Лесин и немедленно выпил - Евгений Лесин

– Не обижайся. Я со словарем только такой умный, а так – все бы перепутал: в Афинах бы был Периклес, в Риме – Брут. То есть наоборот, то есть нет, то есть тьфу! В общем, ладно. Вернемся к политике. Ты помнишь «оттепель», 1956-й год, ХХ съезд?

– В 1956 году стало известно, что Олег Кошевой был педерастом. Это послужило причиной фадеевского самоубийства.

– И все? Вся «оттепель» на том кончается? Ну, хорошо, бог с ней – с «оттепелью», а как же диссиденты? Как ты относишься к диссидентам?

– Диссидентов терпеть не могу. Они все до единого – антимузыкальны. А стало быть, ни в чем не правы. Цветочки не любят.

– А ты, значит, любишь цветочки? Что пользы в них? Кто и зачем будет их в наши дни собирать?

– Девушки должны собирать цветы, ибо это вырабатывает в них навык низко нагибаться.

– Да зачем тебе – цветы, девушки? Ты ведь один живешь, верно?

– Живу один. Так иногда заходят в гости разные нехристи и аспиды.

– Кстати, как ты вообще относишься к проблеме одиночества?

– Человек не должен быть одинок – таково мое мнение. Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят.

– Ты думаешь – такова жизнь? А что такое, в сущности, жизнь?

– Стремительное превращение сопляка в старого хрена.

– Точно. Стремительное. Может, ты еще что-нибудь хочешь сказать о жизни?

– Один мой знакомый говорил: жизнь человеческая что детская рубашонка: коротенькая и вся в говне.

– Грустные слова говорил твой знакомый. Значит – «человек смертен»?

– «Человек смертен» – таково мое мнение. Но уж если мы родились – ничего не поделаешь, надо немножко пожить… «Жизнь прекрасна» – таково мое мнение.

– Да ты оптимист, Веня. Ничто тебя не берет?

– Я бросался подо все поезда, но все поезда останавливались, не задевая чресел. У себя дома, над головой, я вбил крюк виселицы, две недели с веточкой флёрдоранжа в петлице я слонялся по городу в поисках веревки, но так и не нашел. Я делал даже так: я шел в места больших маневров, становился у главной мишени, в меня лупили все орудия всех стран Варшавского пакта, и все снаряды пролетали мимо.

– Молодец. А что-нибудь по-настоящему светлое, действительно хорошее в твоей жизни было? Какое у тебя САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ?

– Мой малыш, с букетом полевых цветов, верхом на козе. Возраст 153 дня.

Здесь надо бы – паузу. А впрочем, смахнув слезу рукавом – поехали дальше:

– Коли уж зашла речь о детях – что ты считаешь главным в воспитании юношества?

– С детства приучать ребенка к чистоплотности, с привлечением авторитетов. Например, говорить ему, что святой Антоний – бяка, он никогда не мыл руки, а Понтий Пилат наоборот.

– Ну а в школах что, по-твоему, надо преподавать?

– В школах необходимо преподавать: астрологию-алхимию-метафизику-теософию-порнографию-демонологию и основы гомосексуализма. Остальное упразднить.

– Да, педагог из тебя отменный. Ну а если бы тебе вздумалось бизнесом вдруг заняться, какое бы заведение ты открыл?

– Ресторан в Тель-Авиве под именем «Тоска по родине». Захаркано, заблевано, на стенках «хуй», посуда немытая. После расчета специальный вышибала коленкой под зад отправляет тебя на бульвар.

– Ну вот, как заблевано – так обязательно в Тель-Авиве. Интересно, а на процессе какого-нибудь Дрейфуса ты за кого был бы?

– Мари Шарль Фердинанд Вальсен Эстергазен – вот как звали того французского офицера, который выдал германскому генштабу секреты. А не Альфред Дрейфус. Вечно вы все валите на евреев.

– Да я-то не валю, это ты бранишься жидовскими мордами!

– Ну, да что говорить, все зависит от душенастроения. Вот и наш портвейн народ зовет иногда пренебрежительно: бормотуха, а иногда ласково: портвешок.

– А не боишься обвинений в жидомасонстве?

– Я смело могу занимать произраильскую позицию, Кувейт и Бахрейн не обрекут меня на нефтяной голод, – зачем мне нефть?

– Ты что же, значит, против арабов?

– Почему я должен болеть за арабов? Ни один араб меня еще ни разу не похмелил.

– Не похмелил… Ну и что, что не похмелил? Подумаешь – важность! У всех бывает похмелье. Вот для тебя – что такое похмелье?

– Когда пугает каждая печная труба, и дым, идущий из трубы, и даже тень, идущая от дыма.

– Тяжело тебе, Ерофеев. Водка… А кроме водки ты еще что-нибудь любишь?

– А еще я люблю, когда поет Людмила Зыкина. Когда она поет – у меня все разрывается, даже вот только что купленные носки – и те разрываются. Даже рубаха под мышками – разрывается. И сопли текут, и слезы, и все о Родине…

– Да уж. Но то все раньше было, а что теперь? Как тебе нынешние русские?

– Знал бы ты, какие они все крепыши, все теперешние русские. Никто в России не боится щекотки, я один только во всей России хохочу, когда меня щекочут. Я сам щекотал троих девок и с десяток мужичков – никто не отозвался ни ужимкой, ни смехом. Я ребром ладони лупил им всем под коленку – никаких сухожильных рефлексов. Зрачки на свет, правда, реагируют, но слабо. Ни у кого ни камня в почках, ни истомы в сердце, ни белка в моче.

– А эстрада современная? Как там ее называют – поп-музыка…

– Все голоса у всех певцов одинаково мерзкие, но мерзкие у каждого по-своему. Я поэтому легко их на слух различаю.

– А новый старый гимн России тебе как? Хороша музыка?

– Музыка хороша в высшей мере и не исполнена, а приведена в исполнение.

– Что ж, Веня, пора, видимо, и заканчивать. Еще пару вопросов – и перестану тебя мучить. Твой главный порок?

– Любовь к несбыточным мечтаниям, например, побыть бабой недели полторы. Или года два евреем.

– Твое любимое междометие?

– Мое любимое междометие «увы», но я замечаю, что с последнего времени оно становится нецензурным.

– Твое жизненное кредо?

– Не замечать за собой ничего дурного.

– Спасибо, Веничка. Тебе пора. Прощай.

– Прощай. Веревку и мыло я найду.

Примечание 2010 года.

Написано и опубликовано, если мне не изменяет память, году в 1995-м. То есть еще в самой «Независимой газете», а не в ее книжном приложении «Экслибрис». Впрочем, я в конце 90-х, когда «Экслибрис» уже был, много печатался именно в «НГ». Стараниями Павла Белицкого и Виктории Шохиной. Спасибо им и привет. А в начале и в середине 90-х, кстати, – стараниями Сергея Федякина, тогда моего преподавателя по Литинституту. И ему – спасибо и привет.

Конец примечания.

Примечание 2016 года.

Умер Паша Белицкий. Какие уж теперь приветы?

Конец примечания.

По трамвайным рельсам

К 65-летию В. Ер

Метро «Новослободская». Лучше «Менделеевская». Дальше – по Новослободской улице, от центра. Потом до пересечения с трамвайными путями и направо. Ну, и как положено, как в песне у Яны Дягилевой: По трамвайным рельсам. До площади Борьбы. А там – трамвайная развилка, маленький скверик. Скверик, как закуток. И две небольшие скульптуры. Одна – Веничке Ерофееву (персонажу поэмы Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки»), вторая – той, к кому он, персонаж, ехал из Москвы в Петушки. Девушке с косой от затылка до попы, девушке, которая не девушка, а баллада ля-бемоль мажор и волхвование…

Завтра исполняется 65 лет со дня рождения писателя Венедикта Ерофеева. Юбилей. Завтра многие газеты о нем напишут. Того, что творилось пять лет назад, не будет, конечно. Не будет телемарафона (хотя одну передачку по «Культуре» обещают), не будет символического поезда от Москвы до Петушков и символической же установки памятников – Ему и Ей. Веничке на Курском вокзале, балладе ля-бемоль мажор – в Петушках. В 1998 году юбилей Венедикта Ерофеева чуть было не перекрыл юбилей Высоцкого – по размаху, по купечеству.

Дефолт спас. Пир во время валютной чумы получился. Поэтому на многое, самое пошлое, денег не хватило. Весь московский бомонд отправился тогда в Петушки, на спецпоезде, с телекамерами. Или на телевидение: передача шла чуть ли не круглые сутки.

Мы поехали на кладбище. На Новокунцевское. А не на Новокузнецкое, где, как из книги в книги повторяет любимый и уважаемый мной Владимир Бондаренко, якобы похоронен Ерофеев. Повторяет, а потом извиняется: опять, дескать, из-за нехватки времени или других каких технических мощностей, не исправил, но уж в следующем издании… Я терпеливо жду. Потому что все и должно так быть – медленно и неправильно. Чтобы не загордился человек.

Так вот мы поехали тогда на кладбище, встретили там подлинных «ерофеевцев», очень хороших людей. Как известных, вроде Натальи Шмельковой (см., в частности, ее книжку «Последний дневник Венедикта Ерофеева»), так и не очень. Но очень и очень хороших. С простой закуской, недорогой водкой, добрыми разговорами. А не исключительным, необоримым и всепоглощающим желанием влезть в телевизор. Слава любой ценой – так я называю подобные штуки. И очень не люблю.

А люблю тихий московский сквер, где в минувшее воскресенье не было почти никого. Несколько фотографов (тоже, по-моему, из газет), молодая печальная женщина, сидевшая неподалеку. Местный алкаш и очень хороший русский писатель, фамилии которого не назову, потому что он, как и мы, был при исполнении. Ну, мы-то только фотографировали, а он еще и опрашивал местных тинейджеров. Кому, дескать, памятник-то? Никто не знал. Местный алкаш, правда, сказал замечательно. Памятник, мол, известному алкоголику, который сейчас живет в Америке. Если бы все было так хорошо! Венедикт Ерофеев родился в 1938-м, в том же году, что и Высоцкий. Умер на десять лет позже, в 90-м. В 1998 году был первый и, наверное, последний широкоформатно отмечавшийся его юбилей. Ну и хорошо. Памятники тогда довольно быстро убрали – мешали они жителям. Несколько лет назад их, памятники, приютил замечательный московский сквер. Куда не грех сходить любому, в ком теплится еще хоть немного человеческого. И лучше не завтра, в юбилей, когда может нагрянуть туда кто попало, в том числе и с телекамерами. А когда душа пожелает. Ближайший продуктовый магазин неблизко, так что лучше приготовиться заранее. Ну и не мусорить, конечно.