Жизнь в зеленом цвете - 4 - MarInk

Гарри снова закрыл глаза и признался:

- Я вообще не умею говорить комплименты. Всё, что я могу сказать, так это то, что я люблю вас обоих. Больше, чем кого угодно другого во всей моей дурацкой жизни.

- Не используй к своей жизни таких определений, - попросил Джордж.

- Неужели ты хочешь сказать, что мы любим дурака? - лукаво добавил Фред. - Низко же ты нас ценишь…

Гарри рассмеялся.

- Сдаюсь… я - средоточие мудрости, а вы - те самые чуваки наверху, что отмеряют каждому ум при рождении и ведают всеми мозговыми ресурсами человечества… Эй, хватит щекотаться!..

Близнецы, обратив мало внимания на его праведно-возмущённые вопли, продолжили своё чёрное дело, и Гарри ещё минут десять извивался на кровати, хихикая и притворно сердясь. Он снова чувствовал себя двенадцатилетним.

Угомонившись, все трое затихли на кровати. Гарри потянулся к близнецам и обнял их.

- Вы самые хорошие на свете, - пробормотал он.

- А ты ещё лучше, - на этот раз Фред и Джордж говорили хором.

- Вы мне льстите, - Гарри улыбался.

Короткие смешки близнецов отзвучали, и в хижине наступила тишина, прерываемая только свистом ветра. Гарри лежал, закрыв глаза, чувствуя живое тепло Фреда и Джорджа, и ему казалось, что это будет похоже на долгий медленный танец. Снова сближение, снова доверие, снова вместе - медленно, почти на ощупь, потому что прежние мосты сожжены, и надо выстраивать новые, доска за доской, скреплять и наносить резьбу на столбики перил. У Гарри дух захватывало от чистого, безоблачного счастья при мысли, что когда-нибудь, может быть, спустя несколько месяцев, они с Фредом и Джорджем будут так же близки, как в начале его третьего курса. Вся жизнь расстилалась перед ним пёстрым ковром, пока он чувствовал синхронный пульс близнецов, и ничего не могло быть правильней и лучше, чем эта тихая гавань в виде кольца их рук.

Новый виток спирали, долгий путь, пройти который - удовольствие само по себе. И они обязательно, непременно, во что бы то ни стало пройдут его.

* * *

Гарри считал дни, остававшиеся до второго испытания; главным образом потому, что ему не терпелось узнать, что же у него такое украдут, точнее, кого. Он повесил на стену над кроватью куском пергамента с числами от четырёх (потому что ему пришла в голову эта идея именно четвёртого вечером) до двадцати четырёх и вычёркивал каждый день по одной цифре размашистым крестом. Периодически капля чернил срывалась с кончика пера и пачкала покрывало; на следующий же день домовые эльфы меняли его на чистое, и Гарри мог со спокойной душой продолжать свинячить дальше, ставя крест на ещё одном числе.

Двадцатое число он обвёл кружком, чтобы, не дай бог, не забыть о встрече с Сириусом. Он соскучился по своему крёстному… пусть даже они друг друга совсем не знали - тем лучше! У них будет, о чём поговорить, они смогут узнать друг друга лучше… и ведь должны же когда-нибудь поймать эту погань Петтигрю, и Сириуса оправдают.

Дни проходили за днями, одинаковые, отличавшиеся, по разумению Гарри, единственно крестом, который он вычёркивал; уроки, испуганно-недружелюбные лица, ежедневный Locus Singularis, поцелуи с Олегом по углам - Гарри не мог отрицать сам перед собой, что его отчего-то тянет к золотоглазому дурмстранговцу. Так тянуло, наверное, жён Синей Бороды открывать запретную комнату. Гарри осознавал, что ничего толком не знает об Олеге Краме, что не имеет права продолжать эти поцелуи, запутавшись сам между Биллом, по которому продолжал очень тосковать, и близнецами, и вмешивать во всё это ещё одного человека - по меньшей мере, неблагоразумно, да и свинство по отношению к этому самому человеку. Но…

Но Олег, кажется, вовсе не интересовался мнением Гарри по этому поводу. Каждый раз, как они оказывались вдвоём в достаточно уединённом месте, чтобы можно было поговорить спокойно, Олег начинал поцелуи, противиться которым у Гарри не было ни сил, ни желания, ни внятной причины. По крайней мере, те причины, которые казались ему внятными, быстро теряли свой смысл, когда дело доходило до горячих властных губ.

Гарри путался в своих чувствах; но если чувства к Биллу и близнецам он мог определить без труда, то насчёт Олега он не мог подобрать подходящих слов. Это было какое-то подавление, причём Гарри ничего не имел против этого, как только золотые глаза оказывались в достаточной близости от него. В другие же моменты Гарри, пытаясь вычленить для себя источник этой странной властной силы, которой неоткуда было взяться в семнадцатилетнем парне (например, в Седрике ничего похожего не было и близко; не было в Перси, не было никогда в Маркусе Флинте и всех прочих старших парнях, которых Гарри знал). Должно быть, в Болгарии делают совсем других людей, совершенно не похожих на английских. По крайней мере, Гарри честно не раз и даже не два пытался прояснить для себя всю эту ситуацию с чемпионом Дурмстранга. Но так и не смог.

Малфой и Ко вели себя вполне прилично - ну, насколько они это умели. Они, не снимая, носили значок «Поттер - вонючка», кидали Гарри в сумку дохлых насекомых на Зельях, поддевали его, когда он проходил мимо - но всё это только на людях, в присутствии других студентов, а ещё лучше, чтобы поблизости ошивался преподаватель, готовый пресечь, в случае чего, агрессивные поползновения Поттера дать сдачи любимым одноклассникам. Но в гостиной никто не позволял себе ни единого смешка в адрес проходящего мимо Гарри; должно быть, те, кому всё же хотелось сказать что-нибудь чересчур остроумное, поднимали глаза и видели стены, разжижившиеся, оплывшие, как долго горевшие свечи. И это надёжно затыкало рты. Ни одного намерения в его сторону в спальне. Пожалуй, Гарри был бы даже рад исполнению своей давней мечты, но ему отчего-то казалось, что вот так запросто мечты не исполняются. Для них нужна какая-то причина, катализатор. В конце концов, человек должен быть хоть каким-нибудь местом готов к такому повороту дел… дело было в том, что Гарри не был готов совершенно. Он напрягался, предполагая, что Малфой что-то замышляет; и лёгкий холодок опасности дыбил волоски на позвоночнике Гарри всякий раз, как его взгляд случайно сталкивался с серым, переливающимся серебром в приступе явного сытого самодовольства, взором. «Всё это неспроста», - решал Гарри, но ничего не происходило, снова и снова. Как будто Малфой выжидал. Ходил кругами у клетки с ничего не подозревающей птичкой. Точил когти и пушил шерсть на загривке, наслаждаясь насторожёнными блестящими птичьими глазами, которые скоро выест. «Вот только, - злобно думал утомлённый метафорами, сравнениями и непрекращающимся слабым чувством опасности Гарри, - в клетке не птичка, а дракон! И чтоб мне лопнуть, если кошачьи когти могут пробить драконью чешую…»