О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Хелен пошла за ним, а меня оставили с детьми. Они внимательно и с нескрываемой радостью рассматривали мои мокрые брюки. Я отжал воду, но результат приключения был налицо. Такая острая, что можно обрезаться, стрелка, сделанная миссис Холл, теперь спускалась чуть ниже колена, но дальше было черт знает что. На этом месте брюки расходились клешами, превращаясь в бесформенную жеваную массу. Я протянул ноги к огню, и от них стал подниматься парок. Дети смотрели на меня широко раскрытыми глазами, и на лицах у них было выражение счастья. Было видно, что у них сегодня — великий вечер.

Наконец появился мистер Олдерсон и бросил к моим ногам пару каких-то туфель и грубых носков. Я быстро натянул носки, но вздрогнул, когда увидел туфли. Это были старомодные легкие бальные туфли начала века, и их потрескавшаяся кожа заканчивалась на кончиках черными шелковыми носами.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но мистер Олдерсон уже глубоко погрузился в свое кресло и вернулся к прейскуранту на свиней. У меня было такое чувство, что, если бы я попросил у него другую пару, он ударил бы меня кочергой. Пришлось надеть эти.

Мы поехали в объезд, чтобы снова не попасть в поток, но я жал на газ, и через полчаса мы покинули холмы и направлялись в долину. Я почувствовал себя легче. Мы успевали вовремя, а автомобильчик, трясясь и скрипя, ехал хорошо. Я уже начал было подумывать, что мы не опоздаем, как вдруг рулевое колесо потянуло в сторону.

Я прокалывал колеса почти каждый день и сразу дога-дался, что случилось. Я уже выучился менять колеса не хуже автомеханика и, извинившись перед Хелен, молнией выскочил из машины. Я быстро орудовал ржавыми болтами и гайками и снял колесо за три минуты. Поверхность покрышки была гладкой, за исключением нескольких мест, где она протёрлась до корда. Работая как черт, я прикрутил запаску, внутренне поеживаясь, поскольку и ее покрышка была в таком же состоянии. Я решительно отмел мысль о том, что мне делать, если потрепанная резина не выстоит в борьбе с дорогой.

Днем «Ренистон» возвышался над Бротоном как огромная средневековая крепость, а на всех его четырех башнях неизменно развевались яркие флаги. Но сегодня вечером он напоминал черный утес с ярко освещенной пещерой в основании на уровне улицы, по которой катили роскошные «Бентли» со своим дорогим грузом на борту. Я не стал подъезжать к парадному крыльцу, а тихо припарковался в дальнем углу стоянки. Величественный швейцар открыл нам дверь, и мы бесшумно зашагали по толстому ковру холла.

Здесь мы расстались, чтобы избавиться от верхней одежды, и в мужском гардеробе я тщательно расчесал набриолиненные волосы. Правда, это не помогло, смена колеса в дороге обеспечила мне черный траур под ногтями, который не поддавался мылу и воде. А Хелен уже ждала меня.

Я посмотрел в зеркало на служителя в белом кителе, стоявшего у меня за спиной с полотенцем. Он явно был поражен моим костюмом и не отводил глаз от моих клоунских туфель и мятых брючин. Подавая полотенце, он улыбнулся будто в благодарность мне за дополнительное разнообразие в его жизни.

Я встретился с Хелен в холле, и мы подошли к распорядителю.

— А когда начинаются танцы? — спросил я.

Девушка за стойкой с удивлением посмотрела на меня.

— Извините, сэр, сегодня танцев не будет. Мы устраиваем их через субботу, раз в две недели.

Я уныло повернулся к Хелен, но она одобрительно улыбнулась мне.

— Неважно, — сказала она, — мне все равно, чем мы будем заниматься.

— Тогда давай хотя бы пообедаем, — предложил я.

Я старался говорить бодро, но небольшое черное облачко уже начинало собираться у меня над головой. Хоть что-нибудь сегодня получится нормально? Я поникал духом, шагая по пышному ковру, и даже первый в жизни вход в зал ресторана не облегчал мою душу.

Он был огромен, как футбольное поле, с массивными мраморными колоннами, поддерживавшими резной расписной потолок. «Ренистон» был построен в конце викторианской эры, и все очарование и вся роскошь тех дней воплотились в нем. Большинство столиков были заняты привычными клиентами, представлявшими собой местную аристократию и промышленников из Западного Райдинга. Я никогда не видел такого количества красивых женщин и властных мужчин под одной крышей и с некоторой тревогой заметил, что мужчины были одеты во что угодно: от костюмов до мохнатых твидовых пиджаков, но смокингов не было больше ни у кого.

К нам подошла величественная фигура с белой бабочкой и во фраке. Со своей гривой седых волос, нависавшей над бровями, мощной талией, орлиным носом и высокомерным выражением на лице он напоминал римского императора. Его глаза понимающе осмотрели меня, и он бесстрастно спросил:

— Нужен столик?

— Да, пожалуйста, — пробормотал я, чуть не назвав его «сэром» в ответ. — Столик на двоих.

— Вы остаетесь, сэр? — спросил он.

Вопрос озадачил меня. Как же я смогу пообедать, если не останусь?

— Да, остаюсь.

Император сделал пометку в своей книжечке.

— Сюда, пожалуйста.

Он с огромным достоинством двинулся между столиками, а мы с Хелен робко следовали в его кильватере. Идти до столика было далеко, и я пытался игнорировать поворачивающиеся в мою сторону головы, пытавшиеся разглядеть меня получше. Больше всего меня беспокоил клин, который вшила миссис Холл, мне казалось, он светится сзади, как фонарь, который открывает короткий пиджак. Он буквально жег огнем мои ягодицы, когда мы прибыли на место.

Столик стоял в уютном месте, и нас окружил рой официантов; они отодвинули стулья, посадили нас, встряхнули салфетки и положили их нам на колени. Когда они исчезли, император вновь принялся за дело. Он занес карандаш над своим блокнотом.

— Могу я узнать, в каком номере вы остановились?

Я с трудом сглотнул и уставился на него из моей

опасно натянувшейся рубашки.

— Какой номер? Я не живу в гостинице.

— Ах, вот как, вы не остаетесь!

Он окинул меня взглядом, в котором светилось ледяное презрение, и что-то с ненужной силой вычеркнул из своей книжечки. Затем шепнул что-то официантам и зашагал прочь.

И вот тогда меня охватило чувство обреченности. Черное облако над моей головой сгустилось и опустилось на меня, покрыв плотной тучей страданий. Вечер превращался в катастрофу, но дела, возможно, могли быть еще хуже. Я, видимо, рехнулся, когда пришел в такое шикарное место, вырядившись как уличный комедиант. Мне было адски жарко в этом отвратительном костюме, а застежка воротника злобно впивалась в шею.

Я взял у официанта меню и пытался держать его так, чтобы он не видел траур под моими ногтями. Все было написано по-французски, в котором я бессилен, и слова по большей части ничего не значили для меня, однако мне все же удалось заказать мясо, и, пока мы ели, я пытался завязать разговор. Но паузы, заполненные пустотой, становились все длиннее, и казалось, только мы с Хелен храним молчание, когда все вокруг смеются и беседуют.

Хуже всего было то, что какой-то внутренний голос твердил мне, что на самом деле Хелен не хотела никуда идти со мной и согласилась только из вежливости, а теперь ждет не дождется, когда же закончится скучный вечер.

Возвращение домой стало полной катастрофой. Мы тупо смотрели вперед на освещаемую фарами дорогу, которая петляла между холмов. Мы обменивались случайными словами, но потом снова воцарялось напряженное молчание. К тому времени, когда мы подъехали к ферме, у меня разболелась голова.

Мы обменялись рукопожатиями, и Хелен поблагодарила меня за приятный вечер. Ее голос дрожал, а освещенное лунным светом лицо выглядело взволнованным и потерянным. Я пожелал ей доброй ночи, сел в машину и уехал прочь.

Слабые тормоза

Если бы у моей машины имелись тормоза, то, конечно, я упоенно полюбовался бы видом на деревушку Уортон с плоской вершины холма. Старинные каменные домики, прихотливо разбросанные вдоль речки, создавали приятный серый узор на зеленом дне долины, а подстриженные газоны в садиках смягчали суровость крутых голых склонов по ту сторону долины.

Но живописность этой картины портилась мыслью, что вот сейчас я начну спускаться под уклон по дороге, а там меня подстерегают два поворота почти под прямым углом. С того места, где я стоял, дорога эта смахивала на коварную змею, извивающуюся чуть ли не по отвесной стене. А, как я уже упомянул, у моей машины отсутствовали тормоза.

Разумеется, первоначально автомобиль был снабжен этим приспособлением, предназначенным останавливать его, и в течение почти года, как я на нем ездил, яростное вдавливание педали в пол достигало желанной цели, хотя при этом машина и елозила по дороге. Но последнее время тормоза отзывались на мои настояния все слабее, а теперь и вовсе отказали.

Во время постепенного их захирения я несколько раз доводил это обстоятельство до сведения Зигфрида, и он сочувственно принимал его к сердцу.