Гроза над Чохирой - Лайон Де Камп

— А устроил ловушку шаман Сагайета, — добавил Эдрик. — Этот проклятый колдун ведает заклинания, благодаря коим подчиняются ему эти жуткие пиктские гадюки. Говорят, заклятья эти таковы, что душа Сагайеты вселяется на время в тело владыки змей…

Киммериец почувствовал, как при упоминании о гигантских ядовитых тварях по спине его потянуло морозом.

— Как ты считаешь, — обратился он к Эдрику, — зачем Лусиан собирался отдать Чохиру дикарям?

— Понятия не имею, — пожал плечами разведчик. — Мне, как и благородному графу, были нужны деньги, а остальное меня не слишком интересовало…

— И зря, между прочим. Если б ты немного пошевелил мозгами, то сообразил, что наш достойный граф тебя в живых не оставит. Ни тебя, ни других, кто мог бы разболтать о его измене.

Эдрик побледнел еще сильней.

— Великий Митра! Об этом я не подумал… — прошептал он.

— То, что этот тип — предатель, мы поняли, — вмешался в разговор Лаодамас. — Но что, если он врет и наговаривает на графа Лусиана, чтобы выгородить себя?

— Ну, конечно! Ведь благородный нобиль просто не может быть способен на гнусный поступок! — взорвался киммериец. — А отряд он послал на смерть по чистой случайности! Скажи, Глико, ты знаешь, сколько вернулось наших?

— До вчерашнего вечера к своим пробились человек тридцать. Я надеюсь, что кто-нибудь еще блуждает по лесу и доберется в Велитриум позже.

Конан грохнул кулаком по столу.

— Тридцать человек! — проговорил он срывающимся от гнева голосом. — А было их больше сотни, гандерландцев и моих боссонцев! Я знал каждого своего бойца, учил их воевать, делил с ними кусок лепешки и глоток вина! А капитан Арно? Хоть не был он моим другом, но таких опытных и храбрых солдат немного найдется во всей аквилонской армии! Я отомщу за него и за своих людей! Отомщу Лусиану! Как бы он не заметал следы, за свое предательство он ответит сполна, я уж об этом позабочусь! — Глаза Конана сверкнули и погасли; затем, повернувшись к аквилонцам, он сказал: — Ну, хватит болтовни! Теперь нам пора действовать. Глико, Лаодамас, отправляйтесь к своим сотням — нам потребуется два десятка надежных солдат, которым вы полностью доверяете. Предупредите их, что мы нашли измену среди самых высоких людей, и пусть они будут готовы выполнить любой ваш приказ и подчиняются только вам. А ты, Флавий, отведи Эдрика в темницу, и пусть его запрут в одиночной камере. Встретимся на рассвете, на плацу.

— Послушай, Конан, — начал Лаодамас, — я готов согласиться с твоим планом и участвовать в деле, но почему, собственно, ты принял на себя командование? В конце концов, я потомственный нобиль и стою в списке военачальников легиона не на последнем месте…

— Покомандовать хочешь, сопляк?! — внезапно рыкнул молчавший до сих пор Глико. — И про список еще вспомнил! Между прочим, я стою в нем повыше тебя! Так что слушай мой приказ: нашим командиром будет Конан! Он раскрыл это грязное дело, и он доведет его до конца.

— Но все же… — не унимался Лаодамас. — У графа в подчинении столько людей! Мы обвиним его в предательстве, а он в ответ назовет изменниками нас. Кому поверят солдаты? Они нас без суда повесят, как заговорщиков!

— Вот мы и посмотрим, кому поверят, — спокойно сказал Конан.

Когда в назначенное время на плацу перед казармами выстроились, возглавляемые десятниками, солдаты Лаодамаса и Глико, Конан рассказал им, для чего их здесь собрали, и кто был виновником происшедшей вчера в пиктском лесу резни. Затем, велев четырем самым здоровым парням нести драгоценный сундук, он повел людей к резиденции графа Лусиана.

Командующий пограничной стражей Конаджохары располагался в роскошном особняке в центре города, окруженном садом. На улицу выходила открытая терраса, к которой вела широкая лестница о двенадцати ступенях; в теплое время ее покрывал ковер. У лестницы стояли стражи. Когда Конан со своим отрядом приблизился к дому, двое часовых заступили ему путь.

— Нам нужно видеть графа Лусиана. Если вы не желаете пропустить нас в дом, вызовите его сюда! — потребовал киммериец.

— Графу не нравится, когда его тревожат так рано, — со смущенным видом сказал часовой. — Он еще, пожалуй, не одет…

— У меня важное дело! — рявкнул Конан. — Не сомневаюсь, что раде него граф поторопится. Зови его сюда, приятель, да побыстрее!

Заметив по угрюмым решительным лицам солдат, что те не склонны к шуткам, охранник скрылся за дверью. В это время к террасе подвели жеребца в богато украшенной сбруе, отделанной серебряными бляшками. Киммериец не мог не залюбоваться великолепной статью животного.

— Это конь графа? — поинтересовался он у второго стража.

— Да, капитан. Благородный граф Лусиан перед завтраком обычно ездит верхом, — ответил оставшийся у входа часовой.

На террасу вышел посланный к Лусиану охранник и доложил:

— Граф просит подождать, капитан. Сейчас у него брадобрей и…

— Копыта Нергала! Ты что, не понял меня, приятель? У нас срочное дело, и если граф не соизволит немедленно выйти к нам, мы войдем к нему сами.

Часовой снова отправился в дом, и на сей раз доклад его возымел нужное действие — двери распахнулись, и в дверях появился граф Лусиан. Его и вправду заставили прервать утренний туалет: он был обнажен до пояса, на шее висело полотенце из тончайшей льняной ткани. Граф Лусиан был коренастым человеком среднего роста и не первой молодости; некогда он отличался большой силой, но сейчас мышцы его заплыли жирком и одрябли. Длинные усы, обычно напомаженные и воинственно торчащие вверх, сейчас неопрятно свисали до подбородка.

— Что случилось, капитан? — спросил он крайне недовольный тоном. — По какой причине меня беспокоят в столь неурочный час? И затем, у меня совершенно нет времени! Принеси-ка табурет, — обернулся он к часовому. — Пусть капитан излагает свое дело, а цирюльник завершает свою работу. Ну, так что ты имеешь сказать, капитан… Конан, если не ошибаюсь?

— Для начала мы кое-что покажем, граф! — Киммериец махнул рукой, и по лестнице поднялись четверо солдат, сгибаясь под тяжестью огромного, окованного медью сундука. Опустив его на украшенный мозаикой пол террасы, они снова присоединились к своим товарищам, ожидающим, по указанию Конана, внизу.

Других доказательств не требовалось — увидев сундук аквилонского казначейства, в котором перевозилось золото, граф Лусиан побледнел как полотно и изменился в лице. Руки Глико и Лаодамаса непроизвольно потянулись к рукоятям мечей.

Киммериец отбросил крышку ящика, ослепительно-яркие лучи утреннего солнца заиграли в золоте монет. Граф нахмурился, тогда как часовые не могли оторвать завороженных взглядом от содержимого сундука.