Неамериканский миссионер - Андрей Кураев

1. Христианство учит неуважению к государственной власти, ибо обожествляет преступника, казненного законными властями.

2. Догмат о непорочном зачатии учит неуважению к предкам и разрушает семью.

3. Нигде в Библии не говорится, что Китай находится в центре мира.

Суть этих пунктов в измененном виде и переформулированном присутствует в китайском уме и в наше время. Поэтому все рассуждения отца А. Кураева о православном Китае – лишь утопия и не более того» [286].

– И снова – ну почему сегодня так много зарубежных проповедников всех мастей, доморощенных сектантов и так мало православных миссионеров?

– Миссионерство – это призвание, а не профессия. Призвание – то, что находит тебя, а не то, что выбираешь ты. Ну не было у меня вечера размышлений: стать миссионером или сидеть дома. Меня – звали и зовут. Или, как один персонаж «Белого солнца пустыни» объяснял свое неожиданное появление – «Стреляли…».

Я же жду не дождусь, когда у меня на «рынке миссионерских услуг» появятся конкуренты, чтоб было кому отдать эту работу и уйти. К сожалению, за последние лет десять легких на подъем людей, не боящихся войти в любую аудиторию, будь то академики или заключенные, стало не больше, а меньше. А новых имен я не вижу.

– Не теряет ли наша Церковь свою паству?

– Православие за 90-е годы ничего не потеряло. И говорить о том, что «молодежь отошла от Церкви», нет ни малейших оснований по той причине, что отойти от Церкви может лишь тот, кто в ней был. А уже начиная с двадцатых годов, со времен диких комсомольских антицерковных кампаний, молодежь в нашей Церкви – это редкость. Надо очень четко осознать, что нашей Церкви в России терять уже нечего. Все, что могли, мы потеряли за предыдущие десятилетия, поэтому у нас сейчас идет рост. Он трудный, болезненный, но это несомненный рост.

Другое дело – темпы роста Православия, восстановления разрушенной государством народной жизни не столь быстры, как хотелось бы, и уступают темпам прироста сектантов.

Одновременно происходит три процесса. Первый: число действительно православных людей растет. Оно выросло в три-четыре раза за 90-е годы и сегодня составляет 3-3,5% населения в крупных городах России. Кроме этого растет число сектантов (в совокупности различного рода неопротестантские группы привлекли к себе около 1% населения, но по числу зарегистрированных общин они уже во многих регионах сравнялись с Православием). В наши «конкурентные» отношения может быть втянуто до 10% населения. Десять процентов – это число религиозно одаренных людей, людей, способных на поступки, способных разрешить своим убеждениям влиять на свою жизнь (обоснование этой цифры см. в моей книге «О нашем поражении» в главе «Попытка быть оптимистом»).

И наконец, есть огромная масса «уважаемых телезрителей», чьи мозги изготовлены на «фабрике звезд». Вот для них все, что серьезно, становится все более и более чужим. У этих полуфабрикатов в равной степени падают интересы к академической науке (вытесняемой экстрасенсами), к классической музыке (вытесняемой попсой) и к классической религии (вытесняемой магией).

- В Церкви существует огромное количество обрядов, правил, традиций, о которых Христос в Евангелии ничего не говорил (иконопочитание, почитание святых и их мощей, молитвы за умерших и так далее). Более того, многие из традиций и обрядов, по-видимому, даже прямо противоречат словам Христа. Например, Он запретил называть отцом кого-либо, кроме Отца Небесного [287], а мы называем так всех священников. Но тем не менее Православная Церковь утверждает свое преемство от Христа и Его апостолов. Нет ли здесь противоречия?

– Я думаю, что никакого противоречия в этом нет, потому что в Евангелии есть главный призыв – расти. Церковь апостольского времени – это желудь, а современная Церковь – дуб, выросший из него. Между дубом и желудем с виду ничего общего, но есть общность самого главного – генетического материала. Вот это непосредственное генетическое преемство современной Православной Церкви от Церкви апостолов – несомненный исторический факт и во внешних проявлениях, и в духовной идентичности.

Проверяется это просто: прочитайте нашим обычным бабушкам-прихожанкам труды христианских подвижников различных столетий – и бабушки не отличат эти тексты один от другого. Это не осуждение бабушек, а достоинство текстов. Для верующего сердца они едины, передают тот же самый опыт жизни во Христе. Поэтому для неспециалиста неотличимы поучения Серафима Саровского от поучений Антония Великого, который жил за 1500 лет до преподобного Серафима. Обычный человек без специального образования не отличит труды Иоанна Златоуста (IV век) от трудов Феофана Затворника (XIX век). За этой неразличимостью текстов стоит тождество духовного опыта.

Кажется, О. Мандельштам сказал: «У каждой истинной книги нет титульного листа». В духовной литературе Церкви это очень хорошо заметно. Конечно, ученый-богослов должен уметь очень четко различать святоотеческие тексты. Он по мелочам может сказать, какой это текст, имя автора, назовет эпоху и культурное окружение, но самое главное, то есть духовное содержание текста, понятно и без этого. Наверно, немалое число наших бабушек-прихожанок совершенно искренне считают Иоанна Златоуста русским батюшкой XIX века и очень удивятся, если сказать им, что он жил в середине IV – начале V века и был архиепископом Константинополя. А и в самом деле – где границы «Святой Руси»? Разве Иерусалим или Царьград могут быть для нее «зарубежьем»?

Что же касается именования священников «отцами» – в моей книге «Протестантам о Православии» была статья «Почему священника называют батюшкой».

– А есть у Вас совет для обычного приходского священника?

– Как богослов скажу, что Церковь может благодать Божию призывать на самые разные грани человеческой жизни. Православие – религия своего рода священного материализма (то есть мы считаем, что материя может быть пронизана нетварным Духом Божиим). Поэтому круг предметов, которые могут быть освящены по молитвам Церкви, может быть расширен. Наши храмы полны тогда, когда в них что-то освящается. Когда воплощенную благодать можно из них изнести (освященные яблочки, водичку, куличи, мед…). Например, было бы хорошо раз в месяц проводить чин освящения лекарств, чтобы потом люди с молитвой вкушали таблеточки. При этом, правда, важно оговорить, что «фирма не гарантирует исцеления» (Церковь не занимается «целительством»). На этом молебне священник мог бы пояснить, что таблетки все равно надо употреблять не потому, что их сейчас батюшка окропил, а потому, что их врач прописал. Но все же принимать их надо – с молитвой. В минуту приема помня не болячку, а Бога.

– Вот Вы приглашаете людей в Церковь, но ведь и критическое слово разрешаете себе сказать по поводу церковной жизни?

– Я боюсь пропаганды. Накушался ее в детстве. Люди знают о наших церковных болячках. А если мы будем их замалчивать и говорить, что все-то у нас хорошо и беспроблемно, то люди сочтут нас именно пропагандистами, причем неумными и нечестными. Поэтому я считаю, что именно миссионерски важно быть честным.

У сатаны есть две руки, и один и тот же «дар» он может нам предлагать с разных сторон: то из-за левого плеча, то из-за правого. Когда лукавый удерживает человека от вхождения в Церковь, он сначала говорит: «В Церкви все сплошь хапуги, пьяницы и развратники», то есть рисует карикатуру на Церковь. Если человек такую карикатуру в стиле «Московского комсомольца» смог преодолеть, это не значит, что сатана теперь отстанет от него. Он будет тонко действовать, он скажет: «В Церкви сплошная святость, там все святые, и куда же ты со своим свиным рылом в ихний калашный ряд прешься?». И когда человек составит слишком высокое представление о церковной жизни, церковном быте, потом достаточно ему подметить даже не то что грех какого-то церковного человека, а просто чисто бытовые подробности, и он сразу же скажет: «А, вон вы какие! Я в вас разочаровался!».

Так вот, чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Нужно трезвение, нужно понимать, что сила Божия в немощи человеческой совершается [288].

Кроме того, люди очень боятся попасть во вторую КПСС, они боятся, что здесь какая-то казарма, сплошная обязаловка, полное отсутствие критичности. Я сам этого боялся, когда стоял на пороге Церкви, но по милости Божией мне в руки попали честные книги отца Георгия Флоровского, Карташева, отца Александра Шмемана.

Дело в том, что, учась на кафедре атеизма, я знал всю гадость, которую только можно знать об истории Церкви и церковной жизни. Если бы затем я начал читать церковные книги и в них прочитал бы, что у нас только сплошная святость, никаких грехов и болезней не было, я бы сказал: «Эти люди не желают знать правды о себе, о своей истории, о своем быте, не желают думать об этом; это не христианство, потому что христианину естественно каяться».