Зима — имя войны - Танит Ли

В итоге Кулвок решил, что неприятные мысли были порождены присутствием пасынка. Впрочем, весь прошлый год он ощущал, как шла на убыль его шаманская сила. Почти так же, как в восемь лет, после утраты отца.

— С тех самых пор, как ты стал способен слушать и понимать, — начал Кулвок, — я тебе рассказывал о твоем рождении и о том, для чего тебя предназначил какой-то бог или дух.

— Верно, Кулвок, — прозвучал в ответ спокойный голос Анлута.

— И что же ты думаешь о подобном предназначении?

Анлут долго молчал, после чего ответил:

— Ну, что оно — мое.

Кулвок нахмурился, глядя в бирюзовые глаза, обладавшие, казалось, собственным ледяным свечением.

— В таком случае, — сказал он, — ты должен разыскать ледяного дракона и сразить его. Ибо только ты, как и сам он, являешься порождением льда, а стало быть, можешь противостоять ему. Тебя не сожгут его морозные следы, ты сможешь прикоснуться к его шкуре, и его леденящее дыхание не заморозит тебя. И ты уничтожишь его, а потом перебьешь всех подобных ему, какие тебе попадутся. Улкиокет, — медленно выговорил Кулвок. — Произнеси это имя!

— Улкиокет.

— А теперь скажи свое имя.

— Анлут.

— Ради этого тебя создали боги. За день до того, как дракон напал на вашу деревню, когда ты был комочком горячей плоти у своей матери в животе, я услышал биение твоего сердца. Мы бежали вперед, чтобы найти тебя, оказавшегося на пути у дракона…

— И вот теперь, — сказал Анлут (а он редко подавал голос, если его не спрашивали), — я стал холодом этого мира, и уже он оказался у меня на пути.

Кулвок сперва опешил от неожиданности, потом удовлетворенно хмыкнул. Его поразило это утверждение, это заявление героя о будущем подвиге. У него даже поднялось настроение. А пламя маленькой лампы вдруг выросло почти до двух футов, и в его сиянии кожа Анлута на миг стала бронзовой, как у настоящего правильного человека. Однако мгновение минуло, и пламя снова пригасло.

Снаружи женщины завели песню об окончании лета. Больше всего она напоминала волчий вой.

— Время пришло, — сказал Кулвок. — Иди к нему. Он там, на краю лета и зимы, он сейчас пробуждается от летней спячки, он шевелится и разминается, совсем как люди, ощутившие близость тепла. Магия открыла мне, где он находится. Я укажу тебе направление…

— В этом нет нужды, — сказал Анлут. — Идти надо на восток.

— Но как… откуда ты знаешь?

— Я ведь выслеживал его прежде, вместе с кимолаки, Кулвок. Я знаю его привычки. А может, это он меня зовет, ибо время вправду настало. Ты первым меня окликнул, но в ином случае я бы сегодня сам к тебе подошел.

Кулвок выслушал эти слова, онемев от полного изумления. Анлут, оказывается, в одночасье успел измениться!

Однако ритуал проводов следовало завершить.

— Ступай же, Анлут, — сказал шаман. — Мой народ наделил тебя всем, чем мог. Я больше ничего не могу дать тебе, ибо ничто мое тебе больше не нужно. Да и не было никогда нужно.

— Это верно, — ответил юный мужчина, герой, ледяное создание, невозмутимое и бессердечное, хотя это его сердце криком кричало шестнадцать лет назад, призывая Кулвока. — Прощай же, Кулвок. Прощай и ты, ватага Ненкру.

И, не добавив более ни слова, Анлут вышел наружу. Он чуть помешкал только затем, чтобы заглянуть в домашний шатер и взять там нож и копье. Потом он покинул стойбище. Никто не обратил внимания на его уход — люди подумали, что он в одиночку отправился на ночную охоту. Нуямат пела вместе с другими женщинами. Она даже не подняла глаз вслед приемному сыну.

А волки грызли косточки и ничем другим не интересовались.

Что до Кулвока, он вновь скрылся в своей другой палатке. И разжег угли в горшке, но не затем, чтобы попытаться в них что-то увидеть. Он ощущал уход Анлута так, словно из его тела стала вытягиваться странная серебристая нить. Она разматывалась все дальше, истончаясь над бурыми луговинами у озера, названного по своей форме, напоминавшей слезинку. Кулвок полагал, что сходным образом должна была ощущаться смерть. Еще он полагал, что навряд ли проживет долго — раз уж он теперь знал, как ощущается смерть.

Часть третья

Анлут путешествовал на восток.

Он двигался вперед неторопливой размеренной рысью, без устали поглощавшей милю за милей, и останавливался только на закате да на рассвете. Тогда он укладывался поспать прямо в тундре — и всякий раз спал менее часа.

Солнечные дни миновали один за другим — светлые бусины на черной нитке ночи, которая раз за разом становилась все темнее, дольше и холодней.

Потом начались снежные бури, и черноту ночей заполонили вихри белого снега.

Землю сковывал лед. Порой ему делалось тесно, и тогда он лопался с оглушительным треском.

Анлут то и дело озирался на бегу. Он давным-давно привык делать так по обычаю людей-лис, привыкших высматривать на пути коварные ямы, отличать надежный лед от слишком тонкого и улавливать присутствие хищников более опасных, чем они сами.

Раз или два Анлут замечал стада оленей, кочевавших вдоль берега. Он видел одиноких волков и — далеко, в тумане — белого медведя, а возле самого горизонта угадывались айсберги, похожие на медведей, только в толщах льда светились синие звезды.

Солнце теперь поднималось в небе всего на одну восьмую пути.

Вступала в свои права зима.

Время ледяного дракона. Улкиокета.

Людям свойственно думать. Даже когда они преследуют дичь или врага или ищут источник таинственного сердцебиения.

Думал ли Анлут? Размышлял? Вспоминал ли?..

Шестнадцать лет он рос среди человеческих мужчин и женщин, и они воспитывали его самым лучшим образом, как только умели. Правда, без любви (а чего вы хотели!) и временами — со страхом. Взять хоть Нуямат, которая руками в перчатках совала ему в рот костяную трубочку с молоком. Большей частью Анлута сопровождала боязливая нелюбовь. К нему редко подходили, его избегали касаться… ну и всякое такое. И все же эти люди сполна научили его всем умениям, которыми обладали сами. Они думали, что в ином случае он просто не выживет, а их обычай велел непременно учить всему, что необходимо для выживания.

Анлут, однако, был слишком на них не похож. Как с самого начала и думал шаман, он вполне уцелел бы и без их помощи, и без науки.

И вот сейчас, в погоне за драконом и за собственной судьбой, Анлут думал только о дороге, которую ему следует выбрать. Внутреннее знание указывало ему направление, так что размышления касались лишь сиюминутного — например, когда именно следует вытащить и сжевать кусочек вяленой солонины.

Что же до воспоминаний… Они представляли собой этакую железную, туманную пустоту, напоминая пейзаж, который окружал его в пути. Анлута не задевало и не беспокоило отношение к нему человечества, будь то их нелюбовь или вынужденная забота. В его глазах это были некие призрачные создания. Даже Кулвок, хотя он и казался ему значительнее остальных. Впрочем, Кулвок для Анлута был скорее не человеческим существом, а духовным указателем времени. В тот вечер, когда в небе снова зажглись радужные огни, Анлут услышал беззвучный перезвон, словно где-то сталкивались хрупкие ледяные звезды. Тогда он и понял: пора. И тут же об этом ему объявил Кулвок.