Врата ада - Лоран Годе

«Будьте вы все прокляты. Этот уродливый мир — таким его сделали вы. Вы толпились возле меня, окружили заботой и вниманием, но меня это не утешало. Я проклинаю могильщиков, которые несли гроб моего сына и вздыхали с облегчением, ведь он был такой легкий, не надо напрягаться. Я знаю, что они подумали именно об этом, даже если на лицах у них ничего не отразилось, и я проклинаю их за эту мысль.

Проклинаю тех, кто был здесь, в толпе, и с кем я вообще не была знакома. Они пришли сюда из праздного любопытства, и я желаю, чтобы и им пришлось оплакивать тех, кого они действительно любят. Проклинаю и друзей, и их искренние слезы. Их страдания — что они по сравнению с моими, я плюю на них и попираю ногами. Только слезы матери имеют право на существование. Все остальное — мерзкая профанация. Я проклинаю всех. Потому что мне больно. Я гоню этот мир от себя. Как можно дальше. Пусть заткнутся священники с их успокоительной чушью или пусть говорят правду, пусть напомнят, как обливается кровью материнское сердце, когда твой ребенок гниет в земле, и как сводит судорогой внутренности при виде остекленевших глаз того, кого ты кормила грудью. Я склонилась над этой мраморной плитой, и я вне себя от ярости. Проклинаю это надгробие, его тоже выбирала не я, но под ним навечно погребен мой мальчик. Я смотрю вокруг и плюю на все это. Я больше никогда сюда не приду. Не возложу ни единого венка. Не полью ни единого цветка и никогда не произнесу ни одной молитвы. Благоговейной скорби не будет. Я не стану говорить с этим камнем, понурив голову, со смиренным видом, точно вдова погибшего на войне. Больше никогда не приду сюда, потому что Пиппо здесь нет. Я проклинаю всех тех, кто плакал вокруг меня, считая, что так положено. Но я-то знаю: Пиппо здесь нет».

V

Верни мне сына или отомсти за него

(сентябрь 1980)

Маттео продолжал все так же колесить по городу в те ночные часы, когда кошки с жадностью рвут мешки с мусором, которые люди, спешащие покончить с рабочим днем, выставляют на задворках ресторанов. Но только работать почти перестал. Сколько раз он проезжал, не останавливаясь, мимо клиента, поднявшего руку при виде его такси? Нет, это было ему не под силу. Он был слишком далеко, весь погружен в себя. Он садился за руль, чтобы ни о чем не думать. И так каждую ночь.

Но однажды вечером, когда он уже был в дверях, Джулиана вдруг схватила его за рукав. Все было, как всегда. Перед уходом он разогрел себе еду. Она вернулась домой, когда он кончал есть, и не сказала ни слова. Он тоже. Он поднялся через силу, сходил за документами и ключами от машины, и в тот момент, когда уже открывал дверь, она вдруг с неожиданной силой вцепилась в него. От внутреннего напряжения она даже на мгновение похорошела. Но губы дрожали, как бы не решаясь произнести то, что рвалось наружу. Он не знал, что и думать. Что с ней такое? Почему она выглядит так странно? Он даже растерялся. Совершенно непонятно, чего от нее можно теперь ждать. Что ею движет: ярость или отчаяние? То ли она сейчас набросится на него с кулаками, осыпет проклятиями, а то и влепит пощечину — или, наоборот, упадет на грудь и будет плакать в его объятиях? Он терялся в догадках.

Но наконец Джулиана сумела заговорить прерывающимся от горя голосом, и он понял, что на самом деле она в бешенстве, копившемся в ней все это время, а молчание ее, которое он поспешил принять за смирение перед судьбой, было лишь долгой прелюдией вот к этому моменту.

— Что происходит, Маттео? — спросила она.

Он молчал.

— Что происходит? — с нажимом повторила она.

— Я ухожу, — просто сказал он.

И добавил, давая ей понять, что все в порядке, все, как всегда:

— Мне пора.

И тут она взорвалась, завопила не своим голосом:

— Ах, тебе пора? Опять будешь мотаться по городу? До самого утра? А потом вернешься и спрячешься здесь? Что происходит, Маттео?

Он остолбенел, пораженный тем, что она знает, зачем он уезжает из дома и скитается неизвестно где, а значит, понимает, в каком он состоянии, хотя до сих пор ни слова ему об этом не сказала. Она его разоблачила. Ему стало стыдно. Он хотел было сказать, что не собирается все это с нею обсуждать, но она его опередила. Набросилась на него и стала колотить кулачками в грудь. И при этом стонала, словно жалуясь и проклиная его одновременно, вряд ли она хотела причинить ему боль, скорее встряхнуть его, вывести из состояния тупого оцепенения. Он не сопротивлялся, надеясь, что, выплеснув гнев, она успокоится, но она распалялась все больше и больше и, наконец, сквозь слезы, продолжая молотить его кулачками, выкрикнула такие слова, которые действительно пронзили его в самое сердце:

— Верни мне моего сына, Маттео. Верни мне его, а если не можешь, найди хотя бы того, кто его убил!

Он еле удержался на ногах. Все закружилось в его голове: слова Джулианы, лицо Пиппо, сцена перестрелки, бесцельные скитания по городу. Он не мог ни ответить ей, ни оставаться еще хоть на минуту здесь, рядом. Он осторожно отвел ее руки. Она покорилась, послушная как ребенок. Тогда он открыл дверь, ни слова не говоря, вышел и бросился вниз по лестнице.

Подходя к своей машине, он все боялся, что упадет. У него подгибались ноги. Он чувствовал, что очень бледен. И еще этот постоянный шум в ушах. И только сев за руль и вцепившись в него, он немного пришел в себя. Тронулся с места и стал колесить по городу. Перед его глазами проплывал Неаполь, а он все вспоминал лицо Джулианы, искаженное гневом, сморщенное от слез. Она все равно красива, его жена, его храбрая жена с черными кругами горя под глазами. Она оказалась куда прозорливей его, смотрела правде в глаза. Сейчас она выставила ему свои требования и была на самом деле совершенно права. Он не сможет вернуть Джулиане сына, но если поквитается с убийцей, возможно, они смогут жить дальше. Впервые после смерти Пиппо он ощутил в себе прилив сил. Он несся по улице, что идет вдоль порта, просто как сумасшедший. У него появилась цель в жизни. Он чувствовал себя сильным, он решился и отступать не собирается. Он будет терпеливым и жестоким. Умным и безжалостным. Он найдет убийцу своего сына. И тогда его жена с прекрасным скорбным лицом снова сможет улыбаться.

Несколько дней спустя Маттео вошел в кафе на улице Рома и оглядел сидящих за столиками посетителей. Мужчина лет сорока поднял руку, подзывая его. Это был инспектор, который вел дело Пиппо. Накануне Маттео позвонил по номеру, который оставили ему полицейские, и мужчина без особого энтузиазма, но все же предложил встретиться.

Маттео не смог бы узнать его, хотя уже виделся и разговаривал с ним, но это было сразу после смерти Пиппо, а тогда он просто ничего не соображал, и люди, слова, поступки вообще не оставляли следа в его сознании.

Инспектор заказал вторую чашку кофе. Вид у него был угрюмый, и Маттео задумался, то ли он вообще такой, меланхолик, то ли ему просто не слишком приятно встречаться с ним и он стремится поскорее покончить с тяжкой обязанностью: ведь ему предстояло сказать отцу, что никто и никогда не узнает, кто убил его сына.

Маттео спросил спокойно, но решительно, продвигается ли расследование. Инспектор долго смотрел на него, прежде чем ответить. Пытался оценить по выражению его лица, не лучше ли отделаться обычными, лживыми, но успокоительными формулировками, и сказать, например, что дело идет своим чередом, что, конечно, на это потребуется время, но что убийцы в конце концов всегда бывают наказаны, — или же с этим человеком можно говорить откровенно. Он выбрал второй вариант, то ли потому, что действительно ужасно устал и ему было лень врать, то ли потому, что увидел в глазах Маттео решимость, и это ему понравилось.

— Оно не продвинется, синьор Де Ниттис. Такого рода дела никогда не продвигаются.

Маттео промолчал, и инспектор понял, что поступил правильно: этот человек готов выслушать то, что он ему скажет, и для него это лучше, чем то, что обычно говорят в таких случаях.

— Расскажите мне все, — попросил Маттео, — все, что вам известно о деле.

Ему хотелось, чтобы инспектор понял, что он настроен решительно, сознает, как все это опасно, и предупреждать его об этом не надо, он ничего не боится. Инспектор охотно выполнил его просьбу, лишь вздохнул украдкой, сочувствуя отцу, который, углубляясь в подробности расследования, пытается отвлечься от потери, которую не восполнить ничем.

За контроль над городом ведут кровавую борьбу два семейных клана. Люди с улицы Форчелла и клан Секондильяно. Те, что в клане Секондильяно, помоложе, порасторопнее и уже практически наложили руку на традиционные оплоты каморры. В течение последних недель, предшествовавших смерти Пиппо, разборкам и убийствам несть числа. Вероятнее всего, по мнению инспектора — но это его личное мнение, не больше, — ту перестрелку затеял кто-то из клана Форчелла. Тем более что в тот же день в Секондильяно люди с улицы Форчелла совершили налет на бар и убили двух человек. В общем, все это очень похоже на попытку взять реванш. Ну и самое главное: через несколько дней после перестрелки около порта было обнаружено тело мужчины с размозженной головой — ему выстрелили в рот — и пулей в плече. Мужчина принадлежал к клану Секондильяно. По мнению инспектора, в переулке делла Паче метили именно в него. Но ранили только в плечо, и он сумел скрыться. Этот район он знал плохо, очень скоро его нашли и добили. Разумеется, это всего лишь одна из версий, свидетелей нет, и точно восстановить события невозможно, но инспектор почти не сомневается, что все обстояло именно так.