Киноповести - Василий Макарович Шукшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пашка крепко спит.
– Спит, – сказала старуха. – Рассказывай им.
…Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому месту, где тракт выходит из гор в Долину Свободы, глядь: впереди стоит какая-то женщина. Руку подняла. А сама вся – в белом, в какой-то простыне. Остановился он. Подходит женщина – а это Настя Платонова.
– Здравствуй, Павлик.
Пашка очень удивился.
– Ты чего тут?
А она ему грустно:
– Да вот тебя жду.
– Что, опять с инженером поругались?
– Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье – вишь, я какая. – А сама смотрит, смотрит на Пашку.
– А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы…
– Павел! А Павел! – будит старушка Пашку. – Павел!..
Пашка проснулся.
– Я что, заснул, что ли?
– Заснул.
– Ох ты… фу! А чем кончилась история-то?
– А-а, интересно?
– Привез он ей материи-то?
– Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: «Зачем же ты, – говорит, – мои деньги-то пропил?..»
– Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
– Так разве ж это простая баба была! – изумилась старушка. – Это же смерть по земле ходила – саван себе искала. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, матушка, ходила…
Пашка откровенно зевнул.
– Ну-ка, ложись спать, – спохватилась старушка. – Вам завтра вставать рано.
Пашка лег и сразу уснул.
И опять звонкое синее утро.
Выехали с проселка на тракт две машины – Кондрат и Пашка.
Кондрат – впереди.
Едут.
Кондрат задумчив.
Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Пашка – тоже.
Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
Пошли к камню.
На камне написано: «Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.».
Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (вокруг камня много валяется бутылок из-под пива), отпили.
– Сколько ему лет было? – спросил Пашка.
– Ивану? Лет тридцать пять – тридцать восемь. Хороший был парень.
Пауза.
Еще отпили из бутылки.
Молчат. Долго молчат. Думают.
– Слышь, Павел, – сказал Кондрат, – помнишь, ты говорил насчет этой…
– Тетки Анисьи?
– Ну.
– Надумал?
– Черт ее знает… – Кондрат мучительно сморщился. – Не знаю. Колебаюсь.
– А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолкуем. Сколько бобылем-то жить!
– Надоело, вообще-то…
– А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки… Благодать!
Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыбается. Но сдержанно.
– Ты хорошо ее знаешь?
– два года к ней заезжаю.
– А вдруг она скажет: «Вы что!»
– Да она мне все уши прожужжала: «Найди, говорит мне какого-нибудь пожилого одинокого, пускай, мол, здесь живет… Вдвоем-то легче».
– Да?
– Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяйственная… Ты там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
– Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зарабатываем как-никак. Потом… на книжке у меня малость имеется… Так что…
– Вы будете как у Христа за пазухой жить!
– Черт ее… – Кондрат опять мечтательно улыбнулся. – Охота, действительно, так вот приехать, натопить баню, попариться как следует. Шибко уж надоело по этим квартирам.
– Что ты! – воскликнул Пашка, поддакивая.
– Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В деревне ведь… это… хорошо! Встанешь чуть свет – еще петухи не орали, идешь на речку… Тихо. Спят все. А ты идешь и думаешь: «Спите, спите – проспите все царство небесное: красота ж вокруг!» А от речки туман подымается. Я рыбачить ужасно люблю. Купил бы лодку…
– Можно с мотором!
– Можно, ага.
– Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова, порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху, пузырек раздавили…
Кондрат улыбается.
– Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты лежишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю.
– А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я тоже думать люблю.
– Речка шумит в камушках.
– Можно баб с собой взять!
– Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат, – возразил Кондрат.
– Вообще – правильно, – легко согласился Пашка. – И насчет пузырька – не дадут.
Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилистая, с молодыми хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе – одернула, поправила, подвинула… И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
– Пашка-то… правда, однако, кого-то привез.
Пашка вошел солидный.
– Здорово ночевала, тетка Анисья! – сказал.
– Здрасте, – скромно буркнул Кондрат.
– Здрасте, здрасте, – приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама ненароком зыркнула на Кондрата. – Давно чего-то не заезжал, Паша.
– Не случалось все… кхм! Вот познакомься, тетка Анисья. Это мой товарищ – Кондрат Степанович.
– Мгм. – Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек. (Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
– Вот, значит, приехали мы… – продолжал Пашка, но тетка Анисья и Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро погнал дело… – Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, – сполз Пашка с торжественного тона.
– Милости просим, милости просим, – застрекотала Анисья. – Может, чайку?
– Можно, – резрешил Пашка.
Анисья начала ставить самовар.
Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился. Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится «невеста», или оттого, что он неумело взялся за дело?
– Как живешь, тетка Анисья?
– Живем, Паша… ничего вроде бы.
– Одной-то небось тяжело? – издалека
