Что посеешь - Вадим Фролов

— Петр, — откашлявшись, сказал Батурин. — Я…

— Очень приятно, — Нина приоткрыла дверь в комнату справа, позвала: — Натали! Я пошла. К тебе пришел славный, милый, приятный и очень воспитанный мальчик по имени Петруччио.

И она исчезла, а Петр, как истукан, остался стоять в передней. «Вот влип, окаянная сила! — думал он со злостью. — Как бы смыться?» На цыпочках он направился к выходу, но был остановлен удивленным возгласом:

— Батурин?!

Ах, Петр Батурин, Петр Батурин, куда девались ваши мужество, гордость и прочие положительные качества? Как дрожащей цыпленок, как мокрая курица, как жалкий червяк, предстали вы пред ясными очами Натальи Орликовой. Уши горят, во рту пересохло, колени трясутся и язык прилип к гортани — слова не вымолвить. Фу, какое жалкое зрелище!

Он молчал.

— Ты ко мне? — спросила Наташа и засмеялась. — Вот сюрприз! Раз пришел, так заходи. — И она втянула его в комнату, сказав при этом кому-то, кто стоял у окна: — Подумайте, са-а-ам Батурин собственной персоной! Легок на помине.

«Будь что будет», — устало подумал Батурин и поднял голову. У окна стояла девушка с веснушками и пушистым хвостиком на затылке, Алена Братусь. Только этого и не хватало Петру Батурину. Пропал он, бедняга. Заклюют.

— А знаешь, — весело сказала Алена Братусь Наташе. — Это даже хорошо, что он пришел. Вот мы с ним и посоветуемся.

— С ним? — слегка презрительно переспросила Наташа. — Как же с ним советоваться, когда ему на всех наплевать.

— Почему наплевать? — проглотив слюну, спросил Батурин. — И почему на всех?

— А как же? — горячо сказала Наташа. — Всем хамишь и воображаешь о себе невесть что. Не так?

— Не так, — твердо сказал Батурин. — А если вы считаете, что так, то и разговаривать нам не о чем. И вообще, я не к вам пришел, а к Вениамину Вениаминовичу.

И Батурин решительно направился к двери.

— Ах, ты к папе… — сказала Наташа, и Батурину показалось, что она разочарована и даже обижена вроде.

«Ага, — подумал он, — ты и верно решила, что я к тебе. Дудки!»

— Да, — сказал он железно, — я к профессору.

— Ну и пожалуйста, — сказала Наташа и отошла к окну.

В прихожей послышалась слоновья поступь, в дверь постучали, и профессорский бас спросил:

— Можно?

— А-а! О-о! — сказал профессор, увидев Петра. — Здравствуйте, юный Кулибин, Фультон и Эдисон. Р-р-рад вас видеть. Как ваши дела? И как вас принял дед Веретей? Почему вы так долго не появлялись? И отчего у вас ошпаренный вид? А-а, понимаю. Эти девицы, наверно, вас за что-нибудь шпыняют. Меня тоже мои дамы не понимают и шпыняют.

— Тебя пошпыняешь, — засмеялась Наташа.

— Не говори, — сокрушенно сказал профессор Орликов, — тетка Пуся и тетка Гуся — эти две змеи, две гиены, две волчицы и две львицы — сказали, что будут запирать меня в ванной, если я буду тиранить своих бедных детей. Это я тир-р-ран? — зарычал профессор. — Я, котор-р-ый…

Дверь открылась, и в комнате появились тетя Пуся и тетя Гуся.

— Опять вы рычите, профессор? — строго спросила тетя Гуся.

— Чем провинились перед вами эти дети? — так же строго спросила тетя Пуся.

Боком протискиваясь к двери, профессор крикнул:

— За мной, Кулибин! Мы мужчины, и у нас свои дела. Сейчас мы запрем этих свирепых волчиц в ванную и будем держать их там на хлебе и воде.

Старушки выскочили в переднюю.

Батурин вопросительно посмотрел на Наташу.

— Иди, — сказала она довольно дружелюбно.

— Только… — сказала Алена, — когда кончишь свои дела, приходи к нам. Ладно?

— Лады, — сказал Батурин и вышел.

Тети Пуси и тети Гуси в передней уже не было, а профессор поджидал Петра. Они пошли в его кабинет, уселись в кресла друг против друга.

— Вы и правда их в ванную заперли? — спросил Петр.

Профессор Орликов с любопытством посмотрел на него и серьезно кивнул.

— А как же, — сказал он, — с ними иначе нельзя.

— Что вы?! — испугался Батурин. — Они же старенькие.

Он встал.

— Куда? — спросил профессор.

— Я их выпущу, — решительно сказал Петр.

— Сиди! — рявкнул профессор. — Сиди, Дон-Кихот Ламанчский, заступник оскорбленных и униженных, благородный д’Артаньян — сиди!

От неожиданности отважный Петр Батурин плюхнулся обратно в кресло.

— А-а, — сказал он. — Вы, наверное, шутили. Да?

— Догадался, — буркнул профессор. — У тебя, что же, чувства юмора нет?

— Е-есть, — не очень уверенно сказал Батурин. — Только…

— Никаких «только», — сурово сказал профессор.

— А зачем вы меня звали, Вениамин Вениаминович? — спросил Петр.

— Видишь ли, — воодушевился профессор, — пришла мне в голову одна идея. Вернее, это ты подсказал мне одну идею…

— Я?! — удивился Петр.

— Ага, — сказал профессор. — Ты. Но сначала я хочу тебя кое о чем расспросить. Только откровенно.

— Пожалуйста, — сказал Батурин.

— Вопрос первый: знаешь ли ты, что делает твой отец?

— То есть как, что делает? Работает, что ли, кем?

— Это-то ты, наверно, знаешь. А вот как работает и что именно делает?

— Н-ну, работает хорошо. На городской Доске почета его фото есть. А что делает? Токарь он.

— Так. А что конкретно твой отец делает, ты не знаешь.

— Почему не знаю? Детали… разные делает.

— Какие?

— Н-ну, эти… как их…

— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Вениамин Вениаминович. — Вопрос второй: сколько на нашем заводе профессий? И какие ты знаешь?

— Токарь, слесарь, фрезеровщик, — начал Петр, загибая пальцы, — сверлиль… сверловщик… сварщик… э-э-э… монтер, м-м-м… этот… как его, ага, фрезеровщик…

— Говорил уже.

— Н-ну, потом… э-э… сталь который выпускает… потом… м…

— Не знаешь.

Петр пожал плечами.

— Вопрос третий, — продолжал профессор, — кем работает твоя мама?

— Она, — бодро начал Батурин и запнулся, — она… это… она, ну в общем…

— Не знаешь! — жестко сказал профессор Орликов.

Петр опустил голову — его прямо в жар бросило.

— Остальные вопросы я тебе задавать не буду. Бессмысленно. Вот ты мне тогда в машине сказал, что хочешь быть рабочим. И мне это очень понравилось. Оказывается, ты это сказал из пижонства. И это мне не нравится. Молчи! Возиться с железом и инструментами в твоем возрасте дело хорошее. Но ты вот что мне скажи: что-нибудь путное ты уже сделал или только собираешься?

Петр поднял голову и начал лихорадочно перебирать в памяти, что же он все-таки уже сделал. И — о ужас! — оказалось ровным счетом ничего. Пшик. Только гениальные планы строил и собирал всякий хлам. И он опять опустил голову.

— Значит, — сказал профессор, — мать не зря твой металлолом выкинула, а я, значит, зря отвез его к золотому деду Веретею! Так, что ли?

Петр отчаянно замотал головой.

— Не понял, — сказал профессор, — зря или не зря?

— Не зря, — выдавил Петр.

— Ну, ладно, — сказал профессор и посмотрел на часы, — считай, что этот разговор у нас предварительный. А сейчас иди к девчонкам, да не очень-то позволяй себя шпынять. Ступай и на меня не обижайся. Я человек прямой. Впрочем, я слышал, что ты тоже ужас какой прямой человек.

Профессор встал, пожал ему руку. И Батурин вышел за дверь кабинета.

Наталья была одна.

— Досталось? — спросила она сочувственно.

— Вот еще, — сердито буркнул Батурин.

— Ничего, — примирительно сказала Наташа, — ты не обращай внимания. Он сегодня с утра бушует. А так — он добрый. Не бойся.

— А я и не боюсь, — гордо сказал Петр.

— И правильно, — улыбнувшись, сказала Наташа. — Знаешь что, пойдем на реку сходим. Погода мировая — последние денечки.

— П-п-пойдем, — сказал П. Батурин, удивленный чуть не до потери сознания.

На пути их оказался Кешка, по прозвищу Фикус. Они его не заметили, а жаль, так как это будет иметь последствия. Дело в том, что Фикус, прячась за углами домов, в подъездах и за деревьями, крался за ними, как ищейка. Что ему было надо, этому коварному Фикусу?

Батурин с Наташей не видели его и шли, каждый думая о своем. Наташа временами искоса посматривала на довольно-таки мрачного Петра и слегка чему-то улыбалась. И когда Батурин замечал эту ее странную улыбочку, он принимал совсем уж суровый вид, а сам не знал — радоваться ли ему или огорчаться. Мысли у него разбегались в разные стороны, и он находился в состоянии какой-то невесомости.

Но, в конце концов, погода была действительно прекрасной. Город раскрывался перед ними новыми белыми домами, в окнах которых сверкало солнце, скверами и парками с могучими соснами, кедрами и лиственницами, сооружениями из бетона, стекла и стали, новыми корпусами заводов, высоченными башенными кранами строек, широкими спусками к реке и всем, что есть в молодом городе, где все жители одновременно и старожилы и новоселы.