Под кожей – только я - Ульяна Бисерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда за окном уже опустились сумерки, он распахнул окно, чтобы впустить в комнату ночную прохладу. В дверь тихо постучали.
— Лукас, это я.
Он узнал голос Ли Чи и открыл дверь. Ли Чи стояла на пороге в небрежно запахнутом атласном халате, расшитом золотыми орхидеями. В вырезе выглядывало кремовое кружево шелковой ночной сорочки.
— Пришла просто пожелать тебе спокойной ночи, — улыбнулась она. — Завтра — знаменательный, судьбоносный день. Волнуешься?
— Ничуть, — соврал Лука, у которого при одной мысли о завтрашнем дне желудок сжимался, сложно он проглотил заледенелый булыжник.
— Вот и правильно.
— Я только немного нервничаю… ну, из-за речи. Там столько всяких мудреных длинных слов, что я обязательно собьюсь, все перепутаю и выставлю себя на посмешище.
— Все будет хорошо. На репетициях все прошло гладко, без единой запинки. Просто найди меня взглядом и произнеси речь, как будто в зале нет никого, кроме нас.
Лука кивнул, и Ли Чи легко поцеловала его в правую щеку.
Ночью его мучали тревожные сны, он то и дело соскакивал с кровати, чтобы уточнить время, поэтому, когда камердинер вошел, чтобы помочь ему облачиться в парадную форму, он встретил его с бледным лицом заключенного, которого с рассветом подведут к плахе и казнят.
В зале для торжественных церемоний было многолюдно. В одном из углов царило особенное оживление: представители знатных семейств плотным кольцом окружили кресло советника Юнга, который не появлялся на светских приемах уже несколько лет. Старый царедворец явно наслаждался вниманием и беззастенчивой лестью. Ли Чи, облаченная в деловой костюм безупречного кроя, уже заняла свое место за столом. За ее спиной стоял вышколенный референт. Изредка кто-то из вновь прибывших подходил, чтобы поприветствовать вдову прежнего мессера и справиться о здоровье наследника. Распорядитель проводил Луку к отведенному ему месту на противоположной стороне стола. Чтобы занять оставшиеся минуты и подавить волнение, он притянул папку со стопкой белых листов, которая лежала на столе, и принялся чертить геометрические фигуры.
Наконец, все расселись по своим местам. В зал вошел распорядитель в длинной судейской мантии и с массивной цепью на шее, звеньями которой случили чеканные гербы крупных городов Ганзейского содружества.
Поднявшись на небольшую трибуну, он монотонным голосом зачитал завещание. Как только между витиеватыми юридически выверенными формулировками прозвучало имя Луки, по залу пронесся шепоток. Лука почувствовал перекрестье чужих взглядов — любопытных, испытующих, заинтригованных, насмешливых. Уши его горели, но он, не поднимая глаз, продолжал механически чертить на бумаге ромбы, пирамиды и параллелепипеды.
Наконец, распорядитель окончил чтение, сухо поклонился собравшимся и спустился с трибуны. В зале на несколько секунд воцарилось молчание, вызванное замешательством.
— Что ж, — прозвучал скрипучий голос советника Юнга, — как видно, мессер Вагнер успел разглядеть в племяннике экстраординарные способности, раз принял решение изменить порядок наследования. Ни разу прежде он не давал повода усомниться в своей исключительной дальновидности, государственном мышлении и преданности интересам Ганзы. Полагаю, тем более нет оснований усомниться в верности его суждений сейчас, в столь ответственном деле. Юный Лукас Вагнер, чье внезапное возвращение сродни чуду, унаследует большую часть семейного капитала. Но доверим ли мы ему жезл мессера и право представлять Ганзейское содружество в международной политике, заключать от его имени союзы и объявлять войны?
В зале раздался сдержанный ропот.
— Предлагаю предоставить слово Лукасу Августу Вагнеру.
— Добрый день, — Лукас придвинул стакан воды, чтобы смочить пересохшее горло. На столе перед ним лежал текст заранее заготовленной речи. Он столько раз перечитывал его за последние дни, что заучил наизусть, но сейчас его взгляд беспомощно скользил по строчкам и не находил знакомых слов. — Добрый день, господа. Поистине печальные события предшествовали сегодняшней встрече. Как вам прекрасно известно, я воспитывался и рос вне семьи, в отличие от моего брата Теофиля Себастиана Вагнера, который с раннего детства готовился к роли мессера, в полной мере осознавая колоссальную ответственность и значимость этой миссии…
Лука механически проговаривал чужие слова, которые казались угловатыми, неудобными осколками шрифта, застрявшего во рту. Ли Чи, на лице которой застыла расфокусированная улыбка, не сводила с него взгляда.
Лука сделал еще глоток.
— К сожалению, я не обладаю блестящими талантами и обширными познаниями моего брата. С моей стороны было бы непростительной самонадеянностью заявлять о правах единоличного наследования не только капитала, но и влияния семьи Вагнеров, опираясь лишь на кровные узы… Поэтому… — Лука поднял глаза и отодвинул лист бумаги, — считаю своим долгом сохранить это до возвращения истинного правителя — моего единокровного брата. Прошу представителей старейших семейств, собравшихся сегодня в зале, о всемерной поддержке на этом непростом пути. Впереди ждет немало испытаний, но, убежден, в тесном содружестве мы с честью их преодолеем.
Лука поднялся, а следом встали и остальные. Раздались несколько робких рукоплесканий, которые тут же были подхвачены и переросли в настоящую овацию. Ли Чи, на лице которой во время речи то появлялась, то пропадала улыбка, поднялась последней и приветствовала молодого мессера Ганзы легким поклоном на восточный манер.
Глава 8
В сумеречном мире на грани жизни и смерти, яви и сна, где оказался Тео, время совершенно утратило смысл, и ход его перестал осознаваться как нечто измеряемое. Когда находишься в кромешной тьме, светит снаружи солнце или уже настала полночь, утрачивает всяческое значение, как и смена дней недели или времен года.
Бабочка всегда остается собой. Даже в виде гусеницы она содержит внутри прообраз будущих крыльев, и когда превращается в студенистую жижицу внутри куколки, перерождается, не забывая прошлую жизнь. Она помнит себя бескрылой. Тео помнил, как его обмякшее тело оставили в палате, утыканное трубками, подключенными к помпам, которые продолжали накачивать в легкие кислород и сокращать сердце. Врачи рассудили, что глупо и расточительно разбрасываться донорскими органами. Он помнил, как, оказавшись в хрустальной тишине и пустоте, бродил впотьмах, пытаясь осознать себя во времени и пространстве. Как невероятным усилием воли заново запустил сердце, как неподъемный, проржавевший насквозь маховик башенных часов.
Он помнил себя ребенком, юношей, зрелым мужем, разбитым стариком и даже почти ничем, бесформенным сгустком мыслей, страхов и воспоминаний. И получил редчайший шанс прожить еще одну, бонусную жизнь. Чтобы обмануть машину, не обязательно быть искусным обманщиком. Достаточно искренне поверить, что все вокруг — обман. Если мир — ненастоящий и все вокруг — симуляция, любая выдумка весит и значит
