Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис

облегчения слезами. Они льются каждый день, и я так надеюсь, что когда-нибудь это закончится, но, видимо, это никогда не закончится. Прошёл уже месяц после свадьбы, и ничего не изменилось. Мне теперь всегда паршиво. Я совсем потеряна, совсем одна. Лукас и Мари отбыли в двухнедельное свадебное путешествие, а от Элиота никаких вестей. Он за три тысячи миль отсюда. В Канаде. Я сразу это почувствовала и окончательно удостоверилась, когда Лукас позвонил мне из номера для новобрачных в Гваделупе.

– Мари купила тебе авокадо с резьбой ручной работы, – он рассмеялся, и я тоже улыбнулась, но он, всё равно заподозрив неладное, глубоко вздохнул и спросил: – Что-то случилось?

И, хотя я очень старалась, хотя пообещала себе, что изо всех сил постараюсь держать их в неведении, я всё равно расплакалась, лёжа в своей постели, закутавшись в одеяло и опустив шторы, в разгар дня.

– Мы с ним поговорили, и он вроде как меня выслушал, но ничего не сказал, – Лукас вздохнул. – Я подумал, может быть, ему нужно время прийти в себя, и тогда он напишет. Или позвонит. Мне так жаль, Эм.

– Он всё это время не выходил на связь, – пробормотала я сквозь слёзы. – Он точно добрался до Марка.

– Да, он звонил маме, – сказал Лукас. – И тебе тоже позвонит, Эм. Я знаю Эла и знаю, что он позвонит. Ему просто нужно собраться с мыслями.

Утром после свадьбы Элиот нашёл Лукаса у шведского стола. Элиот был очень бледен, велел Лукасу выйти на улицу, чтобы поговорить. Они поговорили. Но Элиот сказал, что ему нужно время, а несколько дней спустя ни о чём не подозревавшая Аманда сообщила Лукасу, что Элиот уехал в Канаду.

– Наверное, решил уйти в работу, отдохнуть от Аны, – предположила она. – Для психотерапевта она очень неприятно себя ведёт. Папа говорит, она и мертвеца замучает до смерти.

Все эти мысли невыносимы. Канада. Я чувствую, как во мне поднимается паника при мысли, что он за столько миль, за несколько океанов от меня. Может быть, именно поэтому он не заходит ни в «Ватсапп», ни в «Инстаграм». Я вспоминаю его слова о доме Марка. О том, как после развода он отменил все незаконченные дела и сел в самолёт.

«Там, где мы жили, красиво. Тихо. Можно почувствовать, что ты в самом деле приходишь в себя».

Мысль о том, что он вынужден приходить в себя по моей вине, разрывает мне сердце.

Стив расстёгивает пуговицу пиджака, снова садится на диванчик. Рубашка туго обтягивает его круглый живот.

– Когда мне было чуть за двадцать, я жил у Луизы. Снимал комнату, как и вы. А несколько лет назад снова приехал сюда, когда делал у себя в доме ремонт.

– Вы пригласили её к себе на Рождество, – говорю я, и он улыбается. – Она сказала, что и вы приходили к ней в гости. Я ещё изобразила удивление, когда увидела в раковине не одну, а две кружки.

– Ага, – он смеётся. – Луиза была немного замкнутой. Но вместе с тем невероятно сильной и невероятно доброй.

– Да, – отвечаю я, – такой она и была.

Он откашливается и достаёт стопку бумаг, скреплённых степлером. Я беру их и внимательно рассматриваю.

– Итак, – говорит Стив, – это завещание Луизы. Как видите, в самом верху указано ваше имя.

– Угу.

– Под ним вы можете прочитать, что после смерти Луизы дом номер два на Фишерс-Уэй…

Я моргаю, не в силах сосредоточнться на напечатанных буквах.

– Почему… при чём тут я?

Он улыбается, хлопает в ладоши. Поглубже вдыхает.

– Она завещала этот дом вам, Эммелина. Он ваш.

– Ч-что? Нет же! Это же не… это не…

– Да. Да. Он ваш.

Я не в силах сказать ни слова. Не в силах пошевельнуться. Я словно приросла к креслу, ноги стали свинцовыми, и, даже не глядя в зеркало, я чувствую, что бледна как смерть… Этот дом. Этот красивый викторианский дом с садами впереди и позади него. Дом, похожий на те, мимо которых я проходила по дороге в школу, мечтая, что однажды у меня будет такой дом и такая семья, как у Джорджии, как у других моих одноклассников, и надувные бассейны в саду, и семейные обеды за длинными столами. И три комнаты с цветами на окнах.

Стив снова говорит, но его голос звучит так, словно он под водой.

– Я понимаю, вы шокированы, – говорит он, не пытаясь скрыть своего удовольствия от моей реакции. Он говорит что-то ещё, и я отчаянно пытаюсь понять его слова, чтобы они стали реальностью. Но всё это по-прежнему кажется мне невозможным. У меня есть дом. У меня есть дом, принадлежащий мне по документам. Мой дом. Мой собственный дом. Я обвожу взглядом гостиную и беззвучно плачу. Потому что я хочу обнять Луизу. Я хочу сказать ей спасибо. Я хочу услышать её хриплый голос: «Все в порядке, Эмми. Ну, ну, хватит. Почему вы опять так размякли?»

Стив объясняет мне формальности, мои следующие шаги, но я с трудом его понимаю. Мои руки трясутся, зубы стучат – я по-настоящему шокирована – и в конце концов он уходит на кухню, приносит мне сладкий чай и ждёт, пока я его допью.

– Я позвоню через несколько дней, – говорит он, открывая машину, – когда всё устаканится. – И да, чуть не забыл, – он протягивает мне простой белый запечатанный конверт, – это вам, – и полиэтиленовый пакет, – а это для Элиота Барнса. От Луизы. Её кроссворды. Она сказала, что ему особенно удавались вопросы, связанные с малопонятной музыкой.

Дорогая Эмми Блю,

Милый домик с тремя комнатами, семья и тот, кто вас любит, – у вас всё это есть, только присмотритесь.

С любовью, Луиза.

Глава тридцать девятая

– Тут как будто подросток живёт.

– Отлично. Спасибо.

– Этот запах потных шмоток и…

– Разочарования, – добавляет Фокс, сжимая моё плечо. Мы стоим в дверном проёме и всматриваемся в тёмную, забитую всевозможным хламом гостиную Луизы. – Не думал, что скажу это, Эмми, но у Рози дома и то чище.

– А ты был у неё дома? – спрашиваю я, с интересом глядя на него. Фокс закашливается.