - Алексей Корепанов

У Маклайна был выбор: или стрелять немедленно – или чуть позже. Добрые братья-марсиане давно бы уже пришли к «консервной банке» с букетами местных цветов. В первый же день. Если они этого не сделали, значит, были не добрыми и не братьями. Хотя, возможно, просто не могли высовывать нос за пределы Сфинкса.

Командир «Арго», не опуская пистолет, отступил к стене, чтобы держать в поле зрения и черные фигуры, и этого марсианского Эдварда Маклайна. Статуи по-прежнему неподвижно стояли у самой кромки, словно и впрямь были не более чем статуями, и взявшийся невесть откуда – из озера? – марсианин тоже не шевелился.

– Ну? – сказал Маклайн. – Будешь предъявлять мне претензии по поводу изъятия местного золотого запаса? Тогда это не ко мне – я просто выполняю свою работу. Все вопросы задавай нашему правительству. – Он говорил, чувствуя какую-то наигранность, неестественность своих слов, но не знал, какими другими словами можно заменить эти. – Где мои люди?.. Те, что прилетели сюда… Они живы?

– Спокойно, никто тебя не тронет, – повторил марсианин вместо ответа на вопросы, и губы его исправно шевелились. Он не менял позы и только слегка похлопывал себя ладонью по скрытому под древнеримской тогой колену. – Давай лучше я расскажу тебе про отца. Про то, что на самом деле произошло с ним во Вьетнаме.

Внутри у Маклайна будто разорвался снаряд, но внешне это никак не проявилось, и кисть его руки с пистолетом продолжала совершать равномерные движения вправо и влево, не упуская ни одной из пяти целей.

– Зачем? – спросил он, и голос все-таки выдал его состояние, чуть дрогнув на этом коротком слове.

– Это была не контузия, Эд, – вновь не реагируя на вопрос, произнес двойник-близнец. – Он просто угодил в лагерь, и там его сильно били. Заставляли их палить друг в друга. А он попытался выстрелить во вьетконговца. Там были и русские, Эд, вместе с вьетконговцами, и они тоже его били…

Астронавт сглотнул тугой комок. Марсианин не мог извлечь такую информацию из его, Эдварда Маклайна, сознания – такой информации там просто не было. Или когда-то, давным-давно, он делал такое предположение? Отец очень мало рассказывал о той войне, почти ничего…

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил он.

– Просто демонстрирую свои возможности, – с усмешкой ответил древнеримский марсианин и поболтал ногами в озерце, словно парил ступни в тазе с водой. – Хочешь, расскажу тебе кое-что про Линду? Когда вы с ней были еще во Флориде, и ты улетал…

Эдвард Маклайн перестал водить пистолетом из стороны в сторону и взял на прицел собственное отраженное (скопированное? или все-таки кажущееся?) лицо.

– Только попробуй – и останешься без головы, – нисколько не блефуя, пообещал он. – Лучше скажи несколько слов о Флоренс Рок. Об Алексе Батлере. О Свене. Иначе я для начала отстрелю тебе яйца, – он сделал движение дулом «магнума», – если они у тебя есть, конечно. А если нет – отстрелю что-нибудь другое. Ну?!

Марсианин перестал болтать ногами, сгорбился, и лицо его скривилось в жалобной гримасе – подобных гримас Эдвард Маклайн никогда не видел в зеркале!

– Я ничего об этом не знаю, – сказал двойник со вздохом. – Откуда мне знать?

– А о моем отце ты откуда знаешь? Выудил из моей головы?

– Вон там, – марсианин кивком указал на озерцо, вновь уклоняясь от ответа, – целый город. Идем, я покажу. Увидишь, это совсем не то, что Теотиуакан или Хара-Хото. Совсем другое. Идем, не пожалеешь…

– Как-нибудь в другой раз, – сказал командир.

Этот тип умело копался в чужих мозгах и лихо заговаривал зубы, заманивая, отвлекая… Но Эдвард Маклайн был начеку и почти сразу заметил трансформации, начавшиеся на противоположной стороне зала. Черные статуи осели, как снежные Санта Клаусы под весенним солнцем, оплыли сгоревшими свечами, стекли в озерцо – и прошла по поверхности легкая дрожь, и появился там бугорок, вытягиваясь в нечто торпедообразное, и эта невидимая торпеда помчалась через озерцо, приближаясь к астронавту.

Маклайн, прижавшись заплечным баллоном к стене, бросил единственный короткий взгляд на двойника – лицо-отражение плавилось нагретой восковой маской, крупными каплями сползало на тогу, и тога тоже сползала, растекалась багрянцем по темному, маслянистому, – он бросил единственный короткий взгляд и сразу же трижды выстрелил по несущейся к нему торпеде… потом – по багровому пятну, тоже устремившемуся к нему… и вновь, еще дважды, – по торпеде.

Грохот в клочья порвал тишину, невидимыми железными копытами застучал по стенам, вздернул на дыбы озерцо. Черная стена метнулась к астронавту, обрушилась на него, повлекла с собой…

Не прошло и нескольких мгновений, как Маклайн сообразил, что его кружит в водовороте, засасывает в черную воронку – как сгусток мыльной пены над сливным отверстием ванны. Вращаясь все быстрее и быстрее в этом подземном Мальстреме, он начал действовать как автомат, даже не успевая осознавать, что именно он делает: с силой, рукоятью вперед, заткнул пистолет за ворот комбинезона, так что оружие провалилось и застряло где-то на груди; сорвал с пояса шлем и одним молниеносным движением надел его – нижняя эластичная прокладка тут же плотно обхватила ворот; включил подачу дыхательной смеси – и успел еще разглядеть прощальный бег новых теней на кружащемся потолке.

А потом сливное отверстие ванны втянуло сгусток мыльной пены, и сгусток вместе с водой понесся по трубам канализации то ли к коллектору, то ли к отстойнику, то ли еще куда-то. Эдвард Маклайн был тут в роли мыльной пены, а черная субстанция, резко сбавившая плотность, стала такой же текучей, как вода. Командир «Арго» в полной темноте несся по кишкам Марсианского Сфинкса, гадая, что ждет его впереди и готовясь к новым неожиданностям.

В какой-то момент черный поток, изменив направление, устремился вверх и, гейзером вырвавшись под прекрасное, невесомое, восхитительное розовое небо, небо из детских сказок, швырнул Эдварда Маклайна к каменной стене и втянулся назад, как жало змеи. А командир «Арго» ладонями, ребрами и коленями ощутил всю прелесть соприкосновения с камнями…

Плотный комбинезон и меньшая, по сравнению с земной, сила тяжести все-таки спасли его от переломов, но некоторое время Маклайн, с трудом повернувшись на бок, болезненно морщился и втягивал воздух сквозь стиснутые зубы. Ощущения были далеко не из приятных – наверное, именно так должен чувствовать себя мобильник, который с размаху швырнули на асфальт.

Но что такое ушибы и гематомы по сравнению с вновь обретенной свободой? Мелочь, ерунда, сущая безделица… «У кошки болит, у собаки болит, – приговаривала ему в детстве мама, нежно дуя на его поцарапанный палец, – а у тебя заживет…»