Какое надувательство! - Джонатан Коу

податливые, вздымающиеся

поднимающиеся, опускающиеся

раздувшиеся, торчащие

большие, прыгучие

мясистые, шишковатые, тяжелые, коренастые, рослые, колоссальные, огромные, громадные, массивные, монструозные, обильные, великанские, гигантские, гористые, гаргантюанские, титанические, геркулесовы

ее маленькие, задиристые груди

ее идеально пропорциональные груди

ее среднепропорциональные, однако в каком-то смысле удивительные груди

ее деформированные груди

Ладно. Забудем. Еще вина. Теперь думай тщательно. Представь себе эту молодую симпатичную пару — они одни в комнате, где нет никаких развлечений, кроме их собственных тел. Нарисуй их у себя в уме. А теперь подбирай слова — уверенно и точно. Будь бесстрашен.

когда он зарылся лицом в ее пышные груди, она стянула рубашку с его хорошо сложенных плеч

он упал на колени и ткнулся носом ей в пупок

они рухнули на постель, он лег на нее сверху, и губы их жадно вжались друг в друга в долгом влажном поцелуе

они рухнули на постель, она легла на него сверху, и влажные губы их жадно встретились в долгом жалостном поцелуе

Ох, да ну его к черту.

ее шатало от страсти

его стражник рвался из штанов

она повлажнела между бедер

у него повлажнело за ушами

она уже готова была кончить

он не понимал, кончает он или начинает

Именно на этой экстатической развилке, когда работе удалось довести меня до состояния какого-то отчаянного возбуждения, зазвонил телефон. Я удивленно поднял голову и воззрился на часы. Половина третьего ночи. Как ни абсурдно, но я ощутил позыв привести в порядок стол и перевернуть все листы, а уже потом идти к телефону. Голос в трубке был незнакомым.

— Мистер Оуэн?

— Он самый.

— Простите, что тревожу вас в такое время. Надеюсь, я вас еще не разбудил. Моя фамилия Ханрахан. Я звоню по просьбе одного из моих клиентов, некоего мистера Финдлея Оникса, утверждающего, что вы — его знакомый.

— Это так.

— Видите ли, я его адвокат. Финдлей просил меня передать вам его извинения за то, что он не может говорить с вами лично. Он задержан и находится в полицейском участке Хорнси. Телефонные звонки ему больше не разрешены. Тем не менее ему крайне хотелось бы встретиться с вами лично при скорейшей возможности. Он просил меня передать, чтобы вы подъехали к участку завтра прямо с утра, если это возможно.

— Ну, это… трудно, — я подумал о Фионе и ее визите к врачу. — Но если это абсолютно необходимо… Иными словами — что происходит? У него неприятности?

— Боюсь, что да. Мне в самом деле кажется, что лучше всего вам постараться и приехать.

Я неуверенно пообещал, что приеду.

— Хорошо. Значит, Финдлей может на вас рассчитывать. — И он повесил трубку.

Разговор завершился так быстро, что я едва ли что-то понял. Для начала, я даже не поинтересовался, за что полиция задержала Финдлея — если, разумеется (и неожиданно это показалось самым очевидным, да и вообще единственным ответом), это не он вломился в дом мистера Макгэнни и украл документы, имеющие отношение к моей книге? Я зашел в спальню, лег на кровать и попробовал оценить вероятность такого поворота событий. Не могли же его поймать так быстро — ограбление случилось прошлой ночью. Хотя почему нет? Он стар и немощен, мог оставить за собой цепочку нежелательных улик. Но если и так, к чему эта срочность? Его наверняка выпустят под залог, и встреча наша могла бы подождать, пока он не вернется к себе домой. Так или иначе, понятнее не становилось, и остаток ночи я мысленно ворочал новость в тяжелом полусне, прерванном через каких-то несколько часов первыми лучами зимнего солнца.

Казалось, до участка я добирался автобусом целое утро. У Фионы, по крайней мере, такой проблемы не будет: перед выходом я заказал ей такси-малолитражку. Помимо прочего, я тем самым словно дал взятку собственной совести: когда я уходил, Фиона показалась мне такой беззащитной — надела лучший костюм, который носила на работу; так люди поступают, когда их охватывает странное ощущение пристойности — если уж идут на верную смерть, то хотя бы выглядеть должны как полагается. (Но, думаю, это им и сил придает.) Если б я поехал с нею, ничего бы не изменилось. Так я успокаивал себя, пока автобус рывками и толчками одышливо продвигался по Лондону, влача меня все ближе к новой фазе тайны, от которой я, сказать по правде, все больше начинал отстраняться. Хорошее такое чувство — это отстранение: после долгих лет недоумения и терзаний мне было легче. Кто бы мог подумать, что все это пройдет, едва успеет закончиться утро.

Дежурный сержант продержал меня лишь несколько минут, затем провел в ярко освещенную, но грязноватую камеру в цокольном этаже участка. Финдлей сидел выпрямившись на скамье: на плечи наброшен плащ, седые волосы в резком свете единственного окошка под потолком нимбом стояли над головой.

— Майкл, — произнес он, пожимая мне руку, — вы оказали мне честь. Мне остается лишь желать, чтобы нашей второй встрече не суждено было состояться среди подобной грязи и убожества. Вина за это, боюсь, целиком лежит на мне.

— Целиком?

— Ну, вероятно, вы способны догадаться, что именно привело меня сюда.

— У меня есть… скажем так, подозрение.

— Разумеется, Майкл. С вашей проницательностью, вашей интуицией. Вы же понимаете, каким недугам подвержены старики, когда решимость ослабевает, а желания — увы — остаются сильны. Так же сильны, как и прежде. — Он вздохнул. — Мне кажется, в нашу последнюю встречу я упоминал… об условном осуждении?

Я неуверенно кивнул. Честно говоря, я потерял ход его мысли.

— Так вот, я его нарушил. Такова прискорбная суть дела, и винить за это я могу только себя.

Стало немного проясняться.

— Вы имеете в виду ваше условное наказание?

— Разумеется. Меня вновь своими требованиями приперло к стене мое безрассудное либидо. Вновь сила плоти возобладала над силой духа…

— Так, значит, не вы вломились в дом мистера Макгэнни пару ночей назад?

Он вскинул голову и зашипел, бросив предостерегающий взгляд на дверь:

— Ради всего святого, Майкл. Вы что — хотите усугубить мое положение? — И продолжил шепотом: — Зачем, по-вашему, я вас сюда вызвал, если не для того, чтобы именно это и обсудить?

Я сел на скамью с ним рядом и стал дожидаться объяснений. Через некоторое время я понял, что он обиженно дуется.

— Простите меня — подтолкнул его я.

— Помимо всего прочего, — сказал Финдлей, — вы подвергаете сомнению мою профессиональную компетентность, если считаете меня неспособным выполнить настолько рядовое маленькое задание и не попасться. Я проскользнул в этот дом, Майкл, и выскользнул из него с грацией дикой кошки. Сам великий Рэффлз [109] снял бы шляпу и ахнул от зависти.

— Так что пошло не так?

— Простая потеря контроля, Майкл. Нехватка силы воли и ничего кроме. Вчера весь день я провел за изучением позаимствованных документов — повторяю, прихваченных взаймы, ибо я свято чту чужую собственность, — и к вечеру был в достаточной мере удовлетворен: бумаги предоставляли мне все необходимое, чтобы выковать недостающие звенья в цепи этого крайне трудного расследования. Вообразите мое возбуждение, Майкл. Вообразите, какой приток адреналина ощутил я в своей кровеносной системе, какой поток гордости и восторга пронесся по моим древним венам. Неожиданно я ощутил себя молодым тридцатилетним человеком.

— И что?

— Естественно, я отправился на поиски такого человека. Все пабы уже были закрыты, но в нескольких кварталах от моей квартиры имеется общественное удобство, благодаря нехарактерно просвещенному решению деятелей нашего муниципального совета предоставляющее всем страждущим возможность облегчения во всех его видах и во все часы дня и ночи. Я всеми силами старался держаться подальше от этого места несколько недель — с тех самых пор, как меня силком поставили перед судьей и сообщили, что еще одна подобная промашка — и я окажусь за решеткой. Всего на пару месяцев, сказал судья, но кто знает, как подействует даже краткое заточение на конституцию такого хрупкого и слабосердого реликта, как я. Тем не менее прошлой ночью величие закона казалось не столь ужасающим, и я поймал себя на том, что не в силах сопротивляться влечению к этой клоаке восхитительного беззакония. Я пробыл там лишь несколько секунд, когда из одной кабинки вынырнул мужчина (мужчина! что я говорю! — видение, Майкл, ожившая фантазия перфекциониста: воплощенный Адонис в лётной куртке и небесно-голубых джинсах)… — Финдлей покачал головой: казалось, в мыслях его сошлись в единоборстве восторг и сожаление. — Что там говорить: он ускорил для меня развязку. И наоборот.

— Наоборот?

— Именно. Я поспешно развязал ему галстук, шнурки, расстегнул рубашку и принялся за брюки. Не стану расстраивать ваших чувств самца-производителя, Майкл, подробным — пошаговым, я бы выразился — отчетом о воспоследовавших обоюдных любезностях. Попрошу лишь вообразить мой шок, мое негодование, ощущение того, что меня предали, когда он внезапно представился старшим офицером — никак не меньше — уголовной полиции метрополии, защелкнул на мне наручники и свистнул своему сообщнику, поджидавшему за дверью. Все произошло слишком внезапно.