О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Я попросил его закатать рукава, хорошенько вымыть руки в ведре с теплой водой и дезинфицирующим средством, а сам выбрал участок на боку коровы и сделал местную анестезию. Когда я вручил ему артериальные зажимы и ножницы, он принялся гарцевать вокруг коровы, размахивая ножницами, как кинжалом, и безудержно хохоча.

— Может, вы сами прооперируете? — спросил я.

Викинг расправил могучие плечи.

— А что? Да я мигом!

И физиономии над дверью радостно завопили,

Когда я наконец занес мой острый как бритва скальпель над коровой, деревенские шуточки сыпались градом. Я заранее решил, что на этот раз сделаю глубокий разрез, как рекомендуют руководства по хирургии. Пора стадии, когда я нервно еле надрезаю кожу, остаться позади. «Подлинное рассечение», как выразился один ученый авторитет. Вот сейчас я его и сделаю.

Я прикоснулся скальпелем к выстриженному участку коровьего бока и быстрым движением кисти сделал десятидюймовый разрез. Я отступил на секунду-другую по-любоваться чисто рассеченными краями кожи. Лишь несколько капилляров брызгали кровью на поблескивающие брюшные мышцы. Одновременно я заметил, что хохот и насмешливые вопли внезапно смолкли, сменившись жутковатой тишиной, которую тут же нарушил звук падения тяжелого тела.

— Зажим, пожалуйста, — сказал я, протягивая руку за спину. Но ничего не произошло. Я оглянулся. Над нижней половиной двери — пустота. Ни единой физиономии в пределах видимости. Только викинг, распростертый на полу с раскинутыми руками и ногами, с подбородком, обращенным к потолку. Поза выглядела настолько театральной, что я решил, будто он все еще валяет дурака, но более внимательный осмотр рассеял эти подозрения: викинг хлопнулся в обморок. Видимо, повалился на спину, рухнув, как срубленный дуб.

Фермер, сгорбленный человечек, который на весах потянул бы не больше фунтов ста с небольшим, держал все это время голову коровы. Он взглянул на меня с чуть заметной усмешкой в глазах.

— Похоже, справляться-то нам придется вдвоем, мистер. — Он привязал веревку намордника к кольцу в стене, тщательно вымыл руки и занял свое место рядом со мной. С начала до конца операции он подавал мне инструменты, промокал сочащуюся кровь и обрезал кетгут, что-то скучающе насвистывая. Единственный раз он проявил какое-то чувство, когда я извлек из глубин желудка роковой гвоздь. Поднял чуть-чуть брови, сказал «ого-го!» и опять принялся насвистывать.

Мы были так заняты, что не могли уделить викингу ни минуты. На половине операции он приподнялся, сел, несколько раз потряс головой, потом встал и небрежной походкой вышел из коровника. Казалось, бедняга уповал, что мы просто ничего необычного не заметили.

Но в любом случае вряд ли нам удалось бы привести его в чувство. Лишь однажды я нашел средство, как мгновенно вернуть человеку сознание, — и то случайно.

Произошло это, когда Генри Адаме попросил меня показать ему, как кастрировать хряка с выпадением петли кишечника, чтобы не осталось вздутия. Генри собирался всерьез заняться свиноводством и горел честолюбивым желанием набить руку в ветеринарной хирургии.

Когда он показал мне поросенка с раздутой мошонкой, я воспротивился.

— По-моему, Генри, это работа для ветеринара. Кастрируйте здоровых поросят, сколько хотите, но не думаю, что вы справитесь с такой операцией.

— А что такого?

— Ну, необходима местная анестезия, существует большая опасность инфекции... И вам нужно по-настоящему знать анатомию, чтобы разбираться в том, что вы делаете.

Глаза Генри выразили всю меру жажды несостоявшегося хирурга.

— Черт! Я бы хотел узнать, как это делается!

— Знаете что, — сказал я. — Посмотрите, как я буду его оперировать, а потом решайте. Оперировать буду под общим наркозом, чтобы вам не надо было его держать.

— Это дело! — Генри на секунду задумался. — Сколько вы с меня возьмете?

— Семь шиллингов шесть пенсов.

— Грабьте, грабьте! Так валяйте.

Я ввел несколько кубиков нембутала в брюшину поросенка, и, немного пошатавшись, он повалился на солому, перекатился на другой бок и замер. Генри уже приготовил на дворе стол, и мы уложили на него моего пациента. Я приготовился начать, но тут Генри вытащил десятишиллинговую бумажку.

— Лучше сразу уплачу вам, пока не забыл.

— Ладно. Только я уже вымыл руки, так засуньте ее мне в карман, а сдачу я дам, когда закончу.

Я люблю выступать в роли учителя и вскоре увлекся возможностью прочесть лекцию, наглядно ее иллюстрируя. Тщательно разрезал кожу над паховым каналом и вытащил семенник, не повредив его оболочки.

— Смотрите, Генри, вот тут кишка спустилась в канал и лежит рядом с семенником. — Я указал на петли кишки, бледно-розовые под прозрачной оболочкой. — Теперь, если я сделаю так, то верну ее в брюшную полость. А стоит нажать вот тут, и она снова вывалится. Видите, как это получается? Вот она там. А вот она снова тут. Снова я ее возвращаю и — бац! — она снова тут! Для того чтобы удержать ее в брюшной полости, я беру семенной канатик, перекручиваю его вместе с влагалищ-ной оболочкой, а потом...

Но мой слушатель меня покинул. Генри опустился на бочку из-под бензина и улегся грудью на стол, обхватив руками голову. Я испытал горькое разочарование и завершил операцию. И наложил швы без малейшего подъема духа, пока мой студент пребывал в обмороке на другом конце стола.

Я отнес поросенка в его закуток, собрал инструменты и тут вспомнил, что не дал Генри сдачи с десятишиллинговой бумажки. Уж не знаю почему, но вместо полукроны я брякнул на деревянную столешницу шестипенсовик и один шиллинг вместо двух возле самого его лица. На стук монет он открыл глаза и несколько секунд тупо смотрел на них, а потом с пугающей внезапностью сел прямо, и хотя лицо у него оставалось землистым, взгляд стал пронзительным и яростным.

— Эй! — крикнул он. — А где еще один шиллинг?!

Живодёр против ветеринара

Ветеринары — бесполезные бездельники, паразитирующие на фермерах, лентяи, предъявляющие огромные счета, хотя ничего не понимают ни в скотине, ни в ее болезнях. Проще вызвать Джеффа Мэллока, живодера, чем без толку посылать за ветеринаром.

Во всяком случае, это мнение часто высказывали все члены семьи Сидлоу. В конечном счете выходило, что единственным человеком на мили и мили кругом, который знал, как лечить больную скотину, был сам мистер Сидлоу. Если какая-нибудь их корова или лошадь заболевала, мистер Сидлоу немедленно пускал в ход ту или иную коронную панацею из своего богатейшего запаса. У жены и многочисленных детей он пользовался чисто божественным престижем, и главный догмат их веры гласил, что отец в таких делах непогрешим, и единственным, кто почти не уступал ему в этом, был давно скончавшийся дедушка Сидлоу, у которого отец почерпнул значительную часть своих лечебных средств и процедур.

Учтите, мистер Сидлоу был справедливым и гуманным человеком. После пяти-шести дней энергичного лечения, в процессе которого он, например, трижды в сутки запихивал корове в глотку полфунта топленого сала с изюмом, усердно растирал ей вымя скипидаром, а то и отрезал кончик хвоста, чтобы выпустить хворь, он под конец непременно вызывал ветеринара. Не то чтобы от этого могла быть хоть какая-то польза, но он считал себя обязанным предоставить животному все шансы. Приехав, ветеринар неизменно видел животное при последнем издыхании с глубоко запавшими глазами, и лечение, которое он в отчаянии применял, по сути, уподоблялось последнему причастию. Животное неизбежно умирало, а Сидлоу в очередной раз укреплялись в твердом убеждении, что от ветеринаров — пользы никакой.

Их ферма находилась довольно далеко от Дарроуби, и мы были третьей фирмой, которую испробовал мистер Сидлоу. Он побывал в клиентах бротонского Грайера, но счел его некомпетентным и заручился услугами Уоллеса в далеком от нас Мансли. Уоллес горько его разочаровал, и потому он решил испробовать Дарроуби. И пробыл в наших клиентах более года, но отношения между нами оставались натянутыми, так как Зигфрид во время своего самого первого визита глубоко его оскорбил. Вызвали Зигфрида к умирающей лошади, и мистер Сидлоу, сообщая о мерах, какие принимал, упомянул, что засовывал пациентке в задний проход сырые луковицы; он понять не мог, почему она так нетвердо держится на ногах. Зигфрид указал, что, введи он сырую луковицу в задний проход мистера Сидлоу, он — мистер Сидлоу — тоже плохо бы держался на ногах.

Не многообещающее начало, но больше ветеринаров на достижимом расстоянии не было, и он попросту не мог сменить нас на кого-нибудь еще.

Мне сверхъестественно повезло, что я проработал в Дарроуби более года и ни разу не посетил эту ферму. Мистер Сидлоу редко вызывал нас в обычные рабочие часы — поборовшись несколько дней со своей совестью, он словно бы неизменно проигрывал эту битву около одиннадцати вечера (или порой в качестве исключения поражение он терпел во второй половине воскресенья), и волей судеб вызовы эти приходились на ночные дежурства Зигфрида. Именно Зигфрид брел к машине, тихо поругиваясь, и возвращался перед рассветом с глазами, слегка вылезшими из орбит.