Сон в пламени - Джонатан Кэрролл

– В тот вечер я думала, не окажется ли мое внезапное решение лететь в Вену похожим на ее прыжок с шара.

– Со сковородки да в огонь?

– Нет, потому что огонь и так уже был со всех сторон. Люк спалил тот день дотла. Я думала, что даже если разобьюсь, как яйцо от удара, в Вене, это будет лучше, чем медленно падать и гореть в Мюнхене.

Мы поехали в мюнхенский аэропорт на ее красной машине. Машина оказалась в точности такой, как описывал Николас, – черт-те что. Пепельницы переполнены, заднее сиденье пропорото на самом видном месте, повсюду разбросаны книги. Большую часть поездки я пытался в промельках света уличных фонарей прочесть их названия. Я гадал, во всем ли она такая неряха, но был так счастлив, что мне было все равно. Николас попросил Марис включить радио, но она сказала, что оно уже неделю как сломалось. Обернувшись, он подмигнул мне.

– Эй, Kleine[5], почему ты никак не купишь хорошую машину? Зарабатываешь ты достаточно. Эта штуковина напоминает что-то из «Безумного Макса».

Переключая скорость, Марис ткнула его под ребра.

– Ишь ты какой! Мне что, нужно уподобиться тебе и купить «порше»? К. С. Ж.?

Он снова обернулся ко мне.

– Что такое К. С. Ж.?

– Машина Кризиса Середины Жизни. На таких ездят или взявший ее у папочки сопляк, которому едва исполнился двадцать один год, или сорокалетний хмырь, желающий пофорсить напоследок, прежде чем признать, что со своей лысиной, золотым «ролексом» и подружкой, которой нет и двадцати, он выглядит по-дурацки.

– У меня нет лысины. И нет такой подружки. Она посмотрела на него, улыбнулась, но вопросительно приподняла бровь.

– Может быть, и нет, но как только тебе стукнуло сорок, ты купил подобную машину. Не забывай, Николас, я была там, когда ты покупал ее.

В их шутках слышался эротичный, дразнящий тон, заставивший меня всерьез усомниться в словах Николаса, что они не были любовниками. Прежде чем мы приехали, она наговорила ему много такого, на что он, услышь это от других, давно бы уже разозлился.

Машину она вела так же, как говорила: нервно, немножко чересчур быстро, но совершенно уверенно. Я почти забыл, что ей довелось пережить за этот день. Все выглядело так, будто мы втроем выехали на вечер за город, а не помогали ей сбежать от маньяка, гнавшегося за ней с ножницами.

– Из аэропорта я позвоню Уши узнать, нельзя ли тебе остановиться у нее.

Я быстро прокрутил в голове три-четыре предложения. «Она может остановиться у меня, Николас. Никаких проблем». «Эй, остановитесь у меня, Марис. Я лягу на кушетку, если вы не возражаете спать с котом». Прокрутив еще несколько, я мудро решил молчать в тряпочку.

В аэропорту она поставила машину на долгосрочную стоянку, и мы перебежками бросились между движущимися автомобилями к главному входу. Было девять вечера, и в здании маячило лишь несколько человек. Пока Марис покупала билет, Николас пошел искать телефон. Я встал подальше от билетной кассы, не уверенный, захочет ли Марис, чтобы я был рядом. Купив билет, она подошла.

– Я так долго никуда не летала. Всегда терпеть этого не могла. Жутко трушу. Я обычно принимаю пять таблеток успокоительного и за час до отлета впадаю в полный ступор. Так я справляюсь с этим. А на этот раз никакого успокоительного.

– Вы не похожи на человека, который боится летать.

– Только посмотрите на мои коленки на взлете.

– Есть выход! Вы сядете между нами, так что в случае чего у вас будут стереозажимы.

– Знаете, что так приятно во всем этом приключении, Уокер? Что из очень плохого может выйти нечто очень ободряющее и… человечное. Идя на встречу с Николасом, я думала, что пройдет час и мне станет чуть-чуть полегче. Не более того. Но потом опять вернутся испуг и неуверенность. А вы так чудесно избавили меня от необходимости решать. Вы просто сказали: «Мы позаботимся о вас», – и позаботились. Не могу выразить, как я вам благодарна за это. А ведь вы меня даже не знаете! Я еле нашел в себе силы посмотреть на нее.

– Надеюсь, еще узнаю.

Шел дождь, когда Николас в своем белом фургончике подрулил к сектору прибытия. Марис громко рассмеялась и захлопала в ладоши.

– Вот шутник! А где «порше», в кузове?

Я забыл, что у Николаса в машине всего два сиденья, так что Марис пришлось ехать в город у меня на коленях. Она постоянно спрашивала, не раздавит ли меня. Меня бы вполне устроило, если бы поездка продолжалась несколько дней.

Уши Хеллингер работала с Николасом много лет, костюмером на его фильмах. Она, наверное, была его лучшей подругой, и он часто вел себя с ней как с сестрой. Мне она нравилась по многим причинам, а особенно потому, что всегда была со мной совершенно откровенна, великодушна и своеобразна. Когда я вернулся в город после развода, Уши была в числе тех заботливых людей, кто приглядывал за мной.

Она жила в студии в Третьем округе и в ту ночь открыла дверь во фланелевой ночной рубашке, красной, как свежий мак. Я ничего не знал о ее знакомстве с Марис, но, увидев друг друга, обе радостно завопили и крепко обнялись. На стеклянном столике в углу стоял полный набор закусок. Все мы уже давно ничего не ели и потому следующие полчаса поглощали все, что там нашли, в то время как Уши выпытывала у нас, что случилось в Мюнхене.

Посреди «захерторта» Марис расплакалась. Она совершенно выдохлась, и прожитый день в конце концов навалился на нее. Я редко видел людей в таком смятении. Сгорбившись, закрыв лицо руками, она плакала так, что слезы просачивались у нее между пальцев и капали на пол. Уши встала и обняла ее; их головы склонились вместе, как в молитве или скорби.

Николас взглянул на меня и кивком подал знак – мол, пора уходить. Мы одновременно встали и пошли к выходу. Когда я обернулся и оглядел комнату, Уши подняла глаза, слегка улыбнулась и снова обратила все свое внимание на подругу.

На следующее утро я проснулся, не помня почти ничего из того, что случилось накануне. Только когда натянул штаны, воспоминания хлынули с таким полноцветным напором, что я мог лишь стоять и бессмысленно пялиться на стену.

Не знаю, отчего случился такой провал, но некоторое представление у меня возникло. Семь часов назад мой ум, как и тело, выпал из своих «одежд» на пол и устало заполз в постель. Перегруженный событиями день требовал воспринять их, или обдумать, или отвергнуть, или запомнить… мой мозг просто насытился этим, ему требовалось несколько пустых часов для себя. И как горький пьяница на следующее утро, он встал на призыв дня лишь потому, что пришлось.

Мои воспоминания о прошлых событиях прервал Орландо. Стоя в своем фиолетовом кошачьем доме, он громко объявил, что пора завтракать, поскольку свое утреннее умывание он уже закончил, и прочее, и прочее.