Бред - Марк Александрович Алданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часам к десяти дисциплина во дворце ослабла. Снизу доносился радостный гул. Весело было и в бельэтаже. Дож и догаресса покинули троны. Рамон переходил из залы в залу, приветливо отвечал жестами на восторженные приветствия и приказывал лакеям откупоривать все новые бутылки. Отдельно от него, с хозяйски-королевским видом, поддерживая левой рукой шлейф, гуляла догаресса. Ей тоже что-то кричали. Она посылала толпе воздушные поцелуи, останавливалась у каждого стола и выпивала полный бокал. Голова у неё кружилась. Останавливалась и перед зеркалами; каждое говорило ей, что она прекраснейшая из женщин.
В одной из зал ей попался Шелль. Несмотря на то, что она была так счастлива, лицо у Эдды чуть дернулось от злобы. Повелительным жестом догарессы она показала ему, что хочет с ним поговорить. «Ничего не поделаешь. Все равно завтра уезжаем... Наташа наверху», — подумал он. Один из салонов не был отведен под праздник. Он почтительно повел туда догарессу. Они сели в кресла.
— Ты великолепна, дитя мое, — сказал он. — Я лучшей догарессы никогда в жизни не встречал!
— Ты тоже великолепен. Но ты подлец из подлецов! — ответила она. Шелль поднял брови.
— За что такая немилость, женщина великого гнева?
— Подлец из подлецов!.. Ты говорил, что я дура, да? Дэ как дубина, а как ахинея, да? Я и умом, и инстинктом почувствовала правду! Твой патрон мне сказал, что ты женат! И эту твою ободранную жену ты выдал мне за его любовницу! Всё-таки есть предел и бесстыдству, и вранью! Я чуть в обморок не упала, когда он меня спросил, знакома ли я с твоей женой!
— «Чуть» не считается, — сказал Шелль. — Тебе было бы и очень невыгодно падать в обморок. «По понятным причинам», как пишут литераторы.
— Если я не упала, то только потому, что ты мне давно опротивел! Но я скажу ему все!
— И то скажешь, кохана, что ты советская шпионка?
На это она не сразу нашла ответ.
— Ты еще, по-видимому, и шантажист, в дополнение к другим твоим достоинствам?.. Я оболью её царской водкой!
— Ты всех коварных соперниц обливаешь царской водкой. Это не принято: надо обливать серной кислотой. Все же не советую, — сказал он, и глаза у него стали злыми и жестокими. Эдда испугалась. — Я имею основания думать, что царская водка потом попала бы на твое собственное личико. Будем говорить серьезно. Ну да, я женился, что же из этого? Это было мое право: я ещё в Берлине заметил, что я тебе опротивел. Это мне причинило тяжкие душевные мучения. И ещё больше то, что ты сошлась с молодым американцем. Тебе всё можно, да?
— Кто она такая? Он называл её «Натали». Ты был на ней женат ещё в Берлине?
— Нет. Ты отлично знаешь, что я любил тебя и одну тебя. Пока ты меня не бросила... Ты величественна, как Хо Ши Мин. Имя Хо Ши Мин значит: «Тот, кто сверкает».
— Как мне надоели твои глупые шутки!.. Меня никто не бросал! Я бросила и двух своих мужей. Один, как ты знаешь, был законный, настоящий, а другой почти настоящий.
— Я думал, почти настоящих было больше?
— Х-хам!.. Чем же ты занимался после того, как я тебя бросила?
— Тем, что рвал на себе волосы. Оправившись же немного от потрясения, решил, что насильно мил не будешь. Я и хочу расстаться с тобой полюбовно. Согласись, что я тебя осчастливил. Без меня тебе было бы дожа не видать, как своих ушей. Он уже твой любовник или только станет им в ближайшие часы?
— Моя интимная жизнь тебя совершенно не касается ... У него равнодушные черные глаза, я этого не люблю. Глаза должны быть огненные или стальные, как у тебя.
— У него глаза хорошие. Левый зрачок светлее правого.
— Этого я не заметила. Он не понимает, что такое настоящая любовь! Для него это, верно, то же самое, что хороший обед. Я сама люблю тонкие блюда и изысканные вина, но разве это то же самое! Разве из тонких блюд и изысканных вин можно сделать трагедию? Даже Джим лучше! Хотя для меня он слишком чист.
— А я?
— Ты тоже многого не понимаешь, но ты другое дело... Она русская? Просто, верно, какая-нибудь Наташка-горняшка?
— Моя интимная жизнь тебя совершенно не касается.
— Она здесь? Я её не видела. Даю голову на отсечение, что и она тебя бросит.
— Неужели даешь голову на отсечение? Нотариус такого соглашения не засвидетельствует.
— Напрасно ты мне не веришь. Во мне сидит колдунья!
— Сидит, но очень глупая... Постой! Что это? На твоей короне поддельные бриллианты заменены настоящими? Кинжал в грудь по самую рукоятку!
— Ты думаешь, он мне её подарит? — с беспокойством спросила Эдда.
— Это возможно. Если ты будешь хорошо себя вести, я посоветую ему подарить её тебе. Вообще он тебя озолотит. И ты этим будешь обязана всецело мне.
— Я знаю, что он тебя ценит. Просто не могу этого понять. Но я ему открою на тебя глаза.
— Тогда и я ему открою на тебя глаза. А какой у тебя теперь комплекс? Клеопатры или Мессалины? Написала новые стихи?
— Теперь я пишу простые, классические. Как Виктор Гюго. Впрочем, я испытала и сильное влияние Ти-Эс Эллиота. Он замечательный поэт!
— Но ведь он, кажется, очень правый, роялист?
— Поэзия выше всего этого! И я всегда ненавидела все серединное, это совершенно не для меня. Я и у средних портных никогда не одевалась. То есть одевалась, но с презрением. Одеваться, так у Кристиан Диор. И как досадно, что именно теперь, когда есть деньги, поехать в Париж нельзя! Это тоже твоя вина ... А твои люди монолиты это так vieux jeu! Я начинаю думать, что и в роялизме есть своя прелесть. Ты когда-нибудь слышал: «Oh, Richard, oh, mon roi[84]?»
— Нет. И полковник, верно, тоже не слышал. Поэтому ему лучше этого не говори.
— Я с ним наладила очень хорошие отношения. Он хамоват, но, кажется, я ему понравилась, — сказала Эдда с застенчивой улыбкой. Она вообще смотрела на свое участие в разведке как на милую,
