Отцеубийца - Александр Казбеги

Диамбег сошел с крыльца, удобно раскинулся в возке, ямщик подобрал вожжи, и резвые кони, весело сорвавшись с места, быстрей ласточки полетели по дороге в Коби.

В деревне узнали об аресте Иаго, узнали о том, что его переслали в Квешети, и все решили: не вернется он обратно и не доведется ему больше глядеть на облака своей родины.

Ответы Иаго на допросе были у всех на устах, и крестьяне хвалили его за такую смелость.

– Что и говорить, жалко парня! – говорил один.

– А как же, очень даже жалко! – подтверждал другой, и все снова принимались обсуждать событие.

– Был бы он вор или злой человек, а то ведь зря все это! За что нам такая напасть?… Службу несем больше всех, самые тяжкие работы на нашу долю выпадают, а покоя нам все равно нет!

– Эх-хе-хе! – подхватил другой. – Где добьемся правды, кто о нас подумает? Что хотят, то и творят… Появится какой-нибудь начальник и делает все, что ему вздумается…

– Да, раньше, когда у нас турки были, сами мы держали оружие в руках, и кто шел на нас силой, того и отражали силой, не щадя жизни своей, но несправедливости не терпели…

На крепостную башню поднялся глашатай, и оттуда раздался его призыв:

– Эй, слушайте все! К нам прислали солдат на постой, надо везти оброк, выводите по арбе с каждого двора.

Народ нехотя разошелся. Кто побрел к старшине просить отсрочить оброк, кто домой – справлять арбу.

Вскоре и до Нуну дошла весть об аресте Иаго. Узнала она и о том, что его отправили в Квешети.

Она взяла кувшин и пошла за водой, в пути к ней присоединились другие женщины села, – кто с кувшином, кто с кадкой. Все весело окликали друг друга, каждой хотелось в откровенной беседе поделиться с подругой накопившимися за день новостями, услышать сердечный отклик на свои думы и чувства.

Только одна Нуну шла к своей подруге с грустным лицом. Та ждала ее с ласковой улыбкой, но, заглянув в ее печальные глаза, сразу сама омрачилась и спросила озабоченно.

– Что с тобой, Нуну?

– Погибла я, Марине, пропала! – прошептала Нуну, и глаза ее наполнились слезами.

Они переждали, пока прошли мимо них другие женщины, и немного отстали, чтобы поговорить на свободе.

– Говори же скорее, что с тобой?

– Иаго… – начала Нуну. Голос ее оборвался…

– Что с ним, говори скорее! – встревожилась подруга.

– Арестовали его!

– Как? Кто?

– Диамбег!

– За что? Когда?

– Вчера ночью, в воровстве обвиняют! Некоторое время обе молчали, подавленные горем.

– Ну, и что же? – попробовала утешить подругу Марине. – Выпустят опять.

– Выпустят, как же! – с отчаянием воскликнула Нуну. – Гибели моей захотели, потому и арестовали его. Кто ж его отпустит! Они хотят выдать меня замуж за другого, – продолжала она. – Не выйду я, нет… А будут насильно заставлять, – река-то ведь здесь, рядом!

Марине утешала Нуну, хотя у самой сердце сжималось от жалости к милому душе – побратиму Иаго. Ей приходилось слышать немало рассказов о том, какой чинили произвол, как возводили напраслину на людей, как изгоняли их из родной страны жестокие диамбеги, которым в те времена была предоставлена безграничная власть.

Вдоволь наговорившись, подруги решили всеми силами противиться насильному замужеству Нуну и ждать возвращения Иаго, которого рано или поздно должны же освободить, чему обе горячо верили. Приняв такое решение и немного успокоившись, они разошлись по домам и взялись за свои повседневные дела.

Тем временем диамбег подъезжал к станции Коби. Его ожидал хозяин гостиницы, в которой он обычно останавливался и где для него была приготовлена отдельная, особо убранная комната. В средней стене был устроен большой камин из тесаного камня, вдоль других двух стен стояли длинные тахты. Отдельный ход вел в нее прямо из ворот, другая дверь выходила во двор, так что можно было входить и выходить в комнату, ни с кем не встретившись. Это место еще и потому было удобно для тайных свиданий, что духан стоял в конце села и по лужайке, куда выходила дверь из комнаты, никогда никто не ходил. Доски с тахт снимались, и под ними были глубокие ямы, служившие хозяину для разных тайных целей.

Чисто прибранная комната, ярко пылавший, несмотря на летнее время, камин и вооруженный до зубов армянин – хозяин духана – все ожидало приезда диамбега. Староста и его есаулы не жалели сил, заготовляя дрова к этому дню.

Один из есаулов обошел всех лавочников, оповещая их о приезде богоподобного диамбега, которого они должны были почтить богатым ужином.

Другой есаул созвал крестьян, приказав каждому доставить по молочному ягненку, и все они ждали диамбега у ворот духана. Обреченные на заклание ягнята высовывались из хурджинов, склоняли головы набок и, закрыв глаза, ждали своей участи. Время от времени какой-нибудь из них жалобно блеял, словно горько тоскуя по своей навсегда оставленной родине.

Диамбег прямо проследовал в приготовленную для него комнату. Здесь ждал его староста.

– Здравствуй! – приветствовал его диамбег.

– Да не лишусь я милости вашей! – низко поклонился тот.

– Это кто такие стоят у ворот?

– Это так, ваша милость, убоину вам доставили.

– А много ли?

– Не меньше пятнадцати будет.

Диамбег самодовольно усмехнулся. Он прошелся по комнате.

– Молодец, молодец… – сказал он, похлопав старосту по плечу. – Не забуду о твоей верности.

– Не достоин я, ваша милость!

– Нет, нет, ты достоин, мой Яков!.. Отчего же не достоин?

– Служим вашей милости, а как же!

– Молодец!.. А скажи-ка мне, не сердит ли тебя кто, не обижает ли?

– Нет, ваша милость! Так, лавочник один малость бесчинствует, но с помощью вашей милости я ему живо голову сверну.

– Лавочник! Какой лавочник? – нахмурился диамбег.

– О сыне Сосики я говорю.

– Хорошо, завтра приведешь его ко мне, и я ему покажу… Иаго здесь проводили? – спросил диамбег.

– Да, ваша милость, казаки его вели. Теперь, верно, до Гудаур дошли…

Разговор на этом оборвался; вошел хозяин постоялого двора, люди внесли вещи диамбега. Тот многозначительно переглянулся с хозяином и кашлянул.

– Что? Придет? – спросил он его.

– А как же? – улыбнулся хозяин.

Вошли торговцы, неся на подносах разные яства: вареных кур, головки сыра, разные вина в кувшинчиках и запечатанных бутылках. Диамбег принял все это, с каждым перекинулся двумя-тремя словами и отпустил лавочников.

С ним остались только хозяин, Гиргола и несколько казаков.

Когда шаги затихли, Гиргола впустил с черного хода трех кистинов, которые преподнесли начальнику награбленные вещи – серебряные ножи, вилки, ложки, чаши и другое.

Почтенный правитель поблагодарил подданных за верность и обещал им свое милостивое покровительство.

Проводили и этих гостей. Тогда снова открылась дверь с черного хода, вошел хозяин духана и следом за ним богато разряженная женщина с опущенным на лицо покрывалом.

Пока диамбег пребывал в таком благоденствии, Иаго, звеня кандалами, шагал под конвоем по дороге в Квешети. Остановились отдохнуть, и Иаго присел у дороги. Несмотря на лето, в горах было довольно прохладно. Но Иаго, разгоряченный ходьбой и тревожными мыслями, не чувствовал холода. Застежки с его одежды были сорваны, и его широкая, могучая грудь бурно подымалась и опускалась.

Обо всем он позабыл – о своих кандалах, о своем несчастьи, одна только мысль владела всем его существом: он думал о Нуну.

Перед его мысленным взором вставал образ прекрасной девушки с колеблющимся, как тополь, станом, с улыбкой на чуть приоткрытых губах, словно готовых заговорить; ее черные, подернутые влагой глаза весело манили к себе. Он чувствовал ее близость, слышал ее дыхание, вот-вот он обнимет ее и прижмет к своей груди.

Удар нагайки вывел его из забытья.

– Заснул, что ли, лентяй! Вставай! – крикнул над его ухом казак.

– Зачем бьешь? Что я тебе сделал? – грустно взглянул на него Иаго.

– Шагай, поменьше разговаривай! – и конвойный снова стегнул его плетью.

– Ох, горе мне! – заскрежетал зубами Иаго. – Где же бог, где правда?

В Квешети конвойные сдали Иаго этапным караульным, а те втолкнули его в тюрьму и заперли за ним дверь.

Здесь ему стало легче, можно было свободно отдаться своим мыслям. Уставший не столько от ходьбы, сколько от волнений и печали, он свалился на пол и закрыл глаза. Сон не шел к нему. Тысячи мыслей роились в голове – одна мрачнее другой. За что так несправедливы к нему, почему он в такой беде? Он не вор, а обвиняют его в воровстве, не грабитель, не разбойник, а винят в разбое. Он только в том виновен, что любит девушку, а его разлучили с ней, избивают, оскорбляют и не позволяют даже оправдываться!

За что? Почему? Кого радуют его мучения? Отчего так происходит? Безотрадные, беспросветные мысли роились в голове, и не было им конца.

На другое утро, когда солнце уже совершило довольно большой путь по небу, диамбег вышел на балкон в сопровождении своего верного старосты.