Мертвым не понять - Юлия Андреева

Так мы и развлекались, поджидая нашего психа– рыцаря.

Вечером отправились на концерт цыганской песни, где в антракте недурно конкурировали с самими актерами по обращенному на нас вниманию зрителей.

В этот раз я позволила себе расслабиться; надо сказать, что мне ужасно понравился тонкий как стебелек молодой гитарист с длинными, легкими волосами, похожий на одного моего знакомого художника, застреленного накурившимися молокососами, когда он возвращался с выставки. Все первое отделение я смотрела только на него. Почти только, точнее сказать, потому что внимание мое плавало от трепетного юноши до седобородого красавца с манерами дикого барса и со свернутым в виде шарфа женским платком на шее, который пожирал меня глазами и пел, обволакивая и тут же стегая своим голосом. Отчего мое внимание летало как пинг-понговый мяч, и в антракте я совсем было уже потеряла голову от нахлынувших на меня противоречии, когда дикий красавец подошел ко мне со спины и дотронулся до моего плеча. Играла музыка, и я танцевала с ним, ощущая, как мне передается его трепет и тепло.

Мы занимались любовью где-то в гримерной, и повсюду валялись накиданные шали и пачки из завтрашнего спектакля. Стены были затянуты грубой холстиной, и мысли появлялись и исчезали… А со сцены звучали песни и топот. Уже уходя, я урывком увидела симпатичного гитариста и заметила, что его замшевые сапоги были мокры от снега, и это меня почему-то опечалило.

Пава отвез меня домой, в машине мы выпили бутылку шампанского и я хотела любить всех. Да, всех! Тем более, что по всем приметам у Зерцалова тоже что-то налаживалось. Последние дня три кто-то звонит и вешает трубку, едва я подойду. А Пава вздрагивает, краснеет и тут же напускает на себя безразличие. Поэтому в присутствии Зерцалова я стараюсь не обращать внимания на телефон, предоставив его в полное распоряжение влюбленного создания.

Выходя из «мерса», я заметила, как Павел наклонился над рулем и, ласково поглаживая бардачок, сиденье, на котором я только что сидела, зеркальце, спидометр, быстро и нервно, точно опасаясь, что я все вижу, попрощался с машиной, как с живым человеком, мало того, наверное, так можно прощаться только с дорогим и любимым существом. Чуть было не сказала – с женщиной…

Не желая смущать его, я заспешила вперед.

А дома нас поджидал уже сюрпризец – оказывается, наш шизанутый дружок (у него был ключ – вся наша троица давным-давно торжественно обменялась ключами от квартир), продолжая работать над пьесой (как она мне надоела), решил поглубже войти в роль – то есть, ощутить себя тем самым маньяком, пишущим письма с угрозами. Для чего Рита дала ему, или он сам выпросил, что уже установить вряд ли когда-нибудь удастся, пистолет.

Нас с Павой чуть не перекосило! Вот только перестрелки тут еще и не доставало! И какой надо быть идиоткой, чтобы такому психу дать в руки оружие?!

Мы насилу уговорили Славу хотя бы не изображать супермена при нас. Я пошла принять ванну. Вскоре туда заявился Пава и предложил установить у Шоршоны в доме видеокамеру и посмотреть, как он будет встречаться со своей дамой. Я согласилась – не столько ради привнесения подробностей в наш с ним рассказ, сколько из-за смутного предчувствия чего-то нехорошего.

Раньше я никак не могла понять, отчего, объединяя тройки, наш учитель свел в одной из них такие разные типы. Теперь я догадываюсь, тем более что образ разворачивающейся пружины, относящийся изначально к Владиславу, теперь уже можно с успехом переадресовать на меня. Конечно, если бы моя жизнь сложилась по-друго– му, внешность, образ мыслей и манеры более соответствовали специфике избранного жанра, а не замыкали меня, как джинна в сосуде, под табличкой с надписью «Прекрасная незнакомка»… Может быть, тогда внутреннее и внешнее могло бы развиться в более гармоничную личность. Если бы я хотя бы могла отвечать оскорблением на оскорбление или чуть что бить в наглую усмешку, но нет… Я терпела, все эти годы терпела. Хотя, что я говорю – да, случалось, что меня доставали или даже обижали, но никогда удар не приходился так точно в цель. Никогда острие людского коварства или подлости не ранило меня так глубоко, я бы даже сказала, смертельно.

И теперь, отбросив всю внешнюю мишуру, я оставила наповеркулишь самое главное, что было когда-либо во мне, – честь человека. Обиду и ярость…

4

НЕ ИСЧЕЗАЙ!.

Мы с Павой не видели Славу несколько дней. За это время я продолжала встречаться с обоими понравившимися мне в тот цыганский вечерок актерами и совсем уже забыла о письмах и пьесе, когда заявился Шоршона и, не раздеваясь, хлопнулся прямо на пороге, закрыв лицо руками так, словно боялся закричать. Его мокрое старомодное пальто оставило на стене, по которой он съехал на пол, темный след. Из комнаты вышел Зерцалов в японском халате (мы активно исполняли роли супружеской пары). Но одного взгляда на этого словно свернувшегося в точку у двери человека было достаточно, чтобы мы, позабыв обо всем, чуть ли не силой втащили его в комнату и, усадив в кресло, еще какое-то время бросали друг на дружку тревожные взгляды, не зная, что предпринять.

– Я погиб, – наконец произнес он, непрерывно дуя на ладони, точно они у него дико замерзли. На его лице не было очков, но Слава, не замечая этого, смотрел перед собой, явно не отдавая до конца себе отчет в том, где он и что делает. – …Это ужасно! Она не могла так поступить со мною, но все говорит о том, что это именно Рита, больше некому! – Он посмотрел на меня и улыбнулся своей, как мне показалось тогда, детской улыбкой. – Она метила в автора «Прокаженных» и «Града смердящего», а попала в меня. Представляешь, какая незадача… Марго искала стоящего противника и нашла… но я слишком слаб и не выдержу. Мне это не по силам, я погиб! Совсем погиб. А теперь надо идти, а то я и вас утяну за собой в омут. – Талый снег, согревшись, стекал с его пальто, и вокруг сапог собралась противная лужица.

Надо ли говорить, что в тот вечер мы никуда его не отпустили. Пава заварил великолепный чай (он вообще прекрасно вел хозяйство, чувствуя в этом свое призвание), я сняла с Владислава пальто и сапоги с треснутой подошвой, куда набился снег. Казалось, он не видит и не воспринимает ничего вокруг, полыхая изнутри сжигающим его пламенем. Суетясь на кухне, мой принц то дело заглядывал к нам, опасаясь пропустить самое интересное. Наконец все было готово, и Владислав заговорил. От первых же слов меня обдало холодом и страхом – тогда я еще умела бояться.

Шоршона порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил красноватую коробочку, вроде той, в которой раньше держали фотопленку, и, открутив крышку, высыпал на ладонь пару голубоватых пилюль, после чего тщательно закрутил крышку и вернул коробочку обратно.

Года два назад мы втроем отмечали его день рождения, а Слава родился под Девой, на чем всегда делал акцент, намекая на, по его словам, сильно выраженные в гороскопе Нептун и Прозерпину, что давало ему право заниматься алхимией. Я уже упоминала, что дома у него были все условия для подобной деятельности. В тот день он чуть было не довел нас с Павой до слез, гордо демонстрируя подарок, который он впервые за много лет позволил себе сделать. Это были красные завинчивающиеся коробочки, в которых он предполагал держать разные яды, но пока там хранилось снотворное и немного успокоительного.

Боже мой! Подарок за много лет!.. Куда он, к чертовой матери, деньги девает? Неужели только на книги? Я давно знала, что Слава не возвращает мне всех денег, выплачиваемых ему «Гомункулом». Да и отец исправно подбрасывал ему переводную халтуру. По всей видимости, их отношения вообще были настолько хорошими, что можно позавидовать. Во всяком случае, не бывало, чтобы он не добился для меня отсрочки или аванса. Складывалось впечатление, что издательство вообще принадлежит Шоршоне-младшему, так вольготно и легко сыпались на него дары и привилегии, о которых другой человек мог только мечтать.

– Помните пьесу?..

Мы кивнули, не желая прерывать.

– …Пистолет… Смешно… – он отыскал в кармане пиджака очки. – Она же говорила, что он ей для самообороны… Коллекционера-то ее пристрелили к чертям. А все думали, что уехал, он и собирался уехать… недалече… Выходит, ночью убили, а днем Маргарита принесла мне это… а я, как последний дурак…

– Постой. А что, тебе известно, из какого пистолета он был убит? Кто тебе сказал?

– Не надо говорить. Вот увидите, когда еще письма найдут!.. Ведь там всё… и школа, и… – он отвернулся.

– К тебе уже приходили? Вызывали? Кто-нибудь о тебе знает?

Мы с Павой переглянулись, думая о нашем рассказе о любви и коварстве.

– Потом, у тебя же есть свидетели – мы с Зерцаловым! Да, письма с угрозами написаны твоей рукой. Допустим. Но я же знаю, что это я их писала! По заказу! Вот сколько черновиков! Подтверди! – Я перешла на крик. Пава закивал головой. – Вот пьеса! Рассказ! – Я вырывала из стола ящики и высыпала их содержимое перед ошарашенными мужчинами. – Потом…. Когда, говоришь, его кокнули?! Может у тебя и алиби есть! А нет – так что же, мы, трое пишущих людей, ничего не придумаем! Эта стерва у меня еще попляшет! Да я ее живо на свет божий вытяну! Припомнить только половину ее любовников… да еще кому эта смерть была выгодна – надо разобраться?! – Я кричала и чувствовала, что сама уже не могу остановиться, меня словно несло, подкидывая и захлестывая с головой. – Надо же что-то делать! Я позвоню… у меня есть в издательстве… бывший майор! Ну к чему такая паника! Конец света! Ты же ничего не делал! Я… – Павел схватил меня за руки, и я повалилась на стол, слыша под собой хруст фарфора и удивляясь какой, оказывается, он сильный.