Преступления в психиатрии - Татьяна Фадеева

Можно встретить и другого рода внушенные идеи. Я располагал сведениями об одной семье, где из рода в род передавалась боязнь огня из-за возможности погибнуть от него — и действительно, многие из членов этой семьи погибли от неосторожного обращения с огненной стихией. Более того, встречались даже случаи самоубийства путем самосожжения. В другом роду трепетно удерживалось представление, что смерть его членов происходит от огнестрельного оружия. И оказалось, что даже самые последние потомки этого рода, несмотря на страшную боязнь, находили свою смерть совершенно случайно или намеренно от выстрелов из ружья или револьвера.

Следует иметь в виду, что в вышеописанных случаях вслед за внушением наступает очередь самовнушения, под которым следует понимать прививание психических состояний, обусловленных не только посторонним влиянием, но также и внутренними поводами самого лица, подверженного самовнушению.

Каждому известно, что можно себя настроить и на грустный, и на веселый лад, что можно развить воображение до появления иллюзий и галлюцинаций, можно также вселить в себя то или иное убеждение.

Кто не знает, что достаточно дать волю своему воображению — и оно готово рисовать всевозможные страшные образы в сумерках ночи, несмотря на то что мы твердо убеждены, что никаких страхов в действительности не существует.

Всеми видами внушений без труда объясняются и многие своеобразные стороны сектантства, которые находят выражение в самых грубых формах. Например, чудовищная жестокость тираспольских беспоповцев, замуровавших живьем 25 человек по их собственному желанию. Читая описание этого ужасного события, невольно приходишь к выводу, что эти сектанты так спокойно шли на верную смерть только в силу укоренившейся в их сознании путем внушения и самовнушения идеи о переселении через это погребение в лоно праведников.

Бесспорно, что убеждения раскольников, считающих перепись населения антихристовой записью, отчуждением от Христа и от истинной веры, неминуемо создают почву для самоистребительных стремлений, но отсюда до самосожжения, до уморения себя голодом и закапывания живьем в землю еще далеко. Однако не вызывает сомнений тот факт, что раскольничья среда в скитах, в некотором отчуждении от внешнего мира, при постоянных постах и молитвах представляет собой чрезвычайно благоприятные условия для становления и развития религиозного фанатизма. В этих условиях и находит себе благоприятную почву самоистребительная проповедь. Эта проповедь в указанных случаях действует не столько путем убеждения, сколько силой внушения и взаимовнушения, что и вызывает окончательное решение «соблюсти благочестие без отступления», согласно выражению самих раскольников.

Господствующие воззрения являются только более или менее благоприятной почвой для распространения тех или иных психопатических состояний путем невольной передачи от одного лица к другому. В основе эпидемического распространения так называемой бесоодержимости находим все следы установившихся в то время народных воззрений на необычайную силу дьявола над человеком. Но тем не менее следует признать, что развитие и распространение этих эпидемий обязано главным образом, если не исключительно, силе внушения. Например, церковный пастор во время богослужения рассуждает о власти демона над человеком, призывая народ быть ближе к Богу, и во время одного из патетических мест этой речи ко всеобщему ужасу демон овладевает одним из присутствующих, повергая его в страшные корчи. Далее появляются следующие жертвы. При других богослужениях случаются те же вещи. Здесь следует говорить о прямом внушении бесоодержимости, переходящем затем в жизнь народа и находящем проявление вне богослужебных церемоний.

Когда произошло укоренение воззрений о возможности воплощения дьявола в человеке, то это верование стало само по себе действовать путем взаимовнушения и самовнушения на многих психопатических личностей и приводить, таким образом, к возникновению и развитию демонопатических эпидемий, которыми так богата история средневековья.

Эпидемиями бесноватых, как известно, наиболее отмечен XVII век. Бесноватость, имевшая место во все времена, была в полном смысле недугом этого века, подобно тому, как XVI век был славен колдовством, а мания величия и мания преследования стали болезнями нашего столетия.

Вот, к примеру, небольшая выдержка о средневековых конвульсионерках из Луи Дебоннера. Речь пойдет о девушках, которые в определенные дни, а порой после каких-нибудь предчувствий, внезапно впадают в трепет, дрожь, судороги и зевоту. Они опрокидываются на землю, и им подкладывают под спину заранее приготовленные тюфяки и подушки. Затем с ними начинаются большие волнения; они катаются по полу, бьют и терзают себя, их головы вращаются со страшной быстротой, глаза то закатываются, то закрываются, их язык то высовывается наружу, то заваливается внутрь, заполняя глотку; желудок и нижняя часть живота постоянно вздуваются, и все это время они либо лают по-собачьи, либо поют по-петушиному. Страдая от удушья, эти несчастные стонут, кричат и свистят; по всем членам тела проходят судороги; они бросаются то в одну, то в другую сторону; начинают проделывать кувырки и иные движения, оскорбляющие скромность, принимают циничные позы, растягиваются и деревенеют, оставаясь в таком положении часами, а иногда и целыми днями; в течение какого-то времени они остаются слепыми, глухими и параличными. Ознакомившись с этим описанием, невропатолог сразу определит, что здесь речь идет о припадках большой истерии, встречающейся, как известно, и ныне.

Еще более поучительную картину находим в описании судорожных эпидемий, которые имели место в Париже в прошлом столетии. Объединяющим фактором этих эпидемий явилось Сен-Медарское кладбище, где расположена могила дьякона Пари, прославившегося своим аскетическим образом жизни. Приведенное ниже описание принадлежит Луи Филье.

«Конвульсии Жанны, излечившейся на могиле Пари от истерической контрактуры в припадке судорог, послужили сигналом для новой пляски св. Витта, возродившейся вновь в центре Парижа в XVIII веке, конечные вариации которой одна мрачнее и смешнее другой.

Со всех концов города люди стекались на Сен-Медарское кладбище, чтобы поучаствовать в кривляньях и подергиваниях. Здоровые и больные — все уверяли, что конвульсионируют, и конвульсионировали по-своему. Это был всенародный танец — настоящая тарантелла.

Вся площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц была занята скоплением девушек, женщин, больных всех возрастов, конвульсионирующих как бы наперегонки друг с другом. Здесь мужчины бьются о землю, изображая настоящих эпилептиков, в то время как другие, расположившись немного подальше, глотают камешки, кусочки стекла и даже раскаленные угли; там женщины ходят на головах с той степенью странности и цинизма, которая только может быть совместима с такого рода упражнениями. В другом месте женщины, растянувшись на земле во весь рост, приглашают зрителей ударять их по животу и бывают довольны лишь тогда, когда 10 или 12 мужчин обрушиваются на них всей своей тяжестью.

Люди корчатся, кривляются, совершают телодвижения на тысячу разных ладов. Есть, впрочем, и более заученные конвульсии, которые скорее напоминают пантомимы и позы, изображающие различные религиозные мистерии, причем особой популярностью пользуются сцены из страданий Спасителя.

Среди этого нестройного шабаша то и дело раздаются стон, рев, пение, декламация, пророчество и мяуканье. Однако преобладают в этой эпидемии конвульсионеров танцы. Хором управляет духовное лицо — аббат Бешерон — который, чтобы оставаться у всех на виду, стоит на могиле. Здесь он совершает ежедневно с искусством, не выдерживающим соперничества, свое любимое „па“ — знаменитый скачок карпа, неизменно приводящий зрителей в восторг.

Эти вакханалии погубили все дело. Король, ежедневно получавший от духовенства самые дурные отзывы о происходящем на Сен-Медаре, отдал приказ закрыть кладбище. Однако эта мера не пресекла безумия конвульсионеров. Так как поступил запрет конвульсионировать публично, то припадки янсенистов стали происходить в частных домах, и зло от этого еще больше усилилось. Сен-Медарское кладбище концентрировало заразу, а его закрытие способствовало рассеиванию ее.

Всюду при дворах, в подворотнях можно было слышать или видеть, как терзается какой-нибудь несчастный — его вид неизменно оказывал свое заразительное действие на присутствующих и побуждал их к подражанию.

Зло приобрело такие значительные размеры, что король издал указ, согласно которому каждый конвульсионирующий предавался суду, специально учрежденному при арсенале, и приговаривался к тюремному заключению. Однако после этого конвульсионеры стали только искуснее скрываться, но полностью так и не вывелись».