Сезонная любовь - Владимир Гоник

- Что ты плетешь?! - не поверила она.

- Почему плету? О политике спорили.

Некоторое время держалась тишина, Рая как бы приходила в себя.

- Я ведь все знаю, Миша, - сообщила она тихо.

Руль нахмурился и ответил с досадой:

- Знаешь - нечего спрашивать.

- Что ты за человек, Миша? - так же тихо спросила Рая. - Ты же знал, что они тебя изобьют.

Он молчал, словно его приперли к стене, гадал, что ответить, и наконец признался с досадой:

- Ну, знал...

- Так какого же черта?! - возмутилась Рая. - Говори прямо: так и так!

- А кому это интересно? - вяло возразил он.

- Дурень ты, дурень... - скорбно покивала она и глянула на него с сожалением. - Дурень!

- Это еще почему? - капризно, как избалованный ребенок, поинтересовался Пряхин.

- Ломаешься много.

- Ну ты уж скажешь! - игриво хохотнул Пряхин. - И откуда ты такая умная?

- Из Смоленска, - ответила она.

- Не бывал, - покачал головой Пряхин. - А я из Кинешмы.

И неожиданно для себя сказал:

- Я там директором был.

- Директором? - удивилась Рая.

- Ага, - кивнул Руль. - На заводе. Меня там каждая собака знает.

- Трепач, - сказала Рая насмешливо, но без зла. - Какой из тебя директор, ты сам подумай? Директор!..

- Бывший... - неуверенно заметил Руль.

Рая засмеялась:

- А сюда тебя каким ветром занесло? Выгнали?

- Сам бросил. Надоело.

- Надоело? В сезонники подался? - смеялась она. - Очень ты врать горазд, Миша. Хоть бы меру знал. Кто ж тебе поверит, что ты директор?

- Пущай не верят. Я-то знаю.

- Ты на руки свои посмотри...

- Ну что - руки? Днем я директор, а в свободное время кем хошь могу быть.

- И кем же ты был?

- Плотничал. Кому штакетник поставлю, кому замок врежу, кому полы настелю... А что - имею право!

- Подрабатывал?

- Ну да, где какая халтура подвернется.

- Молодец! Трудолюбивый... У вас там каждый директор так?

- Многие. А в Смоленске как?

- У нас если директор, только этим и занимается. Совсем обленились.

- Смотри ты! У меня один кореш, тоже директор, по выходным сантехником дежурит. Не веришь?

- Верю.

- Ну то-то. Многие не верят.

Они помолчали. Свежий ветер со стороны Находки гонял по двору клочья газет.

- Миша, а ты часто врешь? - поинтересовалась Рая.

- Часто, - беспечно признал Пряхин.

- Зачем?

- А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.

Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку, бумага билась на ветру, как живая.

- А ты как жила? - спросил Пряхин.

- Я? - Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо. - По-разному, Миша. Всяко бывало.

- А сюда зачем?

- Нужда заставила.

Она рассказала, как работала в магазине и в ревизию обнаружилась недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.

Конечно, она видала виды, он сразу понял, да она и сама не скрывала; с первого взгляда было ясно, чего-чего, а опыта ей не занимать. Но Пряхин ее не судил, он вообще никого не судил, не имел привычки: дело такое жизнь!

Поначалу больше молчали, постепенно разговорились. Рае случалось кочевать, работала где и кем придется, как и он, была перекати-поле, не имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.

И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился в ту ночь, говорили до рассвета. И то ли ночная свежесть была причиной, то ли темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту ночь, говорил открыто и без оглядки, как редко приходится нам в нашем грешном существовании.

И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь их была пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.

Пряхин впервые рассказал о себе без утайки. Он сам диву давался: больше в эту ночь он не врал и не хвастал, говорил все как есть, без притворства.

Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в одном глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.

Погода не располагала к долгому разговору, на дворе было сыро, ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев, они говорили час за часом.

К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у нас возможность открыться кому-то, сокровенное слово редко вырывается наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж если случилось - радуйся, повезло.

Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал под одежду, на востоке слабо посветлело небо.

Городок спал глубоким сном. К этому времени все угомонилось, обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной духоте невесомо и зыбко плыли тысячи снов - тайные мысли, голоса, смутные призрачные картины.

- Светает, - сказала Рая.

Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о многом, однако времени не хватило: весенняя ночь коротка.

Казалось, они не сказали и доли того, что хотели, а уже брезжил рассвет и нужно было расстаться.

Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде чем отправиться дальше, до самого предела земли; то был их последний ночлег на материке.

Рассвет тихо крался над побережьем, разливался, набирал ясности, новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.

Пряхин и Рая неподвижно сидели в тишине, их клонило в сон, но расходиться не хотелось. Им казалось, что-то произошло, что - они сами не знали; была некая новизна, какая-то перемена, хотя ничего не изменилось и все осталось по-прежнему.

- Пора... - вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.

Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый сделать, как скажет она.

Минувшая ночь жила в них обоих, но был какой-то безотчетный страх, будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.

- Иди, - тихо велела Рая. - После свидимся.

Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не возразить ли? - но не решился, смолчал.

Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея, точно набрал в рот воды, и сам в это не верил - никогда с ним подобного не случалось.

Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:

- Рая, ты на курорте бывала?

- Бывала, а что?

- Ничего, это я так...

Они отправились к своим баракам, на полпути обернулись и, улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей, она ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.

Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся из дверей. В комнате было душно, спертый воздух напоминал жидкое тесто. Постояльцы лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и вони, дышали тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.

Один физик-химик без подушки лежал на спине, прямой, отрешенный, уставя бледное лицо вверх и вытянув руки по одеялу; он дышал легко и ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь, со всеми, а отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.

Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно утро. Засыпая, он вспомнил Раю, ночной разговор и улыбнулся, ошеломленный непривычным чувством новизны.

Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый и проснулся от того, что кто-то толкал его:

- Миша, проснись! Миша!.. Да проснись же ты, охломон! Шатается неизвестно где, потом не добудишься!

Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.

- Вставай, ехать надо!

- Куда? - не понял Пряхин и пялился недоуменно.

- Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!

Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не умываясь, как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.

Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора поднимался и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.

- Что это они вздумали спозаранку? - спросил он недовольно.

- Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.

- Спать охота...

- Успеешь. Пароход пришел.

- Как? - не понял Пряхин.

- Отплываем, - пожал плечами сосед.

Пряхин замер. Он вдруг остро, до боли, точно кто-то ударил ножом, вспомнил, что происходит: до него дошло, что он уезжает. Едва он понял это, сжалось сердце, он чуть не задохнулся.

Он уезжал, а она оставалась, и не сегодня-завтра придет другой пароход за ней.

Пряхин вскочил, хотел кинуться в дверь, но не успел: дверь захлопнулась, автобус тронулся с места.

- Ты чего? - сонливо спросил Проша. - Забыл что?

- Забыл, - скованно сказал Пряхин.

- Теперь уже поздно.

Он и сам знал, что поздно. Пряхин был в каком-то странном оцепенении, смертная тоска теснила грудь, щемила - вздохнуть больно. Только и оставалось, что сжаться в комок и застыть, не шевелиться, терпеть до упора, пока не отпустит; вот только воздуха мало, дышать нечем.

До осени Пряхин работал в рыбном порту на Сахалине, Рая была на острове Шикотан. Она приехала в Екатериновку в октябре, но в пересыльном городке о Пряхине никто ничего не знал, и она отправилась дальше, в Смоленск: нужно было раздать долги.