Мама Стифлера - Лидия Раевская

— А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?

Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы.

— Лёша?! Лёша — стриптизёр из "Красной Шапочки"! У Лёши таких как я — сто пятьдесят миллионов дур!

— Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила…

— Жила. Пока не сбежала. Нахуя мне нужен полупидор, который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: "Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!"? Спасибо.

Моя очередь.

— Витя! — выпаливаю, и палку жру, чавкая.

— Булкин?! Нахуй Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: "Хуле вы туда смотрите, старые маразматички"?

Ржём.

Дзынь! Дзынь!

Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся:

— Мишка!

Так и знала…

— Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат.

— Не пизди. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься?

Вот пизда. На мозоль прям наступила…

— Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл — никогда уже не уйдёт.

— Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. "Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!" Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. — Юлька морщится. — А ты ему роди сына — сразу свалит!

— Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала?

Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю.

— А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой.

Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка — это табу. Все знают.

Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь!

Помирились, значит.

Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.

А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу.

Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт.

— Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом.

Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.

— Юлька… — скулить начинаю, — Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль…

— Знаю. Завтра его навестим, хочешь?

— Хочу… Мы розы ему купим, да?

— Купим. Десять роз. Красных.

— Нет, белых!

— Белых. Как хочешь.

Молчим. Каждый о своём.

— Юль… — протягиваю палочку, — А зачем нам замуж выходить?

— Не знаю… — берёт палочку, и крошит её в пальцах, — У всех мужья есть. А у нас нету.

Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками.

— У меня Артём есть. — То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.

— А у меня — Пашка… — Запускает руку в пакет с сухарями.

— А Артём меня замуж позвал, Юль… — Теперь точно понятно: оправдываюсь.

Юлька криво улыбается:

— А то непонятно было… И когда?

— Летом следующим… Ты — свидетельница…

Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно.

— А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? — Юлька лезет в карман за телефоном.

Смотрим на Владика.

— Ничё такой… — Это я одобряю. — Симпатичный. Тоже замуж зовёт?

В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: "Ду-ду-ду-ду-ду…"

— Позовёт. Никуда не денется… А то ж это нихуя несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля…

Ржём, и хрустим сухарями.

За окном — субботний вечер.

Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами.

В хач-кафе "Кабак Быдляк" поёт Таркан.

В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже.

Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису.

А летом мы с Юлькой выйдем замуж.

А если и не выйдем — то это не страшно.

Семья у нас и так есть.

Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.

Свадьба

07-08-2007 16:47

Маша Скворцова выходила замуж. По привычке, вероятно. Ибо в третий раз.

На сей раз женихом был красивый молдавский партизан Толясик Мунтяну. Толик был романтичен и куртуазен, работал сутенёром, приторговывал соотечественницами на Садовом кольце, и прослыл большим профессионалом в плане жирануть хани. Чем Машу и прельстил.

В третий раз я была на Машиной свадьбе свидетельницей, и поэтому старательно не позволяла себе упиться как все приличные люди. Народ жаждал шуток-прибауток, и весёлых песнопений, коими я славна, и порционно их получал, с промежутком в пять минут.

Свадьба была немногочисленной, и праздновалась в домашнем кругу.

Мужиков приличных не было, и я грустила. И потихоньку нажирала сливу. В надежде, что через час я смогу убедить себя, что брат жениха со странным именем Октавиан — очень даже сексуален, несмотря на три бородавки на подбородке и отсутствие передних зубов.

И вообще: на эту свадьбу я возлагала большие надежды. Мне мечталось, что именно на этой третьей Машкиной свадьбе я найду себе приличного, тихого, ласкового сутенёра, который подарит мне такую же шубу как у Машки, и не будет спрашивать куда делась штука баксов из его кошелька рано утром.

Но сутенёров на свадьбе, за исключением сестры жениха — Аллы, больше не было.

И вообще не было мужиков. Не считать же мужиками беззубого Октавиана, и Машкиного отчима Тихоныча, который упился ещё в ЗАГСе, и которого благополучно забыли в машине?

А я-то, дура, в тридцатиградусный мороз, вырядилась в платьице с роскошным декольте, которое туго обтягивало мои совершенно нероскошные груди, и ещё более нероскошную жопу, и открывало восхищённому взгляду мои квадратные коленки. Между прочим, мою гордость. Единственную.

И в этом варварском великолепии я ехала час на электричке в Зеленоград, и околела ещё на десятой минуте поездки. Поэтому из электрички я вышла неуверенной походкой, и с изморосью под носом. Гламура мне это не добавило, а вот желание жить — резко увеличилось.

Торжественная часть прошла как всегда: Машка жевала «Дирол» и надувала пузыри в момент роковых вопросов: "Согласны ли Вы, Мария Валерьевна..", жених нервничал, и невпопад смеялся, будущая свекровь вытирала слёзы обёрткой от букета, а я ритмично дергала квадратной коленкой, потому что в электричке успела заработать цистит, и ужасно хотелось в сортир.

Дома, понятное дело, было лучше: стол ломился от национальных молдавских блюд, и прочих мамалыг, тамада дядя Женя сиял как таз, и зачитывал телеграммы от Муслима Магомаева и Бориса Ельцина, молдавская родня не знала как реагировать на дяди Женины шутки, и просто тупо побила его в прихожей — в общем, было значительно веселее, чем в ЗАГСе.

Через три часа свадебные страсти достигли накала.

Машкина новоиспечённая свекровь вдарилась в воспоминания, и пытала невестку на предмет её образования.

Машка жевала укроп, и меланхолично отвечала, что образование у неё уличное, а замуж за Толясика она вышла исключительно из меркантильных соображений, потому что на улице зима, а шубу ей подарил только мудак-Толясик, и опрометчиво пообещал ещё брильянтовое кольцо.

Свекровь разгневалась, и потребовала от сына развода, но сын уже не мог развестись, потому что ему была нужна московская прописка, а ещё он спал. И беззащитно причмокивал во сне.

Рядом со мной сидел помятый и побитый тамада дядя Женя, и коварно подбирался к моему декольте, пытаясь усыпить мою бдительность вопросами: "Милая, а ты помнишь формулу фосфорной кислоты?", "Барышня, а вы говорите по-английски?" и "Хотите, расскажу анекдот про поручика Ржевского? Право, очень уморительный!"

Формулу фосфорной кислоты я не знала, даже учась в школе, потому что прогуливала уроки химии; английский я знаю в совершенстве на уровне "Фак ю", и анекдоты о Ржевском вызывают у меня диарею и диспепсию.

Всё то время, пока я мучительно старалась не нажраться, я грустно ела молдавские мамалыжные блюда. Понятия не имею, как они назывались, но особенно меня порадовал молдавский чернослив, начинённый сгущёнкой с орехами. Его в моём распоряжении имелось аж три здоровенных блюда, и я активно на него налегала, нимало не печалясь о своей фигуре.

Я его ела, и пьянела от его вкуса настолько, что даже Октавиан показался мне весьма интересным юношей, и я криво подмигивала ему, пытаясь дотянуться до его промежности ногой, под столом, дабы изысканно потыкать ему туфлёй в яйца.