Край, где Кончается радуга - Николай Полунин

Та, что в сером, помоложе. В голубом – поинтересней. И обе увешаны драгоценностями. Вест не очень разбирался, но если все настоящее, трудно даже предположить, сколько это стоит.

– Нет, пожалуй, не бордель.

– Не поверите, но я в первый раз вижу…

– Мне стыдно признаться, но я тоже в первый раз вижу…

– Что? – спросил Вест.

– Ах, эта наша дыра!

– Ах. эти наши ужасные законы!

– Законы? – спросил Вест.

– Мы не представились. Илана. Мой муж, он работает на Седьмой – вы понимаете? – на Седьмой улице, говорит…

– Милочка, ваш муж здесь никого не интересует!.. Эсмеральдина. Для вас – Эсси.

– Очень приятно, – сказал Вест.

– Мы знаем… – прошептала, склонившись, Эсмеральдина в голубом.

– Знаем… – откликнулась Илана в сером.

– Да? – сказал Вест.

Эсмеральдина все теснее прижималась к нему. Она была мягкая. Все-таки бордель.

– Пожалуйста, умоляем вас, вам же нетрудно…

– Умоляем…

“Что?” – подумал Вест.

– Смотрите, гобелен! – пропищала Илана в сером. – Говорят, он очень старинный… Пусть он упадет! Нет, пусть он вспыхнет и упадет. Прямо на Абри Кудесника, то-то будет смеху!

– Илли, – строго сказала Эсмеральдина, отлепляясь от Веста. – Илли, вы переходите. Гобелен, – это вообще не то. Сделайте… сделайте, чтобы разом погасли все светильники и загорелись свечи! Ну. пожалуйста! Вы же все равно потом будете, сделайте сейчас. Пусть все видят, что это мы вас упросили. Мы вас умоляем…

Вест сглотнул, чтобы пропал комок в горле.

– Илли, мы ужасные нахалки! Гость с дороги, а мы совершенно не ухаживаем… Но, право, нам так интересно… Угощайтесь же, угощайтесь! – Треща в оба уха восторженную бессмыслицу, они принялись его потчевать.

Еда.

То, что эти бабы наворотили ему в красивую квадратную тарелку, было очень похоже на копченую рыбу, очень похоже на окорок и очень похоже на салат из осьминогов с очень похожими на шинкованный лук дольками. Прибор был наистариннейшего серебра. Вест украдкой оглядел стол. Стол прогибался от изысканных закусок и пикантных блюд, но все было смешано в кучу, нежное – он попробовал – филе нарублено неряшливыми толстыми ломтями, пергаментные обертки от фаршированных дроздов валялись меж тарелок и в самих тарелках, сыр-пикан плавал в неприятного вида соусе, ополовиненные бутылки без этикеток, ополовиненные плошечки, соусницы, залитая и загаженная скатерть…

Вест перестал пробовать и начал есть. От соседок он постарался отключиться.

– Ерунда, – веско сказали напротив.

Вест посмотрел – пожилой розовый мужчина обращался к субъекту с лицом, как подошва.

– Ерунда, маслом вы вообще ничего не добьетесь, сударь. Посмотрите на меня, – он коснулся щек, – нежная кожа, никаких следов. А почему? Имею продукт знаменитейшей фирмы, я вам говорил…

– Ссудите, Мастер, – промолвил высушенный.

– …я говорил, – не обращая внимания, разливался розовый, – не связывались бы вы, сударь, с Иохимом. Сам проходимец и подручными держит шваль. Ну вот вы, что вы у него берете, “Волну”?

– Д-да.

– Ну и? Результат, по-моему, налицо. То есть на лице, ха-ха, простите за каламбур…

– Мастер, ссудите…

– Перестаньте попрошайничать, Григ! На что вам мазь вы же из цеха не вылезаете, чего вы ждете, чуда? Самые лучшие препараты бессильны перед образом жизни. Вам нужно менять режим. Уходите вы оттуда, чего вы там забыли?

– Обещают… Все-таки льготы, год добавочный…

– Ну и что? Год! Через десять лет – еще год, чего, спрашивается, ради? На что вы станете похожи? У вас расстроилось с Иззи… бросьте, бросьте, это всем известно… думаете, почему? Иззи мать все уши прожужжала, что иметь мужа с ярковыра-женными признаками, значит, бросать вызов обществу. Да, элементарная бабья дурь, но в конце концов, кто создает мнение? Нет-нет, так пренебрегать собой – безрассудство. Да еще с вашей наследственностью. Я не хочу вас обидеть, но это, как говорится, нельзя сбрасывать со счетов…

– Мастер, – взмолился высушенный, – я прошу у вас помощи, а вы читаете мне проповедь. Я и без вас знаю, что “Волна” помогает, как трупу горчичник, но мне просто не с кем связаться. Я не знаю имен, и меня не знают, прямо хоть говори с нашими скотами. Я кручусь в этом колесе…

– А ну-ка стоп! – прошипел пожилой, хватая высушенного за плечо и моментально бледнея. – Григ, вы не в своем цеху, не орите.

– А что я сказал? Я сказал только…

– Молчите! Прекратите орать. Я достану вам препарат, только не вопите на весь дом. Не хватало, чтоб вас услышал Кудесник.

– Да при таком фоне его “слухач” с пяти шагов не возьмет. Но что…

– Ничего. – Испуг пожилого проходил. Он промокнул лоб. – Ничего. Ешьте, пейте, мы не в том месте, чтобы заводить подобные беседы. Пейте. Пейте, на нас уже смотрят.

Высушенный мельком взглянул на Веста и уткнулся в свою тарелку. Вест занялся рыбой. Рыба была вкусной, кусок, исходящий жиром, на просвет отливал розовым золотом, пахло от него замечательно… Но где вы видели рыбу, у которой слои тканей образуют на срезе четкую клеточку, как в ученической тетради? Вест не рассуждал, он, похоже, окончательно утратил к этому способность. В подвернувшийся фужер налил прозрачной жидкости из бутылки без этикетки. Спирт протек в желудок, в ушах зашумело.

По-видимому, Простачок втолкнул его сюда в переломный момент. Тогда сидели все относительно пристойно, а теперь, хотя не прошло и получаса, присутствующие явно перепились. Субъект напротив лежал подошвенным лицом в тарелке. Дамочки, оставив Веста, одна млела в обществе соседа с той стороны, другая обменивалась недвусмысленно страстными взглядами с появившейся из ниоткуда кукольной девицей. Вест давно обратил внимание – таких кукольных, между собой похожих, за столом было несколько, но все сидели с мужчинами. Пожилой розовый куда-то делся. В дальнем конце закричали, завизжали, кто-то вскочил, на него кинулись, усадили обратно.

– Па-прашу встать! – проревело со стороны саркофага. – Вста-ать!

Все зашевелились, кто мог поднялись, отчасти даже прямо. Вест тоже встал.

– Сегодня мы, – еще громче заревел динамик, – имеем честь…приветствовать… находящегося среди нас, на нашем… скромном собрании… и просим высокопочетного гостя продемонстрировать (На Веста заглазели) всю мощь… вершин знания, достигнутых… где куются лучшие… разбив мифы и традиции… мы…

Веста сзади подергали за куртку. Пьяненькая женщина, которая спрашивала, кого привел Простачок, тихонько улыбалась и только прикладывала ладошку к губам. Личико у нее было хорошенькое. Она вообще была ничего, но ее сильно подпорчивали круги под глазами. А сами глаза были серыми. Женщина казалась не пьянее, чем когда он пришел.

– Пойдем, – проговорила она. – Он надолго завелся. Я тебе своими словами, если хочешь, потом перескажу.

Вот именно, подумал Вест. Чего мне не хватает, так это чтобы кто-нибудь пересказал мне своими словами.

Сначала была синяя комната, потом красная. Потом они куда-то повернули, и Вест потерял ориентировку. Ладонь в руке была теплая и чуть-чуть влажная, от женщины пахло водкой, и Весту стало уютно.

– А! Буза все это, просто Кудесник перед Фарфором выкаблучивается, себя хочет показать.

– Фарфор – это имя?

– Ну, ты Фарфора не знаешь, я молчу! Фарфор на Тридцатых всему хозяин, понятно?

– Понятно.

– Молодец. Еще от Попугайчика морды пришли – сама видела; от Гаты есть, говорят, да только, наверное, врут. Все из-за тебя Кудесник наприглашал, похваляется. А я тебя украла. Себе возьму. У-у, совсем съем! Ты не дрожи, не съем. Ни вот кусочка Шеллочка от тебя не откусит.

– Я и не дрожу.

– Зря. У нас, бывает, едят. От костянки, говорят, помогает. Дураки верят. А от костянки ничего, я тебе скажу, не помогает, никто не знает, что она такое есть, вот и врут.

Вест как-то сразу ей поверил – а что прикажете? – и попытался запомнить дорогу.

– З-заходи! – скомандовала Шеллочка, когда они оказались перед маленькой дверью в укромной нише. – Моя каморка. Кудесник сдохнет – не найдет.

Будуар у Шеллочки был под стать, и в нем царил хаос. Наравне с хаосом в нем царила бескрайняя низкая кровать под то ли изъеденной молью, то ли прожженной во многих местах мохнатой тряпкой, с божкам по углам, с балдахином, на котором отсутствовала добрая половина кистей. Было множество разношерстных тумбочек, секретеров, канапе, козеток, пуфиков и банкеток. Все а-ля Людовик-Солнце, но не белое, а красное, и не красного дерева, а крашеное.

Вест сел в подвернувшееся креслице – оно взвизгнуло – рядом с ночным столиком, стал наблюдать за Шеллочкой. Та ходила по комнате.

– Между нами, он неплохой, – говорила Шеллочка. – Когда трезвый. – Хихикнула. – И когда вылазит из своей консервной банки. Ты думаешь, он что? Он здорового здоровее, это так, блезир… И ведь черт его знает, чего-то он, значит, задумал, если по суткам в железке сидит. А железку ему сработал один жестянщик с комбината, ну, Литейщик. Тьфу-тьфу-тьфу, рожа жесткая, а туда же – “киска”, “девонька”, – Шеллочка добыла откуда-то початую бутылку. – Давай выпей, а то что-то ты трезвый больно, не успел что ли… Во-от. А потом у него костянка началась, у жестянщика того, я как услышала, мне так жалко-жалко стало, а чего, спрашивается? – Она присела на край кровати, подперла подбородок ладонями и стала похожа на маленькую девочку.