Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза открыл – уже рассветает. Чтобы было вернее, я нашел дерево с долгим дуплом и оставил в нем махорки. Угощайся, Батя. Грибов да ягод у тебя полная борода, а с куревом напряг – вот и покури, не спеша, смакуя, а когда покуришь – выведи меня из этой дыры! По рукам? – По рукам!
Спустя недолго я вышел в поле, а в поле речка, пересек ее вброд и пошел вдоль берега. Не раз и не два попадались мне спуски, скотиной раздрызганные, а потом я увидел бревенчатый мост и коровье стадо – голов в пятнадцать. Пастух был прищуренный и шустрый. Я его спросил, как пройти в Красновку.
– По речке дуй, – он смотрел на меня, как будто я сватал его единственную дочку.
– Далеко?
– Молодому близко.
– Спасибо. А как речка называется?
– Койка.
– А кто в ней спит? – пошутил я.
– Многие спят. Это здесь она мелкая, а там омута пойдут. Ну увидишь.
Я уже отвернулся, когда услышал:
– Вовка в ней утонул. Братик мой.
Он спокойно говорил. Это горе в нем давно задубело.
– А дети-то есть у тебя?
– Четверо, – гаже с гордостью улыбнулся. Зубы у него росли сикось-накось, как доски поломанного забора. – Ты откуда идешь-то?
– Из Чапека, – я назвал ему очень далекое место. – В Клуж-Решицу, – это было еще дальше.
Гаже присвистнул: «Далече», а потом подбодрил, словно дал добро:
– Раз дошел, то дойдешь. А твои где все? Вы ж ордой всегда…
– Был мой табор да сплыл, – ответил я, а про себя додумал: «Как твой Вовка».
– Догоняешь?
– Угу.
– А Указ-то слыхал?
– Слыхал.
– Удачи тебе.
– Спасибо, отец. Золота в судьбе!
Пастух не ответил. Он мне сочувствовал. Не всякую совесть Указ прошиб!
Завернул я оглобли на ту Красновку. Дорожка петляла в веселых взгорках. Солнце меня жмурило. Дэвла мой милый, спасибо тебе!
Я хорохорился – что мне Указ? На небе он не писан, речка мимо него течет. Ой нагуляемся, ай накрасуемся, ай налюбуемся. Жизнь – это золото! Я напевал. Мне пришла в голову дельная мысль. Я достал ножик, срезал веточку липы и сделал свистульку – такую громкую, что, когда я свистнул, аж в уши дунуло! Машке понравится.
Красновка стояла высоко над рекой, на покатом бугре. У реки кричали:
– Цепанул, блин.
– Вытягивай.
– Ой ли.
– Порвешь!
– Руки-крюки!
– П…а тебя родила!
Гаже вытянули бредень. Он был весь зеленый от тины. Дети сбежались глядеть улов. Меня долго не замечали, хотя я не таился. Потом один мальчишка толкнул второго, второй – третьего, а девчонка завопила:
– Драго!!!
Как бьется жизнь!.. Никогда и не думал, что можно так радоваться лишь от того, что тебя кто-то назвал по имени!
– Драго!
Я и опомниться не успел, как она оказалась у меня на руках! С ума сойти!
– Маха. Привет!
– Где ты был?
– Далеко.
– Смотри, – Машка раззявила рот.
– Я ничего не вижу!
– Шатается, – девчонка дотронулась до нижнего зуба. – Я знала, что ты придешь.
– А где твой папа?
– А вона!
Гаже смотрели сурово и угрюмо – зачем, мол, пришел и когда ты уйдешь? Пацаны, и те набычились – под отцов. Машка этого не понимала. Ее отец отделился от прочих и пошел ко мне. То-то поди проклял и меня, и Указ, и рыбалку, и весь этот день!
– Здравствуй.
– Здравствуй, – я забыл, как его зовут. – Рыбалка нестыдная.
– Да уж. Повезло, – гаже вытер шею. – Жарко сегодня.
– Пошли-ка в тенек.
– Ну пойдем. Я скоро, – бросил он мужикам. – Слезай, Машка.
Та воспротивилась:
– Папанька, я с вами!
– Иди, я сказал, играй.
– Я хочу с цыганом!
– А с ремнем не хочешь?
Я поставил Машку на землю:
– Поиграй пока тут. Мы дела свои решим и придем.
– Хорошо.
В теньке, под деревьями, без лишних ушей общаться стало проще.
– Не надо тебе здесь оставаться, – сказал Машкин отец. Он просил, а не прогонял, но мне и это пришлось не по нраву.
Я говорю:
– Не ожидал.
Он замусолил:
– Ты пришел-ушел, а нам жить.
– Ну-ну.
– Мы не виноваты.
– А я виноват? Покров придет – веревку-то мне намылишь? Или и мыла жалко?
– Нечего… говорить, – выдавил он хмуро.
– Стыдно?
– Уходи, цыган. Видит Бог, не я тебя выпроваживаю… Жизнь такая… нескладная. Вот возьми, – он мне сверток протянул. – Тут кокурки[97] и яйца. Жена собрала.
Это был его обед.
Сверток я принял, но не подобрел ни на калачик.
– Не за этим, – говорю, – я спешил к вам зайти.
– Ну так все выходит, – развел он руками, глаза попрятал, весь побелел. Он бы, пожалуй, провалился сейчас под землю – лишь бы меня не видеть! А еще лучше, чтобы я провалился. Посмотрел я и думаю: «Ах ты жучка! Не хочу тебе жизнь облегчать. Терзайся!». И давай его совестить:
– Не грусти, друг ситный. Держи хвост бодрей! Я твою дочку от смерти спас, а ты вот, значит, как… Кокурки и яйца!
Он воды в рот набрал, а я вижу – Машка в сторонке стоит, подойти не смеет. Подол теребит. Рада мне, глупая…
Все. Пора!.. Стиснуло грудь, и пошел я к ней – прощеваться.
Машка догадалась:
– Драго, ты уходишь?
Сердцем увидела! Несчастная будет.
Я наклонился к ней и сказал так, чтобы больше никто не слышал:
– Ты очень хорошая. Волшебницей вырастешь! Если удержишь.
– Да что ты?!
– Клянусь конями! Пусть небо посыплется и земля подо мною треснет!
Машка в восторге завращала глазами.
Тут отец подошел:
– Что ты ей сказал?
А я ухмыльнулся:
– Это наш цыганский секрет.
– Машка! Что он тебе сказал?
– Это наш цыганский секрет! – ответила Маха звонко. Наверно, ей попадет.
– Ну пойду я. Мне надо.
– Тебе всегда надо! – Машка обиделась. У нее за спиной повалилось ведро – щука растолкала. Теперь она прыгала на песке. Очень забавно. Дети подняли шум. Машка – ноль внимания. Слезки закапали.
Я говорю:
– Ну чего ты? эй? С таким лицом замуж не возьмут!.. Не возьмут, не возьмут!.. Вот, уже лучше. Я вернусь к тебе, Маха.
– Обязательно, – ее просьба беспомощна, как все детское. У меня – комок к горлу.
Отвернулся я и пошел. Машкиному отцу пришлось дважды повторить: «Ты куда?» – прежде чем я его услышал и ответил рассеянно:
– К Карачурту.
– Там того… волки провожают, – гаже, подавленный, поплелся за мной. – Их ямщик утром видел.
– Сколько?
– С тебя хватит.
– Мне уже во, – я показал ладонью у горла и всем назло пошел сквозь деревню. Мимо Машкина дома. Месяц назад я имел здесь ночлег и стол, полный вкусного. Как все изменилось! Не было больше ни копченых
