Исход (Заговор ушедших) - Олег Себастьян

Рокотаев, вице-консул в Генконсульстве во Франкфурте, отсутствующим взором поглядывал время от времени вокруг, когда надо было повернуть руль налево или направо или придавить педаль. Он ехал бездумно по вечернему августовскому Франкфурту и неожиданно для себя очутился на Зайланеранлаге, за которой высилась башня Боккенхаймерварте. Ему не хотелось совершенно возвращаться домой и он понял, что не сможет долго управлять машиной – до того отсутствовала в голове малейшая собранность – он съехал на обочину Боккенхаймерландштрассе на большую парковку у старого кирпичного здания брошенной фабрики, используемого для театральных постановок, и остановился. Некоторое время он сидел, решившись, выбрался наружу, энергично захлопнул дверцу и двинулся, даже не обернувшись на оставленную машину…

Рокотаев размышляя, что предпринять, посмотрел на часы – уже было восемь вечера, гораздо светлее, чем на юге, к которому он привык за много лет – и просто перешел трамвайные пути и свернул на Лейпцигерштрассе. Он любил эту уютную, узкую улочку, заполненную разноязыким народом, большими и дешевыми супермаркетами и китайскими крохотными забегаловками на двух человек. Запахи азиатской кухни защекотали в носу, Рокотаев поколебался, но решительно двинулся дальше по улице и скоро очутился на Гиннхаймерландштрассе.

Он не очень хорошо знал эту часть города, точнее, он не исходил ее еще своими ногами, отсекая привычно время и дистанцию между поворотами улиц. И сейчас он, просто чтобы отвлечься, пошагал своим ритмичным, немного пружинистым шагом, не ставшим ни на чуточку менее упругим после оставленных позади лет. Он шел и чувствовал в себе радость от упругой походки, отмахивавшей привычно левой руки, от своей прямой спины… И постепенно, с каждой сотней отмеренных шагов, делалась меньшей забота и улетала охватившая его грусть…

Сегодня утром он представлялся новому Генеральному. Прежний молодой, перспективный, с аристократическим налетом, еле заметно, как дипломат, демонстрирующий превосходство потомственной касты, устроил в середине июня торжественный прием по случаю повышения в замминистры и, соответственно, убытия в славную столицу Москву. Как водится, присутствовали все консулы и высшие городские чины. Правда, эта баба-бургомистерша, Петра, сказалась занятой выборами и вместо себя прислала шефа протокола, педантичного занудного мужика, который почему-то именно его, Рокотаева, никогда не замечал. Рокотаев припомнил ему уже после отъезда Липатова, когда он стал по рангу исполняющим обязанности консула и со злорадством прислал шефу протокола «бургомистрихи» (иначе он про себя ее не называл) приглашение на прием в связи с провозглашением независимости Южной Осетии.

Два года назад лично его, Рокотаева, Генеральный подставил под сбор заявлений от консулов, чинов городской администрации, прочих шарлатанов, возомнивших себя вдруг политическими деятелями. Дипломаты, как и подобало профессионалам, вырахались неопределенно вежливо, политиканы, как правило, не стеснялись, так что пришлось один раз вызвать Валеру, которого он знал с Бейрута и всюду брал с собой после этого, чтобы вывести охамевшего бюргера.

Валера, при всей его слегка простоватой внешности, кривоносый и не похожий на «качков», обыкновенно сопровождавших «западников», внешне очень доброжелательно, завернул руку «политику» и вывел его через служебный вход. Валера все понимал с полуслова и никогда не давал никакого повода для малейшего скандала. Особенно забавно было, что скандала тогда ждали и перед главным входом в консульство сторожила толпа всяких типов с камерами…

Но шеф протокола оказался противнее всех – после произнесенной им ничего не выражавшим голосом ноты, Рокотаев покраснел, еле сдержал себя, чтобы поблагодарить и в ответ только и смог ядовито заверить, что такое важное сообщение он передаст не иначе как президенту страны. Они оба тут же улыбнулись друг другу, как противники, оценившие силу и профессионализм друг друга. Но с того момента Рокотаев всячески показывал этому типу с усами, как он его не замечает.

Помимо протокольных мероприятий, на которых он откровенно изводился от бессмысленнейшей траты времени, ему вменялось, в гораздо меньших масштабах, чем прежде, руководство агентурой и составление рутинных информационных отчетов. Он знал, что эти отчеты никто не читал, агентуру, как таковую, особенно после того, как президентом стал «их» человек, по слухам, влюбленный в Германию, свернули, и Рокотаев маялся от бессилия, чувствую свою полную ненужность и от бессилия же понять, какие же настроения сейчас у власти в родной державе.

А тенденции его откровенно удручали и бесили, особенно раздражала так называемая элита, уютно устроившаяся в Европе, куда он получил право на выезд и работу, хоть и важную для нормального государства, но совершенно не оцененную. И видя, какие дела проворачивали молодые, холеные люди, для которых он, со всей своей силой, знаниями, опытом, оплаченными кровью и потерями, был ничего не значившим «кадром», которого по непредсказуемой прихоти могли в ту же секунду выкинуть в отвал, он замыкался от яростной тоски.

Те труды, которые положил он, тысячи, таких как он, бескорыстных, живших исключительно долгом, оказались изящно обращены теми, кто оказался наверху, в громадное благосостояние, а он, руки которого держали в свое время сильнейшие рычаги для устройства своей личной судьбы, так глупо, как ныне считалось, не воспользовался тем, что само шло в руки… И вот теперь хваткая, правда только в том, что касалось лично ее, молодежь и те, бывшие бесцветные комсомольские начальники, они были власть. А он – никто! И Валера тоже, чем только не испытанный, мог рассчитывать лишь на медальку по выслуге и вшивую пенсию, на которую даже не купить проржавевшие «Жигули»…

Но самым сильным образом Рокотаев был уязвлен, когда узнал, что его кандидатура даже и не рассматривалась, и Генконсулом Российской Федерации в сравнительно недавно открытом консульстве во Франкфурте станет пересидевший в Восточном Берлине, в посольстве, какой-то начальник консульского отдела. Ведь в те, советские, времена, было известно, что в дипмиссии в соцлагерь именно что ссылали самых бесперспективных и, в итоге, один из этих все-таки обошел его, Рокотаева, полковника, работавшего в Афганистане, под дипломатическим и безо всякого прикрытия от Ливана, до Южной Африки (а кто сейчас даже и вспомнит «тихую» войну в Анголе!?), в Южной Америке.

Тогда он не жалел себя, совершенно упустив из виду, что необходимо было подстраховаться на будущее, найти покровителей, чтобы поддержали, прикрыли, двинули… Но он был молод и, будучи аккредитован в многочисленных миссиях рухнувшей великой страны, выбирал людей таких как он, готовых идти на риск, не любивших отчетов. Но оказалось, что искусство составления нужных и правильных бумаг давало самый верный шанс выйти наверх.

Он подозревал, никогда не доверяя полностью, хоть это и был один из «них», и президента в ловкости, гибкости, временами завидуя, что сам был обделен такими талантами, Президент сам прошел в свое время тяжелый путь (хоть и не такой, как Рокотаев) наверх и он осознавал интуитивно, насколько тому невыносимо пребывать на самом верху, не будучи прикрытым людьми, которым доверяешь спину…

На представлении новый Генеральный вяло пожал руку Рокотаеву, совсем не поинтересовался, что запланировано на ближайший месяц и даже, что не позволяли себе даже совсем молодые, но хотя бы получившие МИМОшное образование, дипломаты, не пригласил никого в гости по случаю назначения. Прибывший двумя месяцами раньше него молодой, тоже кавказец (с раздражением отметил Рокотаев), секретарь, (ну прямо талантливый юноша «из самой Махачкалы») принимал до назанчения нового Генерального дела – («вот теперь оба споются») – и раздражал Рокотаева своими лакированными остроносыми, по моде турок, туфлями.

По иерархии Рокотаев, подчиняясь консулу, имел своих начальников, но за последние годы он стал осторожнее и выяснил вовремя, что новый Генеральный сам имел в те еще времена отношения к Комитету и свое повышение – это после двадцати-то лет в Гэдээре! – явно получил неспроста. А поэтому искать заступничества у своих не имело смысла, да и сами его заступники очень уж непрочно сидели на своих местах и, судя по ветрам перемен, дувшим наверху, благодарили еще пока судьбу, удержавшую их там…

Рокотаев искал выход в тоске, и ничего его не успокаивало лучше, чем бодрая прогулка, во время которой чаще всего и приходило нужное решение… Он уже шел, даже и не поняв, как он там очутился, по мосту над «пятеркой» – автобаном, сообщавшим Франкфурт с Оберурзелем.

Слева висела освещенная заходившим тусклым солнцем, громада, поросшей лесом, горы. А под ней, в далекой котловине угадывались группы светлых строений. Вид засыпавшей долины умиротворил Рокотаева и он отмерял шаги, все так же энергично отмахивая левой рукой, вдоль стены старого кладбища, под виадуком и очутился в совсем малознакомом Альт-Эшерсхайме. Миновав его, вышел к уже более исхоженному Эшерсхайму. Тут он постоял и вдруг решил сесть на трамвай, первый попавшийся из S1, S2 или S3… Сразу же подкатил, изогнувшись справа дугой S3…