Меркурий до востребования - Катя Рубина

«Так, о речи... Что касается настроя и темы, то все правильно, но форма! Форма совсем убогая: все эти сравнения – огурцы, рынки – слишком в лоб, сплошное резонерство. Ты же пишешь прозу, почему речь такая косноязычная и топорная?»

– Я растерялась.

– Прекрати паясничать, – взорвался Марк.

– Столько народу вокруг, мысли сбились в кучу, я что-то лепетала.

Марк окинул настороженным взглядом Пупель.

– С тобой все в порядке? – задал он классически безразличный вопрос.

«Зато, наверное, легче на душе стало?» – голос Устюга звучал мягко и успокаивающе.

– Да, мне гораздо лучше.

Марку явно не хотелось обсуждать ее самочувствие. Он пропустил последнюю фразу мимо ушей и бодрым голосом начал пересказывать свой разговор с Сусанной.

– Так хорошо все перетёрли. Вся Москва практически уже охвачена моими ангелами. Теперь она хочет попытаться впарить их Симу. Он тут на выставке сейчас тусуется, представляешь, только что в ее галерею заходил. Разминулись буквально на пять минут.

– Это еще кто?

– Есть один деятель. Крупная птица, матерый человечище.

– Редкая, говоришь?

– Не то слово, магнат-меценат. А Сусанна – баба хваткая. Говорит, к нему трудно пробиться, но она ему столько сейчас напела комплиментов, жопу прямо лизала, он вроде был благожелателен, обещал в ее галерею заглянуть и карточку свою дал. Это очень обнадеживает, мало ли, вдруг выстрелит. Типа, попытка не пытка, сейчас на мелкую пластику такой спрос, картинами поднаелись, теперь им скульптурки хочется.

– Сколько можно ангелами торговать? – этот вопрос Пупель был впервые обращен к нему.

– Моя мечта – по-настоящему, по-большому поставить это дело на хороший поток.

– Слушай, Марк, а ты не боишься?

– Я не думаю, что она сильно будет нагреваться на мне, скульптура вещь дорогая, максимум пятьдесят процентов.

Пупель посмотрела на него изучающе. После короткой паузы она произнесла:

– Потоки – опасное дело, иногда они смывают все на своем пути, особенно неприятны мутные селевые потоки.

«Вот уела так уела!» – Устюг просто давился от смеха.

Пупель улыбнулась.

– Что ж, нам пора, – сказал Марк. – Дело сделано, с Сусанной, я думаю, все будет хорошо. Глазки у нее загорелись, ты все посмотрела?

Пупель опять улыбнулась.

– Я не только все посмотрела, я еще публично высказалась.

– Где?

– Прямо тут, на этом самом месте.

Марка это все не интересовало. Он находился в состоянии удовлетворенного человека, и ничто его зацепить не могло.

– Поужинаем? – предложил он.

– Где?

– Сегодня хочется чего-то очень простого и скромного.

«Сегодня! – подумала Пупель. – Жадность, жадность и еще раз жадность».

– Сыру можно в магазине купить, – пропела она. – Водички тепленькой попить, – это не было произнесено вслух.

Марк сарказма не уловил, он на минутку задумался и пафосно произнес:

– Сыру я не хочу, может – шашлычку в «Старом кувшинчике».

Пупель терпеть не могла этот чертов «Старый кувшинчик», дешевый ресторанчик с невкусной кавказской кухней и отвратительно-громкой музыкой. Она сначала хотела резко что-то вякнуть, но потом ей стало лень, и она молча кивнула.

– Пойдешь с нами в хренов «Кувшинчик»?! – громко спросила она невидимого Устюга.

«Ты меня приглашаешь? – Устюг захихикал. – Ничего, к сожалению, не получится, я не думал, что ты так его терпеть не можешь».

– Я его не так терпеть не могу, я его терплю, просто вышло бы смешно.

«Из преданий своей семьи я знаю, что мой прадедушка или прапрадедушка употреблял пищу. Но это, сама понимаешь, было очень давно, для меня это архаика. Я не смогу в «Кувшинчике» выступить в роли всепоглощающей прорвы, просто посижу, потрепаться могу туда-сюда».

– А туда-сюда это что?

«Это фигурально, опять не то, что ты подумала».

– Я этого не думала, ты же знаешь.

«Это я тебя подколол».

– Значит, все-таки ты привидение?

«Если человек не употребляет пищу – он привидение. Нормальная женская логика...»

– Человек не может жить без пищи и тем более без воды.

«Боже мой, что я слышу? Если я не ем сыра и не пью воду, значит, я не могу существовать, так, по-твоему?»

– А что ты ешь?

«В траве ловлю я мотыльков...»

– Где же я тебе их сейчас поймаю?

«Выставка подействовала на тебя подавляюще...»

– А ты и рад! Смейся, шути, а я, между прочим...

– Да что с тобой сегодня? Что ты молчишь? – Марк скорчил недовольную гримасу. – Мы идем в «Кувшинчик»?

«Вперед в «Кувшинчик»! Мне тоже захотелось чего-то простого и скромного, устаешь от пышности и богатства!» – выкрикнул Устюг.

Пупель хихикнула.

– Идем, идем, – кивнула она Марку и бодро направилась к выходу.

История Пупель

Это случилось в конце зимы. Пупель отправилась в мастерскую Севашко. Шел мокрый снег. На улице было совсем неуютно. Слякоть и всякие сырогнилости.

Пупель мужественно преодолевала все, практически не замечая погоды. Она думала о новой модели у Севашко. Натурщица Люда на стуле. Вроде бы ничего особенного, ученики часто рисовали сидящую обнаженную натуру. Это было рутинным мероприятием.

По методе Севашко нужно было сначала посадить натуру в листе – незыблемое правило, – а потом отмоделировать и придать характер, проще пареной репы. На прошлом занятии Пупель добросовестно выполняла правила: усадила Люду в листе и даже начала моделировку. Когда Пупель приступила к этой самой пресловутой моделировке, она неожиданно взглянула на Люду, так сказать, отстраненным взглядом, неметодическим таким простым взглядом. Она увидела не натурщицу Люду в положении обнаженной сидячей натуры, а нечто совсем другое.

Пупель вдруг ошеломило очень специфическое лицо, которое находилось в полном диссонансе с фигурой. Крепко сложенная молодая фигура абсолютно не сочеталась с измученным увядшим лицом страдающей инфанты, которая состарилась от внезапного горя. Пупель еще тогда, на прошлой постановке решила, что обязательно нарисует Люду именно так, в образе страдающей испанской инфанты.

Добравшись до мастерской практически вплавь, она уверенно открыла дверь.

Люда еще не пришла. В ожидании натурщицы в центре мастерской рядом с включенным калорифером стоял пустой стул. Все ученики и Севашко сгрудились в углу вокруг разложенных на полу рисунков. Севашко рассуждал вслух:

– Вот это – добре, – говорил он, – вот это – класс, молодец мужик, не рохля. Сколько, ты говоришь, раз поступал, шесть?

Пупель начала искать глазами того, к кому были обращены лестные слова Севашко. Он как раз встал с корточек со смущенной улыбкой.

– Вот, ребята, посмотрите, какой рисовальщик этот вот мужик, это я люблю, шесть раз поступал в наше высшее художественное заведение. А зачем, спрашивается, ему надо поступать в заведение, когда он и так все умеет, ну добре, поступишь, Максим, это я тебе обещаю. Тебе с одной целью полезно будет туда поступить, чтобы балбесы все на тебя смотрели и хоть немного поумнели и, может, пример взяли, добре, добре.

Пупель уставилась на Максима. Он внимательно смотрел на Севашко.

Огромный, крепкий, даже слишком плотный, с ярко-рыжими вихрами, с такой же рыжей кудлатой бородой, сильно курносым носом и голубыми глазами, в сером костюме и до блеска начищенных ботинках.

«Как, интересно, ему удалось добраться по такой грязи и ботинки не испачкать? – подумала Пупель, посмотрев на свои замызганные сапоги. – Похож на купца с картинки. Весь такой блестящий, чистенький, розово-здоровый». Пупель подошла поближе и начала рассматривать работы Максима. Рисунки были изумительные. И не только крепостью своей подкупали они – в них просматривалось что-то другое, в общем, это совсем не были ученические рисунки. В них ясно читалась рука мастера, знающего и по-своему ощущающего натуру. Очень хорошие рисунки.

Севашко заметил ее.

– Вот и Пупа наша припупилась, – проскворчал он. – Посмотри, Пупа, какой к нам рисовальщик пожаловал, это тебе не хрен поросячий, шесть лет не брали, уроды. Посмотри, какой богатырь, Максим-Муромец.

Пупель посмотрела на Максима, а Максим в это же время посмотрел на нее – очень редко, но бывает. Бабах и все.

Шло время, в мастерской Севашко все проистекало по всегда заведенному плану, натурщики и натурщицы сменяли друг друга. Они сидели, стояли, лежали в ракурсах. Ученики строили, моделировали, штриховали, не жалея карандашей и ластиков. Севашко мудро вел их к заветной гавани – поступлению в высшее художественное заведение.

Пришла весна-красна. Чудо-время.

Пупель и Максик, – так его теперь называли все, это Пупель придумала и прижилось, уж больно неподходящее имя для былинного богатыря, но самое неподходящее часто укореняется, топором не вырубишь, – пребывали в состоянии чумовой влюбленности. Со стороны, наверное, это все смотрелось очень странно. Длинноносая, худющая, губастая Пупель и коренастый, огромный, рыжебородый Максик, одна его рука была, как две ее ноги.