Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Б. Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Схожие предчувствия и метеометафоры рождались в голове у Тихомирова:
В народе назревают самые бесшабашные бунтовские инстинкты, и грозят реками крови. Мы находимся в положении рыбачьей лодки, попавшей в водоворот Мальштрома: медленное опускание к горлу страшной воронки, которая должна нас поглотить. Интересно знать: видит ли это положение государь и на что он надеется? Или ни на что, и просто пассивно идет к роковому исходу?.. Кажется, общенародный психоз может разрешиться только в кровавом безумии. А впрочем, на все Воля Божья…[309]
П. Эрн использовал образ грозы:
С каждым месяцем становится все труднее и труднее жить. Тучи закрывают уж весь горизонт. По-видимому, надвигается небывалая гроза. То, что надвигается на Россию – стихийно.
В декабре 1916 года З. Н. Гиппиус уже не сомневалась в крушении монархии, вопрос для нее заключался в том, будет ли в России сознательная и не лишенная организованного начала революция или стихийный бунт, грозящий анархией:
Да каким голосом, какой рупор нужен, чтобы кричать: война ВСЕ РАВНО так в России не кончится! Все равно – будет крах! Будет! Революция или безумный бунт: тем безумнее и страшнее, чем упрямее отвертываются от бессомненного те, что ОДНИ могли бы, приняв на руки вот это идущее, сделать из него «революцию». Сделать, чтоб это была ОНА, а не всесметающее Оно[310].
* * *
Официозная патриотическая пропаганда, предусматривавшая политическое цензурирование прессы, привела общество к своеобразному психолого-информационному кризису. Его суть заключалась не только в сильном падении доверия к власти и официальным сообщениям, но и в целом к печатному слову. В результате распространение получали альтернативные каналы связи и формы информации, наиболее популярными из которых становились слухи. 27 декабря 1916 года один обыватель писал в Москву из Екатеринослава: «Если бы газеты сообщали правду, т. е. если бы они знали правду, быть может и не было бы такой массы всякого рода иногда самых невероятных слухов». Массовые слухи основывались на распространенных общественных фобиях, главной из которых был страх перед вражескими агентами, таинственными «темными силами». Цензурная политика приводила к формированию информационных пузырей, в которых находились разные группы населения, в результате чего у власти и общества формировались искаженные образы друг друга как врагов родины, национальных предателей, несмотря на то что те и другие действовали исходя из собственного понимания сути патриотизма. Так, изначально маргинальный слух о том, что императрица является германской шпионкой, циркулировавший в августе 1914 года в узких слоях населения, несмотря на свою абсурдность, к концу 1916 года приобрел широкое распространение. О формировании немецкой партии вокруг Александры Федоровны говорили даже с трибуны Государственной думы. Депутаты считали, что быть голосом народа, предупреждать власть об опасности революции – значит проявлять свою гражданско-патриотическую позицию. Но правительство было иного мнения, считая, что депутаты лишь дискредитируют власти в корыстно-революционных целях.
Власть в своей внутренней политике также ориентировалась на искаженные слухами образы оппозиции. Агенты охранного отделения собирали слухи и на основе непроверенной информации писали донесения, по которым составлялись отчеты, где чины охранки и департамента полиции создавали конспирологические конструкции[311]. Товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский еще в начале 1915 года признавал, что даже Совет министров зачастую действовал, основываясь на непроверенных слухах. По мере приближения к 1917 году ситуация лишь ухудшалась. Начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев сообщал начальнику петроградского военного округа генералу С. С. Хабалову, ссылаясь на слухи:
Передают, как слух, о том, что накануне минувших Рождественских праздников или в первые дни таковых состоялись якобы какие-то законспирированные совещания представителей левого крыла Государственного Совета и Государственной Думы.
Слухи о секретных совещаниях депутатов, вместе с информацией о деятельности рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета, приводят к версии об их тесной связи. Накануне ареста рабочей группы 26 января 1917 года Глобачев передает информацию, полученную от агентов, что рабочей группой ЦВПК управляют Родзянко и Милюков (sic!), которые с ее помощью пытаются организовать 14 февраля, в день открытия Думы, шествие к Таврическому дворцу, во время которого народ должен потребовать от Думы создать Временное правительство, или «правительство спасения». Эта ошибочная информация приводит к ошибочным действиям властей, которые лишь приближают трагическую развязку: ликвидация рабочей группы, созданной для разрешения конфликтов рабочих с заводской администрацией, делает невозможным мирный исход забастовки на военном Путиловском заводе, результатом чего стал локаут 22 февраля, выбросивший на улицу 36 тысяч человек, которые на следующий день присоединились к забастовке женщин-работниц, требовавших хлеба. Происходит эффект самоосуществления пророчества: напуганные недостоверными слухами о подготовке революции легальной оппозицией, власти разрабатывают контрмеры, которые лишь приближают революцию.
Вопреки распространявшимся в среде консерваторов-патриотов слухам о рукотворном, технологическом характере революции (якобы ее сделали либералы – депутаты Государственной думы, которых методичками снабжал лорд Бьюкенен), она явилась вполне исторически закономерным и объективным явлением, чьи предпосылки уходили корнями в социально-политические противоречия конца XIX века, которые не были разрешены первой российской революцией 1905–1907 годов и оказались усугублены Первой мировой войной. Если же и начинать поиск виновных, то придется признать, что главная ответственность лежит на императоре и его ближайшем окружении, которое отказывалось замечать и признавать вызовы современности, продолжая мыслить в категориях прошлого века. Великий князь Андрей Владимирович, размышляя 10 марта 1917 года в дневнике о причинах революции, обвинял правительство и самого императора в допущении критических ошибок во взаимоотношениях с дворянством, армией и Государственной думой, отмечая, что власть не поспевала за меняющейся современностью: «Необходимо признать факт, что жизнь идет вперед и надо идти впереди событий»[312].
Упорно продолжая считать себя самодержцем в условиях пробуждения гражданского патриотизма и роста политической активности широких слоев общества, мечтая о завоевании Константинополя, когда в Петрограде распространялась паника ввиду возможного его захвата немцами, Николай II производил на некоторых современников впечатление человека, далекого от реальности. М. Палеолог описал в дневнике совместную с Дж. Бьюкененом встречу с императором в конце декабря 1916 года, во время которой английский посол, выражая преданность Николаю II, предостерег его от «ужасной катастрофы» и посоветовал сделать шаг навстречу народу. На что император ответил: «Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?» Палеолог, заключив, что российский царь придерживался «чистой теории самодержавия», задавался вопросом, «сколько времени он
