Мама Стифлера - Лидия Раевская

Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:

— Марин, как я выгляжу?

— Хорошо. Очень великолепно. — Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. — Гришка с ума сойдёт.

Вот в этом я даже не сомневалась.

Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.

Макса и Гришку мы обнаружили у ворот.

— Привет, девчонки! — Сказал Гриша, и ущипнул меня за жопу.

Я зарделась, и нервно почесала свою плешку.

— Мы тут тему пробили, насчёт посидеть комфортно. — Важно сказал Максим, и выразительно показал Маринке гандон.

— Ахуенное место, девчонки! — Поддакнул Гриша, и тоже невзначай уронил в пыль гандон "Неваляшка".

Тут у меня сразу зачесались разом все плешки на голове, и усилилось потоотделение. "Неужто выебут?!" — пронеслось вихрем в голове. Я робко посмотрела на Гришу, и тоненько икнула.

— Пойдём, Лидок-пупок. — Развратно улыбнулся Гришаня, по-хозяйски приобнял меня, и тут же вляпался рукавом в плевок готической коалиции. — Тьфу ты, блять.

И мы пошли.

Ахуенным комфотным местом оказался какой-то сарай с чердаком, где на первом этаже топил печку дед-сторож, а на втором за каким-то хуем сушилось сено. Нахуя, спрашивается, деду сено? Лошадей он не держал, а кролики с такого количества обосруться.

Наши рыцари, подталкивая нас с Маринкой под сраки, помогли нам вскарабкаться по лестнице, приставленной к стене, и, воровато озираясь, влезли следом.

— Ну что, девчонки, — прошептал в темноте Гриша, — пить будете?

— Будем. — Шёпотом отозвалась Маринка. — Водку?

— Водку. Бери стаканчик, чо стоишь?

Я нащупала в пространстве пластиковый стакан, и тут же храбро выжрала содержимое.

— Молодчага! — Хлопнул меня по плечу Гришаня. — Ещё?

— Да! — Выдохнула я.

— Уважаю. Держи стакан.

И снова я выжрала. И у меня сразу подкосились ноги. Я смачно и неуклюже наебнулась в сено, а сверху на меня приземлился Гриша, который шуршал в темноте гандоном, и тщетно пытался отыскать на моём теле сиськи. Или хотя бы их жалкое подобие.

— Ну, Лида, ебать мои тапки… Ты б ещё скафандр напялила. Где тут у тебя портки твои расстёгиваюцца? — Сопел Гришка, оставив попытки найти в моём организме сиськи, и сосредоточив своё внимание на моём креативном дениме.

— Щас, щас… — Пыхтела я в ответ, торопливо расстёгивая джинсы, и страшно боясь, что Гришка успеет за это время протрезветь и передумать.

В противоположном углу, судя по звукам, уже кто-то кого-то ебал.

— Ну? — Поторопил меня Гриша.

— Ща… — Ответила я, и расстегнула последнюю пуговицу. — Всё!

— А ЭТО КТО ТУТ КУРИТ, БЛЯ?! КОМУ ТУТ ЖОПЫ НАДРАТЬ ХВОРОСТИНОЙ?!

Голос раздался хуй проссышь откуда, и в лицо ударил яркий свет фонаря.

— Одевайся быстрее, дура! — Пихнул меня в бок Гришка, закрыв лицо рукой от света.

— Ах, вы тут ещё и ебстись удумали, паразиты сраные?! На моём сене?! — Взревел голос, и я шестым чувством догадалась, что явка провалена. Это был дед-сторож. — А ну-ка, нахуй пошли отсюда, паскуды голожопые!

Кое-как напялив кофту, заправив её в трусы вместе в тремя килограммами соломы, я, схватив в охапку свои штаны, рванула к окну, и, цепляя жопой занозы, выпихнулась наружу, кубарем скатившись с лестницы.

— Вылезайте, бляди! — Орал где-то за сараем дед, и размахивал фонарём как маяком.

Я спряталась в кусты, где тут же наступила в говно, и быстро влезла в свои джинсы. Через полминуты ко мне присоединился Гришка.

— Где Маринка? — Шепнула я.

— Там остались. Оба. — Коротко ответил Гришка. — Чем тут, блять, так воняет? Обосралась что ли?

— Не, тут говно лежит. Лежало то есть.

— Ясно. Давай, пиздуй-ка ты домой, Лидок-пупок. А я попробую ребят вытащить.

— Откуда вытащить?!

— С чердака, дура. Дед, пидор, лестницу убрал, и дверь заколотил гвоздями.

— А окно?

— И оттуда тоже лестницу унёс, сука. В общем, пиздуй домой, не до тебя щас. И помойся там, что ли… Пасёт как от бомжа.

— Угу… — Шмыгнула носом. — А завтра можно придти?

— Мне похуй. Я завтра всё равно домой, в Люберцы уеду. У меня девушка там скучает.

— А кто ж меня тогда будет… — Я осеклась, и и нервно почесала плешку.

— Что будет? Ебать? Понятия не имею. Попроси Дениса. Хотя, он щас бухать завязал… Тогда не знаю. Не еби мне мозг, Лида. Иди домой.

И я пошла домой.

Я шла, и горько плакала.

Проходя мимо сторожки, меня снова настигла месть готической коалиции, но на фоне пережитого стресса я совсем не обратила на это внимания.

Дома я отмыла кроссовки от говна, а прыщи от макияжа, и заснула в слезах.

А утром я проснулась с твёрдой уверенностью, что я ещё непременно вырасту из гадкого утёнка в прекрасного лебедя, и тогда все эти люберецкие пидорасы поймут, что они были ко мне несправедливы и жестоки. И они ещё будут звонить мне по ночам, и плакать в трубку:

— Мы любим тебя, Мама Стифлера!

А я буду красива как бог, и неприступна как форт Нокс. И конечно же, я не пошлю их нахуй, ибо я буду не только красива и неприступна, а ещё и божественно добра. И совершенно незлопамятна.

Только так.

Всё это обязательно когда-нибудь будет.

Если доживу.

Суббота

30-08-2007 16:41

— Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые — значит, мужики зажрались!

— Воистину!

Дзынь!

Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием "Кабак Быдляк", доносятся разудалые песни "Долина, чудная долина" и "Чёрные глаза", а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.

— Нет, ну вот ты мне скажи, — хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, — Мы что, каркалыги последние, что ли? А?

Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.

— Ершова, — обращаюсь назидательно, — мы — нихуя не каркалыги. Мы — старые уже просто. Вот смотри!

Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.

— Видишь? — спрашиваю.

— Нихуя, — отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, — А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла?

— Дура, — беззлобно так говорю, поучительно, — смотри, щас я сяду.

И сажусь мимо табуретки.

Пять минут здорового ржача. Успокоились. Села на стул.

— Ершова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами.

Сказала я это, и глаза закрыла. Тишина. В тишине бульканье. Наливает.

— Где жиры?

— Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Юля.

— Это кожа твоя, манда. Жиры старости у тебя на жопе, пиздаболка!

Дзынь! Дзынь! Пьём за жиры.

Хрустим палочками.

Смотрим на себя в микроволновку.

— Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна — вздыхает Юля.

Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему.

Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии.

— Да… — Через пять минут говорит Юлька, — Когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были — что надо. Это кто? Как зовут, помнишь?

— А то. Сашка. Из Тольятти. Юльк, а ведь я его любила по-своему…

— Хуила. Ебала ты его неделю, и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки.

— Да. — Соглашаюсь. — Зато красивый какой был…

— Угу. На актёра какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, бля! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни! Вспомнила!

Пять минут здорового ржача.

Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем.

— Ой, дуры мы были, Лида…

— И не говори…

Остервенело жрём палочки.

Вся наша жизнь на коленях разложилась.

Мы с Юлькой в шестом классе.

Мы с Юлькой неумело курим в школьном туалете.

Мы с Юлькой выходим замуж.

Мы с Юлькой стоим у подъезда, и держим друг друга за большие животы.

Мы с Юлькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью "Мочевина".

— Уноси, Жаба Аркадьевна! — звонко ставит пустой бокал на стол Ершова, — Щас расплачусь, бля!

Уношу альбом.

Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками.

— Я к чему говорю-то… — делает глоток Юлька, — Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида…

Замуж. Пора. Не знаю.

— Нахуя? — интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, — Что мы там с тобой не видели?

— А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша?