Восток – дело близкое. Иерусалим – святое - Леонид Медведко

В годы нашей подготовки, завершить которую предстояло уже на зарубежном Востоке, нам часто напоминали слова В.И. Ленина о том, что Восток – это «главный резерв мировой революции». Наш преподаватель Аракин часто любил говорить:

– На Востоке история измеряется не временем в десятилетиях и столетиях, а пожатиями рук тех людей, с которыми встречаешься. Многие из них эту историю делают.

В скором времени мне представилась возможность обменяться рукопожатием с одним из таких людей. Это был писатель Илья Эренбург. Само собой разумеется, тогда мы не знали о двойственном отношении к нему И.В. Сталина. Вождь усматривал в нем почему-то международного шпиона и человека, сочувствующего сионистам. Перед нами он предстал совсем иным. Незадолго до посещения нашего института Эренбург по поручению вождя подготовил статью для газеты «Правда» об отношении советских евреев к Израилю и сионизму. Разрешение «еврейского вопроса», говорилось в ней, зависит не от военных успехов евреев в Палестине, а от победы социализма над капитализмом. Поэтому все еврейские труженики связывают свою судьбу не с судьбой еврейского государства, а с социализмом. Они далеки от мистики сионистов и смотрят не столько на Ближний Восток, сколько в будущее, «на север – на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему». Так Эренбург постарался прояснить свое истинное отношение к сионизму. Но такое указующее предостережение не помешало многим советским евреям вскоре уехать в Израиль. Среди них оказался наш любимый преподаватель по политэкономии Энох Яковлевич Брегель, который покинул Советский Союз вслед за своим сыном. Перед отъездом он высказывал свою убежденность в том, что Израиль может стать «точкой опоры социализма на Ближнем Востоке». Вскоре туда же последовали некоторые наши бывшие фронтовики еврейской национальности.

Незадолго до нашей встречи с Эренбургом вышел наделавший много шума его роман «Буря». Он был посвящен недавно закончившейся Второй мировой войне в Европе. Эренбург, можно сказать, непосредственно соприкасался с ее историей от начала Первой мировой войны до окончания Второй мировой.

Мне, отвечавшему в Комитете комсомола за культмассовую работу в институте, поручили пригласить Эренбурга на читательскую конференцию. Нам хотелось узнать, что он думает о разразившейся новой буре на Ближнем Востоке. Уже тогда ближневосточная политика Москвы начала колебаться, как любили потом подшучивать, вместе с генеральной линией партии. Колебания эти ощущались повсеместно – в идейно-политической борьбе, в органах СМИ, во внешней политике. Отражалось это и на полях сражений Палестинской, а потом и всех последующих арабо-израильских войн. А в стенах нашего института сама учеба была настолько политизирована, что даже изучение восточных языков проходило в свете «гениального труда» И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Концы с концами при таком изучении не всегда сходились.

На первых порах Советский Союз в начавшейся борьбе сначала в ООН, а затем и на самой Святой земле поддерживал идею создания еврейского государства в Палестине. Очень быстро Москва отказалась от продвигаемого ею вначале проекта двухнационального арабо-еврейского государства. Уже позже стало известно, что одновременно Кремль строго секретно информировал советских представителей в ООН о своих подлинных намерениях в отношении создания еврейского государства. Оно рассматривалось как будущий, наиболее надежный оплот в борьбе против колониализма и империализма. Еще при жизни Сталина Москва, убедившись в переориентации Тель-Авива на Вашингтон, стала делать ставку на арабское освободительное движение в общей борьбе против империализма и сионизма.

В стенах нашего института шло изучение почти всех восточных языков. Но о будущем государственном языке Израиля – иврите – не только студенты, но даже преподаватели имели весьма смутное представление. Эренбурга крайне удивила такая дискриминация. Он спросил меня, почему иврит исключен из числа изучаемых в Институте восточных языков. Не услышав вразумительного объяснения, он произнес:

– По-моему, ваши учителя делают ту же оплошность, что и сионисты, которые, противопоставляя себя Арабскому Востоку, откровенно предлагают свои услуги Западу. Как бы от этого там не разразилась буря посильнее, чем Вторая мировая война.

Прогноз его стал сбываться гораздо раньше, чем мы закончили институт. Правда, угрозу надвигавшейся на Востоке бури мы ощутили позже. В год окончания института назначение на работу за границей получили лишь единицы. При распределении выпускников приоритет отдавался в первую очередь заявкам из военных и других закрытых ведомств. Так как на последнем курсе я уже совмещал учебу с работой руководителя лекторской группы Московского комитета комсомола, на меня поступили три заявки: одна – из ЦК ВЛКСМ, другая – от КГБ и третья – из Генштаба. При первом же собеседовании в КГБ, узнав, что кое-кто из моих родственников во время войны оставался на оккупированной немцами территории, меня, к счастью, забраковали. Представители Генштаба проявили ко мне большую снисходительность как к бывшему курсанту артиллерийского училища и к тому же без пяти минут ответственному работнику комсомола. Через три месяца стажировки в Главном разведывательном управлении (ГРУ) при Генштабе меня, едва ли не самого первого из всех выпускников института, отправили за границу на должность переводчика аппарата военного атташе (ВАТ) при посольстве СССР в Турции. Там мне и пришлось работать сначала в Анкаре, а потом в Стамбуле при генконсульстве.

В Анкаре мне предстояло стать переводчиком аппарата ВАТ, а в Стамбуле участвовать в процедуре передачи США военно-морских судов, полученных по ленд-лизу. Уже тогда пришлось вплотную соприкоснуться как с местной дипломатической кухней, так и с ближневосточной заварухой по соседству.

Моей жене Елене Калинниковой, сменившей на время командировки свою родовитую фамилию на фамилию мужа, как молодому индологу повезло меньше. Она оказалась не в Индии, на берегах Ганга, а в Турции, на берегах Босфора, где заботу о двух детях пришлось совмещать с преподаванием английского языка в нашем посольстве. Зато это расширило ее востоковедный кругозор и приобщило к так называемому совместительству.

Вообще-то совмещать востоковедное образование, полученное в институте, и осваивать неведомые ранее профессии и специальности пришлось многим дипломированным страноведам после прощания с «альма-матер».

Из русской в турецкую Евразию

Когда нам с женой выдавали дипломы об окончании Московского института востоковедения с указанием, что один из нас – референт-страновед (Турция), а другая – референт-страновед (Индия), мы и подумать не могли, что окажемся первыми из всех выпускников, которым суждено так быстро переместиться из сталинской России в посткемалистскую Турцию. Совсем трудно было поверить еще и в то, что мы попадем из одной эпохи в другую: через несколько месяцев в СССР закончилась эпоха Сталина, а в Турции – правление созданной Кемалем Ататюрком («отцом турок») Народно-республиканской партии, которую в последние годы возглавлял его преемник – Исмет Иненю.

Отъезд наш в Турцию сначала задержался из-за ожидания появления на свет третьего члена нашего семейства. За это время пришлось пройти несколько кругов инструктажей. Наставления давались самые разные. Инструктировавший меня в Генштабе полковник Николай Пономарев, в прошлом журналист-фронтовик, воевавший вместе с писателем Эмилем Казакевичем и друживший с ним, в заключительной беседе устроил мне что-то вроде экзамена. На засыпку он задал не столько вопрос, сколько сформулировал ответ, запомнившийся мне на всю жизнь: «Что самое главное в военной разведке, которую вам как переводчику придется обеспечивать?» Помня все предыдущие инструктажи, я стал перечислять: «Бдительность, преданность Родине, конспиративность…».

Терпеливо выслушав, Пономарев резюмировал: «Все это верно. Но главное – в другом. Надо уметь отличать устный доклад от письменного. Устно выкладывать все, как на духу, а когда придется оформлять это письменно, оставлять кое-что и себе на уме. Так что писать надо всегда с умом». Очевидно, так по журналистской привычке скаламбурил полковник-интеллектуал.

Пришлось побывать и в загранотделе ЦК, хотя тогда я не был членом партии, и сдать на хранение свой комсомольский билет. Довелось даже предстать лично пред очами Л.И. Брежнева. В то время он занимал должность куратора всех силовых структур. Беседа была короткой и сводилась к призывам быть особенно бдительными. Заключительные напутственные слова «берегите ребенка и держитесь крепче друг за друга» были высказаны нам с женой в шутливой форме уже непосредственно перед нашим уходом.

Их пришлось вспомнить уже на вторую ночь, вскоре после пересечения нашим поездом болгаро-турецкой границы. Первый турок, встреченный нами, оказался вовсе не страшным, а скорее сентиментальным и добродушным. Первое услышанное от него слово было связано с Аллахом в непонятном для меня сочетании – «Машалла!» (как выяснил потом, «Да хранит Аллах!). Первое «дело», в котором мы все оказались как-то замешаны, уже тогда было связано с терроризмом, хотя о такой опасности нас никто в Москве не предупреждал.