Что посеешь - Вадим Фролов

Петр Батурин — это, пожалуй, уже для вас не тайна — центром семьи профессора Орликова безусловно считал его среднюю дочь, небезызвестную вам Наташу. Впрочем, он считал ее центром не только семьи… И, конечно, был уверен, что об этом никто не догадывается.

Вот почему настроение у него, когда он ехал в машине и разговаривал с Вениамином Вениаминовичем, было какое-то странное. С одной стороны, он радовался, что сам профессор с ним запросто беседует, да еще и помогает, а с другой стороны, гордость его заедала. Из-за этой проклятой гордости он начисто отказался посвящать профессора в свои дела.

— Ну, как хочешь, — сказал профессор Орликов, — тебе виднее. Но имей в виду — сейчас не тот век, когда открытия делают гордые одиночки. Сейчас, брат, все коллектив решает… Однако, знаешь поговорку: «Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом»?

— А я еще и не солдат, — сказал Петр.

— Вот это уже плохо, — серьезно сказал профессор Орликов. — Кто же ты?

— Я? — удивленно спросил Батурин. — Будто не знаете. Я в шестом классе учусь еще.

— Не «еще» надо говорить, а «уже». Уже в шестом классе! В шестом классе УЖЕ надо знать, кто ты есть и кем собираешься стать.

— Ну, это я знаю, — твердо сказал Петр Батурин.

— Значит, кто ты? — строго спросил профессор.

— Че… человек, — не очень-то уверенно ответил Петр Батурин.

— Ну, допустим. А кем будешь?

— Человеком.

— Это обязательно. А вот дело, дело-то какое делать будешь? Я вот, — тут профессор усмехнулся, — я вот уже в четвертом классе решил, что стану… хм… ученым. И стал, как видишь.

— Вот вы насчет чего… Есть у меня одна идея. Только пока — помолчу, — скромно сказал Петр Батурин.

Профессор посмотрел на него с любопытством и сказал:

— Идея — это хорошо.

Некоторое время они ехали молча.

— А куда вы меня везете? — спросил Батурин.

Тут профессор очень оживился.

— О-о-о, — закричал он, — это та-а-акой, знаешь, замечательный дед! Увидишь.

И тут они приехали. На самом берегу реки среди высоченных сосен стоял небольшой домишко. Не то чтобы очень старый, но и не очень новый, однако довольно крепенький. Заборов никаких не было, только рядом с невысоким крыльцом стояла собачья будка, а подальше от воды небольшой сарайчик. К воде вели новые мостки, и к ним была причалена отличная просмоленная лодка.

Из будки вылезла огромная лохматая бело-рыжая собака. Потянулась, зевнула, показав страшенные зубищи, и два раза хрипло гавкнула. Мужественный Петр Батурин сунулся назад в машину, но профессор Орликов придержал его за плечо.

— Здорово, Лапоть, — сказал он собаке и повел Петра к ней навстречу.

Лапоть лениво помахал хвостом-парусом и спокойно подошел к ним. У Петра Батурина поджилки затряслись, но виду он не подал. Лапоть не обратил на него никакого внимания и вежливо поздоровался с профессором.

— Дед Веретей дома? — спросил профессор у собаки.

Лапоть гавкнул и улегся у ног Вениамина Вениаминовича.

— Нет, значит, — сказал профессор, — если бы дома был, Лапоть бы сразу за ним побежал. Обидно, — он посмотрел на часы. — А у меня уже времени нет. Ну, ничего. Давай твои сокровища выгружать. Ты, если не торопишься, дождись деда.

Они быстро разгрузили машину. И Петр уселся на пенек ждать деда Веретея.

Перед тем как уехать, профессор сказал:

— В сараюшке у деда мастерская. Он на все руки мастер. И вообще, как это у вас говорят, «потрясный» дед. Только говорлив малость. Ужас, какой болтун. Это первое. А второе вот что: ты бы как-нибудь забрел ко мне. Мы бы с тобой потолковали. У меня к тебе, вроде, дело одно наклевывается. Ну, давай лапу.

Он влез в машину, но тут же высунул голову из окна:

— Слушай-ка, — сказал он безразличным тоном, — мне Наташка про одного парня из класса рассказывала, что он математику и физику еще кое-как учит, а вот ботанику или там литературу совсем не признает. Дескать, не нужны они ему начисто. Есть у вас такой чудак?

Петр Батурин проглотил слюну и мужественно промолчал.

Машина фыркнула синим дымком и утарахтела.

Лапоть неодобрительно посмотрел ей вслед, встал, потянулся, подошел к Петру и улегся рядом с ним, уткнув голову в лапы. А Петр Батурин принялся размышлять. И размышлял он по следующим вопросам:

— С чего это маманя вдруг обрушилась?

— Почему профессор Орликов решил ему помогать?

— Какое к нему дело наклевывается у профессора?

— Идти к профессору или нет?

— Что еще сказала Наталья Орликова своему папе про… того парня, которому литература начисто не нужна?

— И какого лешего он ляпнул про идею какую-то?

Думал он обо всем этом, конечно, не по порядку, а сразу обо всем. И поэтому в голове у него была порядочная каша. Из этой каши Петр Батурин сумел выловить, пожалуй, только пару более или менее разумных мыслей. Первая — к профессору Орликову он пойдет, и пусть там хоть Наташа, хоть Разнаташа.

И еще. Про идею он ляпнул вроде бы нарочно, так сказать, насупротив. Профессор с четвертого класса мечтал быть ученым. Витенька Пискарев уже сейчас знает, что будет ученым. Васька Седых хочет штурманом быть. Жорка Чижиков — космонавтом. Таська Бублянская — поэтом. Оля Зубавина — доктором. Наталья Орликова — знаменитой балериной. И даже Кешка Фикус — послом в какой-нибудь зарубежной стране. Тоже мне — профессора, поэты, дипломаты!

Вы, уважаемый профессор Вениамин Вениаминович, наверно, думали, что я и впрямь скажу что-нибудь такое же? Дудки! Тем более — идеи-то никакой и не было.

Тут пришел и сам дед Веретей. Он как-то неожиданно появился откуда-то и встал перед Петром Батуриным и уставился в него маленькими острыми глазками, еле видными из-под бровей. Сивый, обросший, как замшелый пень, низенький, но плечи! — в дверь наверно только боком проходит, руки чуть не до колен, и каждая как хорошая лопата. Стоит, молчит и смотрит. У левой ноги сидит собака Лапоть, а справа — здоровущий бело-рыжий кот откуда-то взялся. И тоже смотрит.

Так они молчали-молчали, а потом будто железо ржавое заскрежетало. Это дед Веретей спросил:

— Кто такой?

— Э-э… — сказал Батурин.

Дед кивнул и пошел в дом. Собака Лапоть и кот отправились за ним, а Петр Батурин встряхнулся и тоже пошел к дому. Как же все объяснить? Но объяснять ничего не пришлось. Дед Веретей, похоже, умел читать чужие мысли и видеть насквозь.

Не успел Петр дойти до дома, как дед Веретей появился на крыльце, спустился, подошел к Петькиным драгоценностям и внимательно посмотрел на них. Потом пошел к сарайчику, открыл дверь и мотнул головой Петру — таскай, дескать. Батурин схватил пару железяк, сунулся с ними в дверь сарайчика и ахнул. Это была мастерская. Да какая! От восхищения и зависти у П. Батурина, как говорят, «в зобу дыханье сперло». Он уронил свои железяки и встал, как вкопанный, открыв рот. Дед стоял рядом и довольно сопел. Потом он ткнул рукой в свободный угол, где стоял небольшой верстачок, а под ним пустой ящик, и ушел. А Петр мелкой рысью начал носиться взад и вперед, аккуратно сортировал, укладывал и развешивал свои инструменты и материалы. Очень аккуратно, потому что иначе нельзя было: у этого замшелого деда в сараюшке были порядок и чистота.

Пес Лапоть лежал на крыльце и внимательно наблюдал, как бегает Петр. Дед Веретей высунул голову в дверь и что-то буркнул. Тут П. Батурин даже споткнулся от удивления. Лапоть встал, подошел к груде материалов, взял в зубы какую-то штуковину и понес не спеша в сараюшку. Так вдвоем они все и перетаскали.

Петр прикрыл дверь и присел на пенек, вытирая пот. Дед поманил его из окошка. Петр в сопровождении Лаптя зашел в избу. Это и верно была скорее изба, чем дом. Сени просторные и одна большая комната с русской печкой. Лавки по стенам и некрашеный стол в углу. Вот и все. Кровати не было, видно, спал дед на печи.

На столе лежал большой кусок хлеба и стояла поллитровая банка с простоквашей. Дед опять мотнул головой, и Петр, решив уже ничему не удивляться, с аппетитом слопал и хлеб и простоквашу.

Дед сидел на лавке, положив ручищи на колени, и с интересом смотрел на Петра.

— Спасибо, — сказал Петр.

Дед молча кивнул.

«Ну и разговорчивый дед, — подумал Батурин, — ужас, какой болтливый…»

И тогда дед спросил:

— Винаминыч тебя, что ль, приволок?

Петр кивнул.

— Как звать? — проскрипел дед.

— Меня-то? — спросил Петр.

Дед кивнул.

— Петя, — сказал Батурин. — А… а вас?

В самом деле, не может же он этого деда просто Веретеем звать. В горле у деда что-то забулькало, заскрипело, а глазки совсем спрятались за сивыми бровями. «Смеется», — догадался Петр и сам тоже засмеялся почему-то. Так они посмеялись немного, и дед Веретей сказал, ткнув пальцем себя в грудь:

— Веретей.